Так и
рубанул тот, что пометил брюки Шпындро пятном: вывести в люди!..
И вывела! Шпындро ел, методично уничтожая белую рыбу с ближайших блюд
и успевая приметить, что из вкусненького притаилось в отдалении.
Мордасов отодвинулся от стола, поднялся, подошел к комоду, поправил
цветы, обрамляющие портрет, замер спиной к столу, и все видели, как по
натянутой ткани пиджака пробегают, сотрясая Мордасова, волны дрожи.
Пепельноволосая взглянула на Шпындро и улыбнулась. Игорь Иванович -
единственный напоминал здесь ее клиентов - промытый, солидный, знающий
себе цену.
Проститутка? Шпындро улыбнулся в ответ. Подумаешь, не волком же на
нее, чего крысится, если не знать, вполне достойная женщина, вполне можно
увлечься. Если не знать! А если знать? Шпындро дотронулся до узла
галстука. Чисто теоретически тоже можно, да и практически: одна такая,
другая этакая, есть отталкивающее скорее в самом слове, а если слово
спрятать, похоронить, то женщина как женщина, борется за себя, как умеет,
и держится на плаву дай бог. Если б в паспорт шлепали штамп, а так, поди
узнай, кто есть кто. Сегодня проститутка, завтра скок замуж, а послезавтра
выбирай любое амплуа: хоть на выезд - страну представляй, хоть в депутаты,
хоть пионеров холь-лелей...
Поминальная братия загомонила, зажевали активнее, руки бесцеремонно
мелькали над столом, глаза блестели, рыжее страшилище с торчащими
протравленными хной вихрами толстыми локтями вляпывалось в верхушки
салатов и громко ойкало в притворном смущении.
Мордасов исключительно пил, к еде ни-ни, маслинки в рот не забросил.
Настурция тревожилась: Колодец застольную меру большей частью соблюдал, но
сейчас, похоже, сорвало с тормозов.
Шпындро подносил регулярно, но без жадности, спешить некуда,
пепельноволосая вовсе не пила: работа не позволяет, прикидывал Шпындро,
ремесло не из легких - горячий цех, всегда в форме, в добром настроении и
здравии, легкая на подъем, улыбайся, хихикай или наоборот напускай на себя
ледяную неприступность, актерствуй, что есть мочи - себе не принадлежишь.
Игорь Иванович бросил с беспокойством взгляд на ободранное кресло, у
телевизора поверх протертых задами его неровностей покоился пакет с
шариковыми ручками, притащенный Шпындро для пуска в оборот - поминки
поминками, а дело делом - лишняя сотня, и еще Шпындро переводил взгляд с
коробок из-под импортной техники, пылившихся под потолком на платяных
шкафах и забитых абонементным дефицитом книжных полках. Мордасов давно
наставил Шпындро - коробки никогда не выбрасывай, без них хана при
толкании, только если чайнику запаришь, даже стишок напел на мелодию "нам
песня строить и жить помогает..." "...новый коробок каждому делу пупок!"
Смысл поначалу ускользнул от Шпындро, а потом все стало прозрачно - прав
Колодец.
Мужчины-поминальщики в основном краснели, знать, выпивка шла на
пользу, Мордасов же серел до неправдоподобия и глаза его, невыразительные
под очками, почти слились с лицом.
Настурция тревожилась не ясными Шпындро обстоятельствами, только
позже догадался, что его переглядывания с пепельноволосой от Настурции не
укрылись: Шпындро порадовался, давно не баловался ревностью, приятная
штука, когда не ты, а тебя, особенно, если безмолвно бьются две красотки,
женщины любому прихотливцу небезразличные; после очередной рюмки Шпындро
решил, что со зла Настурция произвела миловидную, ухоженную женщину
напротив в проститутки. Если по чести сама Настурция святостью не
отличалась - Мордасов понакалякал - именно поэтому Шпындро уверился, что
сегодняшнее ночное кофепитие в уюте Притыки - а что у Настурции гнездо
обустроено по всем правилам, не сомневался, как никак комиссионщица, не
кандидат никому не нужных наук - обещало сладиться.
В этот же вечер по настоянию мужа - извивы судьбы прихотливы - Наташа
Аркадьева отбыла к Крупнякову. Шпындро знал, что у Крупнякова неплохие
контакты с Круговыми, и, не давая жене конкретного задания, заслал ее для
общего прощупывания: вдруг Крупнякову что известно о подпорках Кругова, а
если неизвестно, пусть жена наведет толстогубого хомяка, подтолкнет к
прощупыванию. Шпындро томился незнанием истинной картины противоборства с
Круговым, тревожился не на шутку. Опасения его возросли тем более, когда
так некстати угодил в больницу Филин. Шпындро оставался без прикрытия, не
зная кто стоит за Круговым - ситуация опаснейшая. И хотя все эти годы
Шпындро устраивал "нужники" - приглашал к обильной трапезе нужных людей и
у него хватало и без Филина кому бухнуться в ноги, все ж выход из игры
ключевой фигуры рушил планы и, отрядив жену к Крупнякову, отличавшемуся
умением знать все про всех в достаточно замкнутом мирке, Шпындро боролся
за выезд, а значит, за себя всеми посильными средствами.
Наташа Аркадьева вошла в квартиру Крупнякова не без подъема. На тумбе
красного дерева в коридоре, с которой она сдернула фарфорового пастушка,
отчетливо серела пыльная метка - Крупняков, предполагая, что Аркадьева
заявится скорее раньше, чем позже, оставил отметку, уготовив ей роль
немого укора.
Аркадьева позволила снять с себя легкое пальто, тронула пальцем пыль
на полированной поверхности красного дерева. Крупняков притянул гостью к
себе, поцеловал в затылок под волосами. Аркадьева передернула плечами,
вырвалась, прошла в гостиную: сегодня визит по делу и заходы Крупнякова
только раздражали.
Крупняков готовился, при его почти легендарной скаредности, не на
шутку - стол не большой, но вполне картинный обилием снеди, будто сию
минуту перекочевавшей с прилавков центрального рынка. Крупняков помнил
пристрастие Аркадьевой к соленьям и южным фруктам.
Гостья отметила, что небольшая китайская ваза, которой она уже не раз
восхищалась, предусмотрительно припрятана - исчезла, на остальной
антиквариат, слишком помпезный и безумно дорогой, даже ей не пришло бы в
голову покушаться.
Крупняков, обезопасив себя от повторного раскулачивания, сыпал
сплетнями, фамилии великих, почти великих и вовсе невеликих не сходили с
его уст.
Аркадьева внимала, не перебивая, прикидывая, что перекупить из вещей
в гостиной, более напоминающей запасник музея, после возвращения из
предстоящей поездки; расставлять по местам в своей квартире еще не
преобретенное всегда пленяло Аркадьеву и открывало перспективу: чем еще
себя радовать? Искренним отношением подруг? - она-то знала им цену,
расположением стародавних друзей? помилуй бог, о таком в их среде давно
забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если человек
оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не могли,
не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене Шпындро
заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в далеком далеке
Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаивая, считала
собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не без юмора в минуты
откровения признавалась себе же: скупщица, не более.
Крупняков молол без устали, Аркадьева выжидала: пусть выговорится,
дойдет до изнеможения, тогда без нажима к делу. Кругов - что да как,
попытаться вызнать, какие люди окружают конкурирующую чету, - может
заарканили необычайно весомого покровителя? - Круговы тоже немало
приобретали посредством Крупнякова и числились в постоянных клиентах.
Слова Крупняков ронял все реже, увеличивались паузы, будто последние
песчинки высыпались из узкой горловины песочных часов. Наконец Крупняков
иссяк, обнял Наташу за талию, она не противилась, лениво отщипывала
виноградины в полпальца длиной, душистые, обволакивающие язык пахнущей
солнцем сладостью. Крупняков ел некрасиво, не так, как муж, но тоже
несовершенно, выручала его только медлительность, а так изыск в колдовстве
Крупнякова над столом не просматривался и совсем уж тускнели легенды о
дворянском происхождении.
Аркадьева добила не слишком увесистую гроздь, отрезала пол-персика
безупречной работы серебряным ножом с якобы крупняковской монограммой и
перешла к делу. Безралично выспросила, давно ли видел Крупняков чету
Круговых и чем те живы и отчего жена Кругова вовсе исчезла, а Наташа меж
тем не забывает о ее хлопотах и мечтах, о песцовом жакете и даже раскопала
меховщика, вполне приличного и вовсе недорогого, хотя... Аркадьева
улыбнулась: чего Круговым экономить? Крупняков понимающе кивнул. В их
кругах считалось хорошим тоном многозначительно улыбаться за глаза,
оценивая финансовые возможности многолетних друзей, - все скрытники
великие и все упакованы дай бог.
Крупнякова голыми руками взять удавалось немногим, сейчас барин -
владелец квартиры в центре все больше убеждался, что Аркадьева заявилась
не для цементирования уз и продолжения амуров, хотела выведать и Крупняков
уже знал что: жену Шпындро интересовали Круговы - нехитрая загадка, как
раз преувеличенное безразличие выдавало Аркадьеву. Девочка моя, Крупняков
сжевал оставшуюся половину персика, видно Кругов и твой благоверный
вырвались на финишную прямую: как вы боретесь за выезды, однако, сладкое
видно предприятие - грести, как жулики, а числиться в миру, как
незапятнанные, хрустальные индивиды. Крупняков, как немногие, знал цену
копейке, той, что высекаешь из бесчисленных звонков, сотен контактов с
малоприятными, а подчас темными личностями, только через десяток, а может
и более лет, когда очерчивается, утрясается проверенный рынок и дело более
менее отлаживается, открывается форточка, так про себя определял Крупняков
возможность стабильного выколачивания денег. Сколько ж трудов он вогнал,
потов, страхов в открытие форточки, а Шпындро гоголем подъезжал к
аэропорту, попивал в баре кофе с пирожными и через резиновый рукав
вышагивал достойно с гордостью; а прижми Шпындро, загони в угол,
залопочет, заблеет, что оклады мизерные, в забугорье лишнего стакана
прохладительной себе не позволишь и держится он за свое место скорее по
привычке; сколько ж понаслышался одинаковых песен Крупняков точь-в-точь
эстрадный репертуар - не отличишь одну от другой под страхом смерти.
Крупняков повеселел: его форточка, раз открытая, не зависела от прихотей
начальства, Шпындро или такие, как он, для себя всех таковских Крупняков
считал взаимозаменяемыми, нет разницы какова физиономия поставщиков, лишь
бы подтаскивали, главное - выездные боятся шума больше, чем Крупняков, им
огласка страшнее лютой казни, а раз так, Крупняков, снискав репутацию
дельца, обеспечивающего полнейшую скрытность коммерции, пользовался в мире
выездных немалым почтением.
Значит Кругов, - отметил не без злорадства Крупняков, - сейчас
поиграем, поводим на туго натянутом поводке, не то чтоб хотелось мстить за
безвременную экспроприацию фарфорового пастушка, а наказать за
бесцеремонность казалось справедливым.
Поминки миновали стадию соблюдения приличий: хватали со стола суетно,
бесстыдно, пили без повода, не прикрываяся словами участия, толкались,
орали, шумно, не пытаясь понизить голос, сыпали анекдотами, никто не
замечал фото старушки, обрамленное живыми цветами.
Свиньи, истинный бог, Мордасов мрачнел не из-за открывающейся картины
- другого и не предполагалось, а все же непотребство поражало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
рубанул тот, что пометил брюки Шпындро пятном: вывести в люди!..
И вывела! Шпындро ел, методично уничтожая белую рыбу с ближайших блюд
и успевая приметить, что из вкусненького притаилось в отдалении.
Мордасов отодвинулся от стола, поднялся, подошел к комоду, поправил
цветы, обрамляющие портрет, замер спиной к столу, и все видели, как по
натянутой ткани пиджака пробегают, сотрясая Мордасова, волны дрожи.
Пепельноволосая взглянула на Шпындро и улыбнулась. Игорь Иванович -
единственный напоминал здесь ее клиентов - промытый, солидный, знающий
себе цену.
Проститутка? Шпындро улыбнулся в ответ. Подумаешь, не волком же на
нее, чего крысится, если не знать, вполне достойная женщина, вполне можно
увлечься. Если не знать! А если знать? Шпындро дотронулся до узла
галстука. Чисто теоретически тоже можно, да и практически: одна такая,
другая этакая, есть отталкивающее скорее в самом слове, а если слово
спрятать, похоронить, то женщина как женщина, борется за себя, как умеет,
и держится на плаву дай бог. Если б в паспорт шлепали штамп, а так, поди
узнай, кто есть кто. Сегодня проститутка, завтра скок замуж, а послезавтра
выбирай любое амплуа: хоть на выезд - страну представляй, хоть в депутаты,
хоть пионеров холь-лелей...
Поминальная братия загомонила, зажевали активнее, руки бесцеремонно
мелькали над столом, глаза блестели, рыжее страшилище с торчащими
протравленными хной вихрами толстыми локтями вляпывалось в верхушки
салатов и громко ойкало в притворном смущении.
Мордасов исключительно пил, к еде ни-ни, маслинки в рот не забросил.
Настурция тревожилась: Колодец застольную меру большей частью соблюдал, но
сейчас, похоже, сорвало с тормозов.
Шпындро подносил регулярно, но без жадности, спешить некуда,
пепельноволосая вовсе не пила: работа не позволяет, прикидывал Шпындро,
ремесло не из легких - горячий цех, всегда в форме, в добром настроении и
здравии, легкая на подъем, улыбайся, хихикай или наоборот напускай на себя
ледяную неприступность, актерствуй, что есть мочи - себе не принадлежишь.
Игорь Иванович бросил с беспокойством взгляд на ободранное кресло, у
телевизора поверх протертых задами его неровностей покоился пакет с
шариковыми ручками, притащенный Шпындро для пуска в оборот - поминки
поминками, а дело делом - лишняя сотня, и еще Шпындро переводил взгляд с
коробок из-под импортной техники, пылившихся под потолком на платяных
шкафах и забитых абонементным дефицитом книжных полках. Мордасов давно
наставил Шпындро - коробки никогда не выбрасывай, без них хана при
толкании, только если чайнику запаришь, даже стишок напел на мелодию "нам
песня строить и жить помогает..." "...новый коробок каждому делу пупок!"
Смысл поначалу ускользнул от Шпындро, а потом все стало прозрачно - прав
Колодец.
Мужчины-поминальщики в основном краснели, знать, выпивка шла на
пользу, Мордасов же серел до неправдоподобия и глаза его, невыразительные
под очками, почти слились с лицом.
Настурция тревожилась не ясными Шпындро обстоятельствами, только
позже догадался, что его переглядывания с пепельноволосой от Настурции не
укрылись: Шпындро порадовался, давно не баловался ревностью, приятная
штука, когда не ты, а тебя, особенно, если безмолвно бьются две красотки,
женщины любому прихотливцу небезразличные; после очередной рюмки Шпындро
решил, что со зла Настурция произвела миловидную, ухоженную женщину
напротив в проститутки. Если по чести сама Настурция святостью не
отличалась - Мордасов понакалякал - именно поэтому Шпындро уверился, что
сегодняшнее ночное кофепитие в уюте Притыки - а что у Настурции гнездо
обустроено по всем правилам, не сомневался, как никак комиссионщица, не
кандидат никому не нужных наук - обещало сладиться.
В этот же вечер по настоянию мужа - извивы судьбы прихотливы - Наташа
Аркадьева отбыла к Крупнякову. Шпындро знал, что у Крупнякова неплохие
контакты с Круговыми, и, не давая жене конкретного задания, заслал ее для
общего прощупывания: вдруг Крупнякову что известно о подпорках Кругова, а
если неизвестно, пусть жена наведет толстогубого хомяка, подтолкнет к
прощупыванию. Шпындро томился незнанием истинной картины противоборства с
Круговым, тревожился не на шутку. Опасения его возросли тем более, когда
так некстати угодил в больницу Филин. Шпындро оставался без прикрытия, не
зная кто стоит за Круговым - ситуация опаснейшая. И хотя все эти годы
Шпындро устраивал "нужники" - приглашал к обильной трапезе нужных людей и
у него хватало и без Филина кому бухнуться в ноги, все ж выход из игры
ключевой фигуры рушил планы и, отрядив жену к Крупнякову, отличавшемуся
умением знать все про всех в достаточно замкнутом мирке, Шпындро боролся
за выезд, а значит, за себя всеми посильными средствами.
Наташа Аркадьева вошла в квартиру Крупнякова не без подъема. На тумбе
красного дерева в коридоре, с которой она сдернула фарфорового пастушка,
отчетливо серела пыльная метка - Крупняков, предполагая, что Аркадьева
заявится скорее раньше, чем позже, оставил отметку, уготовив ей роль
немого укора.
Аркадьева позволила снять с себя легкое пальто, тронула пальцем пыль
на полированной поверхности красного дерева. Крупняков притянул гостью к
себе, поцеловал в затылок под волосами. Аркадьева передернула плечами,
вырвалась, прошла в гостиную: сегодня визит по делу и заходы Крупнякова
только раздражали.
Крупняков готовился, при его почти легендарной скаредности, не на
шутку - стол не большой, но вполне картинный обилием снеди, будто сию
минуту перекочевавшей с прилавков центрального рынка. Крупняков помнил
пристрастие Аркадьевой к соленьям и южным фруктам.
Гостья отметила, что небольшая китайская ваза, которой она уже не раз
восхищалась, предусмотрительно припрятана - исчезла, на остальной
антиквариат, слишком помпезный и безумно дорогой, даже ей не пришло бы в
голову покушаться.
Крупняков, обезопасив себя от повторного раскулачивания, сыпал
сплетнями, фамилии великих, почти великих и вовсе невеликих не сходили с
его уст.
Аркадьева внимала, не перебивая, прикидывая, что перекупить из вещей
в гостиной, более напоминающей запасник музея, после возвращения из
предстоящей поездки; расставлять по местам в своей квартире еще не
преобретенное всегда пленяло Аркадьеву и открывало перспективу: чем еще
себя радовать? Искренним отношением подруг? - она-то знала им цену,
расположением стародавних друзей? помилуй бог, о таком в их среде давно
забыли, если с имярек случалась служебная неприятность, если человек
оступался, приговор не заставлял себя ждать, проигравший, будто
прокаженный, навсегда исчезал из поля зрения; о помощи и думать не могли,
не то, чтоб ждать ее на деле. Кроме вещей, пустоту души жене Шпындро
заполнить было нечем и все годы в Москве меж отсутствием в далеком далеке
Наташа Аркадьева истово отдавала поиску: себя, успокаивая, считала
собирателем, любителем раритетов, но будучи женщиной не без юмора в минуты
откровения признавалась себе же: скупщица, не более.
Крупняков молол без устали, Аркадьева выжидала: пусть выговорится,
дойдет до изнеможения, тогда без нажима к делу. Кругов - что да как,
попытаться вызнать, какие люди окружают конкурирующую чету, - может
заарканили необычайно весомого покровителя? - Круговы тоже немало
приобретали посредством Крупнякова и числились в постоянных клиентах.
Слова Крупняков ронял все реже, увеличивались паузы, будто последние
песчинки высыпались из узкой горловины песочных часов. Наконец Крупняков
иссяк, обнял Наташу за талию, она не противилась, лениво отщипывала
виноградины в полпальца длиной, душистые, обволакивающие язык пахнущей
солнцем сладостью. Крупняков ел некрасиво, не так, как муж, но тоже
несовершенно, выручала его только медлительность, а так изыск в колдовстве
Крупнякова над столом не просматривался и совсем уж тускнели легенды о
дворянском происхождении.
Аркадьева добила не слишком увесистую гроздь, отрезала пол-персика
безупречной работы серебряным ножом с якобы крупняковской монограммой и
перешла к делу. Безралично выспросила, давно ли видел Крупняков чету
Круговых и чем те живы и отчего жена Кругова вовсе исчезла, а Наташа меж
тем не забывает о ее хлопотах и мечтах, о песцовом жакете и даже раскопала
меховщика, вполне приличного и вовсе недорогого, хотя... Аркадьева
улыбнулась: чего Круговым экономить? Крупняков понимающе кивнул. В их
кругах считалось хорошим тоном многозначительно улыбаться за глаза,
оценивая финансовые возможности многолетних друзей, - все скрытники
великие и все упакованы дай бог.
Крупнякова голыми руками взять удавалось немногим, сейчас барин -
владелец квартиры в центре все больше убеждался, что Аркадьева заявилась
не для цементирования уз и продолжения амуров, хотела выведать и Крупняков
уже знал что: жену Шпындро интересовали Круговы - нехитрая загадка, как
раз преувеличенное безразличие выдавало Аркадьеву. Девочка моя, Крупняков
сжевал оставшуюся половину персика, видно Кругов и твой благоверный
вырвались на финишную прямую: как вы боретесь за выезды, однако, сладкое
видно предприятие - грести, как жулики, а числиться в миру, как
незапятнанные, хрустальные индивиды. Крупняков, как немногие, знал цену
копейке, той, что высекаешь из бесчисленных звонков, сотен контактов с
малоприятными, а подчас темными личностями, только через десяток, а может
и более лет, когда очерчивается, утрясается проверенный рынок и дело более
менее отлаживается, открывается форточка, так про себя определял Крупняков
возможность стабильного выколачивания денег. Сколько ж трудов он вогнал,
потов, страхов в открытие форточки, а Шпындро гоголем подъезжал к
аэропорту, попивал в баре кофе с пирожными и через резиновый рукав
вышагивал достойно с гордостью; а прижми Шпындро, загони в угол,
залопочет, заблеет, что оклады мизерные, в забугорье лишнего стакана
прохладительной себе не позволишь и держится он за свое место скорее по
привычке; сколько ж понаслышался одинаковых песен Крупняков точь-в-точь
эстрадный репертуар - не отличишь одну от другой под страхом смерти.
Крупняков повеселел: его форточка, раз открытая, не зависела от прихотей
начальства, Шпындро или такие, как он, для себя всех таковских Крупняков
считал взаимозаменяемыми, нет разницы какова физиономия поставщиков, лишь
бы подтаскивали, главное - выездные боятся шума больше, чем Крупняков, им
огласка страшнее лютой казни, а раз так, Крупняков, снискав репутацию
дельца, обеспечивающего полнейшую скрытность коммерции, пользовался в мире
выездных немалым почтением.
Значит Кругов, - отметил не без злорадства Крупняков, - сейчас
поиграем, поводим на туго натянутом поводке, не то чтоб хотелось мстить за
безвременную экспроприацию фарфорового пастушка, а наказать за
бесцеремонность казалось справедливым.
Поминки миновали стадию соблюдения приличий: хватали со стола суетно,
бесстыдно, пили без повода, не прикрываяся словами участия, толкались,
орали, шумно, не пытаясь понизить голос, сыпали анекдотами, никто не
замечал фото старушки, обрамленное живыми цветами.
Свиньи, истинный бог, Мордасов мрачнел не из-за открывающейся картины
- другого и не предполагалось, а все же непотребство поражало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45