Жена стирала пыль, халат распахнулся, Шпындро увидел на бедре синяк,
свежий, напоминающий чернильное пятно на промокашках его детства, никак
впрочем не связав рваную синь на белой коже с появлением в доме фарфоровой
безделушки.
Ну, кто станет вязать Мордасова в воскресенье? Чушь! развинтился, так
случалось перед поездкой; на низком старте, мыслями давно там, а ноги-руки
и тело, и голова еще здесь, и разорванность тела и духа, как казус,
несусветная непонятность, и только через месяц или чуть более душа и тело
объединятся в далеком далеке и воцарится спокойствие на годы, знай только
лавируй в колонии, не нарушая неписанных законов, а Шпындро не первогодок,
кожей чует, откуда ветер дует и следить за шаманством сильных мира сего в
колонии даже не без неприятности для человека, поднаторевшего, знающего
что к чему.
Шпындро не слушал Мордасова, так, тарахтение в трубке, не более,
уделяя время обдумыванию встречи с фирмачом, мысленно распаковывая
картонный ящик, извлекая бережно полимерные прокладки снежной белизны и
предвкушая первый, самый сладостный миг, когда чудо, обернутое в пластик,
вылезет на белый свет, ничуть не уступая чуду рождения дитя. Какое оно?
Что принесет его появление? Шпындро точно не знал, каков дар, и незнание
это содействовало буйству воображения и только смутно бубнил телефон вовсе
не соответствующее его мыслям - поминки... поминки... поминки...
Шпындро мотнул головой, отгоняя наваждение:
- Какие еще поминки?
- Бабки. - Ответила трубка и Шпындро понял, что Колодец зовет на
поминки умершей. Пришлось врать, изворачиваться, плести неудобоваримое, но
ложь, как бег, только с первых шагов дается с трудом, а когда разбежишься,
разогреешься, наберешь темп, льется плавно, сам поражаешься, как все
складно нанизывается одно за другим.
- Отказываешься? - Плюнула трубка.
Шпындро понял: юлить не получится, умел Мордасов брать за горло.
- Нет. - Выдавил Шпындро. - А когда?
- Позвоню когда... - мордасовский голосок вытек из трубки и
заместился раздражающе телеграфным пи-пи-пи...

Ну, сволочь, ну, гад! Мордасов замер в пыли, будто стальные подошвы
его ботинок намертво приварили к стальной же поверхности, кровь от гнева
бросилась в лицо, кулаки сжались.
Монумент обезглавленного пионера Гриши посреди площади устрашал
нелепостью и совершить таковский суд мог единственно Стручок в гневе, в
мареве пьянки, не разбирая, что гипсовый кусок галстука, хряснувший его
вчера по башке, не злой волей бронзового пионера Гриши ринулся к земле, а
ввиду мощного удара сине-белого капота.
Ну, сволочь! Мордасов аж задохнулся. Туз треф не обманул вчера,
доложил, что в темноте Стручок пер мешок с круглившейся в мешковине ношей,
а прижатый к забору Тузом выкобенивался, хрюкал полупьяно и уверял, будто
уворовал с платформы товарняка на станции тяжелющий арбуз, а когда Туз
потребовал предъявить арбуз, отказался наотрез.
Сволочь, пьянь беспробудная, арбуз значит?! Упер среди бела дня - еще
и вечерний сеанс не кончился - Гришину голову. Чтобы что? Воспросил себя
Мордасов. Чтобы кромсать невинное лицо ударами молотка, чтобы утопить в
пруду или закопать в канаве? Чтобы что? Мотив каков? Мордасов успокоился,
чуть искоса увидев, как Настурция скрестила руки на животе и подобно
торговкам зеленью с чувством, не поддающимся описанию, взирает на Гришу
без головы, в таком виде и Гришей не являющегося, и могущего быть кем
угодно.
Ну что я, перевел дыхание Мордасов, что я, сын мне что ли Стручок,
брат, сват, что я? Никто же не вызовет меня на родительское собрание, не
обвинит; ваш ублюдок свинтил, видите ли, голову красе и гордости
пристанционного архитектурного ансамбля; и все же невиданная выходка да
еще без консультации с Колодцем попахивала бунтом, непокорностью
безмерной, такое может прорасти опасной болтливостью, далее и
справедливостью слов ныне покойной: посодють тя, Сань!
Милиции не видно, а значит власти еще не уведомлены о расправе с
Гришей. Мордасов видел, что все наблюдают за ним, как-никак хозяин площади
явился: ронять достоинство негоже. Колодец кивнул Настурции и двинул к
комиссионному, стараясь не замечать скол на месте столько видевшей и
слышавшей головы несчастного пионера.
Висячий замок скрипуче поддался повороту ключа. Мордасов цепко узрел,
как встрепенулись торговки и тут же в месте влияния улицы Ударного труда в
площадь появился Туз треф. Проспиртованный не хуже зародыша в медвузе Туз
треф и тот не избежал потрясения - при свете ясного дня расправа с Гришей
виделась деянием болезненно удручающим: особенно разжалобила Туза
вознесенная к небесам рука. Колодец секундно глянул на Туза, и надсмотрщик
опрометью метнулся к комиссионному.
Мордасов втолкнул Туза треф в затхлую подсобку, взгромоздился на стол
и, повелев Настурции наблюдать за развитием событий на площади, принялся
делиться опасениями с Тузом:
- Вчера Мусор про кусок галстука определил - акция! А голова? Это
тебе не галстук. Стручок-вонючка возьми и скажи, что это ты его подучил,
Туз! Тогда что?
Туз треф молчал почти всегда, слова и в добутылочной спортивной жизни
давались ему с трудом, а уж после падения в винную пучину больше трех слов
вогнать в предложение Туз, хоть пластайся, не мог.
А кудри блестят, меж тем отметил Мордасов, изучая собственное
отражение в зеркале: волосы неопределенной масти, жидковатые, а Туз будто
нарифлененный или нацепил парик из конского волоса, удивительно.
- Я сколько живу, - Мордасов сцепил руки, - такого не слышал. К
примеру, Стручок в отместку заявит, что я его науськал, поди докажи, что
мне Гриша никогда, ну никогда, ни в чем не мешал. Отмойся потом, когда
заляпают. И главное, сволочь, спер бы что путное для продажи под водяру,
но... голову Гриши. Кто за нее что даст?
- Никто! - Блестящие кудри Туза мотнулись по впалым щекам.
Мордасов поднялся: разброд и шатание в его гвардии - тревожно;
выходка обозлит начальство, вроде и не велика потеря, давно смеялись над
Гришей, но смеяться - одно, а голову с плеч долой - другое, Гриша -
символ, тут шутки плохи. Столько хлопот: и бабка, и похороны, и поминки, и
товара нереализованного горы и куражиные люди дали оптовый заказ на
технику - голова кругом. Мордасов тронул собственную, лобастую: его-то еще
кумпол на месте? Бабуля! Вот с такими сволочами жить приходится. Ну чем
ему, псу поганому, Гриша помешал? Стоял и стоял полвека и еще простоял бы
столько, а может и больше, помажут цементом, пройдутся бронзовой красочкой
и дуди себе в горн, предвещая, каждому, что тому хочется.
- Кто еще видел, что Стручок голову пер?
Туз пожал плечами.
- Дуру не ломай, - грозно навис Мордасов, - пасть разевай, раз
спросил.
Туз треф с видимым усилием собирал обрывки мыслей и соображений,
пытаясь придать им краткость, избежав бессодержательности, губы его
по-стариковски шевелились и казалось необъяснимым, что бескровный, хилый
Мордасов может нагнать страху на могучего хоть и в прошлом мужика.
Мордасов прикидывал свое: позвонить ли в милицию? С одной стороны,
сигнал благонамеренных граждан... вроде б зачтется. С другой?.. Почему
первым звонит именно Мордасов? Может рыло в пуху? А вдруг кто опередил в
сигнальном рвении хозяина площади? Менты в курсе силовой раскладки на
площади и в пристанционных пространствах - и неинформированность Мордасова
вкупе с нерасторопностью - повод усомниться в могуществе Колодца, четкости
его руководства вверенными владениями. Обезглавленный Гриша ранил
Мордасова в самое сердце, порядки поколеблены, решения не находилось и
Мордасов перешел в наступление, спасаясь конкретным:
- Кто еще видел?
Туз вздрогнул.
- Никто!
- А ты? - Въедливо уточнил Колодец.
- Я... не-а, - Туз, как загнанный в сортире школяр с сигаретой,
замотал головой, принося уверения - всем ясно липовые - в дальнейшем
некурении, - не-а...
- Ну ты, предположим, не видел. А Стручок вдруг сам на себя
наклепает, болтать начнет: бахвалиться по пьяни?
- Дурак он, что ли? - Неуверенно возразил Туз. - Мордасов поморщился.
- Ему бутылкой перед носом посимафорят, он подтвердит, что рельсы третьего
дня собственными зубами перегрыз, а металлическую труху заглотнул.
Туз согласно кивнул: поведение Стручка прогнозировалось с трудом.
- Ладно. - Мордасов ребром ладони провел черту по пыльному столу. -
Ты да Стручок не в счет. Мозги у вас уже в растворе, взвесь, суспензия
вроде, оба в отвал, а если кто другой видел?
- Сквозь мешок? - Неожиданно нашелся Туз.
Но и Мордасов не вчера родился.
- Сквозь мешок! - Передразнил, скроив гримасу. - До мешка. Когда
Стручок елозил у постамента, срывал голову да в мешок пихал...
Туз напрягся, скулы закаменели, скрежет туго работающей мысли
передался Мордасову, приемщик почтительно примолк, решимость Туза найти
выход не вызывала сомнения и стержень человеческий казалось утраченный -
все же блеснул во взоре затравленных глаз под вороными кудрями.
Настурция махнула призывно с наблюдательного пункта у окна, Мордасов
в три прыжка оказался рядом. У ограждения монумента, почти касаясь
передним колесом чахлых цветочков, синел милицейский мотоцикл.
Уже легче, подумал Мордасов, звонил - не звонил, поезд ушел.
Милиционеры, молча взирали на Гришу, как на образец исполнения долга -
головы нет, а рука с горном не дрогнула, трубит страдалец, не взирая на
жестокости судьбы.
- Хана, - процедил Мордасов, приблизился Туз, выдохнул убедительно и
как всегда кратко.
- Пусть докажут!
И в самом деле. Мордасов перевел дыхание. Чего завелся? Пусть
докажут! Прав Туз. Может она, голова то есть, сама от вчерашнего удара
грузовика свалилась с плеч бронзового пионера? А куда исчезла? Бог весть,
разве за всем уследишь. Мордасов повеселел, хотел приказать Тузу тащить
Стручка сей момент для допроса первой степени с пристрастием, но
догадался, что лучше отправиться дворами к Стручку и прознать, куда тот
определил чертову голову, надежно ли заныкал.
Мордасов вышел на крыльцо, раскланялся с милицией, и вместе с
правоохранителями, вместе с торговками, вместе с Рыжухой и Боржомчиком,
мышью просунувшим мордочку в дверь ресторана, взирал на бывшего Гришу -
без головы, каждый бывший, хоть живой, хоть... - и на лице Мордасова, как
и на других физиономиях, читалось осуждение, непонимание, возмущение: есть
же прохиндеи, носит же земля-мать придурков...
Милиция укатила. Будь что будет. Мордасов тычком вытолкнул Туза на
порог, предварительно расспросив, как добраться до хибары Стручка, чтоб
быстро и незаметно. Маршрут отыскался подходящий и скрытный, через семь
минут, тщательно проверяя, не сечет ли кто за ним, Мордасов ввалился в
избенку Стручка, наполовину вросшую в землю, изжеванную временем до
неправдоподобной ветхости.
Стручок в сапогах возлежал на столе с думкой под головой и, - кто б
подумал? - нацепив очки, читал газету.
Стены хибары голы, бесприютно здесь, как на сквере голубой осенью и
только прикнопленный шелковый портрет Сталина украшал жилище Стручка.
Мордасов перевел взгляд на газету, поразился ее желтизне - вспомнил лик
умершей, ему о похоронах хлопотать, а не бегать в помойные норы; в очках
Колодец видел дай бог. Стручок мусолил газету сорок седьмого года, кроме
стола в комнате ничего, по углам свалены кипы газет, ими же подоткнуты
щелястые окна, они же, сложенные в одном из углов слой на слой, служили и
ложем и библиотекой Стручка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45