вишь, ба, во с
кем живу... вишь, ба, с кем... вишь, с кем...

На площади у обезглавленного монумента Шпындро и Настурция ловили
такси. Настурция опасалась задрать голову, чтобы не видеть результатов
расправы обозленного Стручка с пионером Гришей. Шпындро, напротив, взирал
без страха: вандалы! надо ж и припоминалось милицейское - акция; и правы,
разве не акция? Весь опыт Шпындро подсказывал, что подозревая козни
врагов, никогда не прогадаешь. Всю жизнь провел среди профессиональных
опасальщиков. Чего опасаешься, дядя? Не скажет, отмахнется, чур тебя чур!
Зато давно усек каждый: опасаться чиновнику к лицу, украшает, опасение за
мысль принимается, а мыслящий чиновник - штука редкая, а значит оценят,
продвинут, при добротах, при выказанном покорстве и желании делиться, как
бог повелел.
- Вандалы! - Шпындро притянул Настурцию, поцеловал в ухо, успел
разглядеть, как редкое слово, возвеличило его в глазах Настурции: не
жулик, прикинутый в тряпье, а человек вполне образованный, негодующий,
видя безобразие, и нашедший единственно верное определение пьяному
вероломству Стручка.
Шпындро уже начал тянуть к станции, туда, где чернели рельсы, бегущие
во все стороны, когда с бывшей Алилуйки ныне Ударного труда, пронзил
Шпындро - жадность взбурлила пенно, едва не захлебнулся негодованием -
насквозь выкатила нелегкая, зеленый огонек. Сколько отсюда набьет? Шпындро
по-прежнему сжимал руку Настурции. Таксист подкатил по-кошачьи, подвел
машину так мягко, почтительно, будто заранее сговорился с Игорем
Ивановичем внести лепту в обольщение Настурции. Пришлось воспользоваться.
Уместились на заднем сиденье, голова Настурции подпрыгивала на плече
Шпындро и, чтобы не видеть счетчика, больно цепляющего по глазам набором
прыгающих цифр, Шпындро ринулся в пылкость, полагая, что прелюдия
предрешенному кофепитию не повредит. Настурция отвечала вяло, Шпындро
сообразил: пьяна, измотана и вовсе не настроена на один лад с провожатым.
По лесу в ночи Шпындро не ездил давно и сейчас в отяжелевшей голове
протянутые к шоссе разлапистые ветви елей казались зловещими руками
недругов, использующих внезапную госпитализацию Филина, чтобы преградить
Шпындро выезд. Привлекательность Настурции померкла, стоило шевельнуться
страхам за исход предстоящей битвы. Хороша страна назначения - вот что!
Выпадает не часто даже ездунам-профессионалам, в такой стране на всю
оставшуюся жизнь лоск наведешь, вроде дополируешь шероховатости, а там
доживай, конечно, не без старческих невзгод - их даже для выездных никто
отменить не в силах - но хоть не лязгая зубами от нищеты, не боясь
сунуться на рынок с объемистой сумкой.
Добрались до Притыки в половине первого. Шпындро заплатил, вылез из
машины, нежно поддерживая не слишком твердо ступающую Настурцию.
- Машину не отпускай! - успела выдавить пошатывающаяся женщина.
Шпындро похолодел, все тонкости обхождения, все умения ухаживать
отлетели, по-мальчишески взмолился:
- А кофе?
Настурция отступила на шаг, застыла в свете фонарей, выигрышном - или
впрямь хороша на редкость? Шпындро окатило тоской: сорвалось, рухнуло...
Когда Настурция начала говорить, Шпындро прозрел, господи, как же красит
праведный гнев.
- Кофе тебе дочь Рыжухи сварит! Умелая по части кофе, свидетелей тыщи
- подтвердят!
Шпындро проигрывать не любил - и кто любит? Но умел. Канючить не
стал. Вяло махнул таксисту, да поздно, машина исчезла за ближайшим
поворотом. Настурция юркнула в подъезд. Пусто, уныло... Шпындро зашагал по
теряющимся в темноте улицам, проклиная Мордасова, Притыку, умершую бабку,
недужного Филина, всю эту шатию-братию. Что наплести жене, заявившись
среди ночи? Не хотел волновать ее?.. Не поверит. Можно и не оправдываться,
молча бухнуться в постель и все, но накалять страсти сейчас в решающие
дни, никак некстати.
Час Шпындро ловил машину, полчаса колесил, вошел в дом около трех
ночи. Снял ботинки, в носках прокрался на кухню, не включая свет выпил
бутылку боржома из холодильника, лакал из горлышка, направился в туалет;
перемещаясь тихо, как тень, радуясь сноровке и беззвучию в квартире, может
удастся соврать, что вернулся чуть позже одиннадцати. Разделся в гостиной,
повесив одежду на спинку кресла, погладил матово мерцающего в ночи
фарфорового пастушка, направился в спальню и только в кровати обнаружил -
дома никого.
Шпындро включил ночник: половина жены пуста, на пуфе ночная рубашка,
на тумбочке крем.
Шпындро разглядел себя в трюмо - краснодеревная гордость Аркадьевой.
Что ж приключилось? Воспользовалась его отлучкой? Не боясь, что позвонит,
проверит или сообразив, что из-за города особенно не раззвонишься? И
раньше ее художества замечал, но, чтоб не ночевать... и еще выходка
Настурции, вызывающе принебрегшей им, давила. Дура! Шпындро подскочил.
Если поеду?.. Поеду, чтоб вам всем... Дурища! Лишила себя... он перебрал
флаконы на тумбочке жены, выгреб из ящиков дорогие нераспечатанные
упаковки духов - для себя, для презентов, бог знает для чего.
Шпындро холодно перебирал, с кем бы могла загулять жена.
Бессмысленно, не угадаешь... И все же Наталью отличало врожденное умение
грешить с оглядкой, редкая способность балансировать на грани, не
срываясь. Шпындро, кутаясь в халат, побрел на кухню.
Вдруг что случилось! Не интрижка - черт с ней, а настоящее,
непоправимое, вдруг Наталья лежит сейчас в синеватом свете ламп, в
операционной, над изуродованным телом склонились перебрасывающиеся
односложно люди в шапочках и марлевых повязках, скрывающих нижнюю половину
лица, плоть Наташи кромсают скальпели, рвут зажимы, терзают крючья?..
Игорь Иванович покрылся испариной, представил себя вдовцом, страшно:
порушится раз и навсегда заведенный порядок... но и облегчение
подмигивало: вдовец. Овдоветь не пагубно, наоборот, все пожалеют, может и
одного отправят в забугорье, пусть утешится, а если без новой жены
побоятся, тогда поиск, смотрины, компании и вдруг молодая женщина рядом и
ни единого косого взгляда в спину. Вдовец! Взятки гладки, кодекс чести -
не нарушен. А если выживет калекой, потухшей, вздорной, с выкачанной
недугом волей к жизни, повиснет мертвым грузом на шее Шпындро, тогда
попробуй уйди, брось, откажись - сгноят!
К телефону?! Трезвонить?! Добиваться?! Умолять неведомых людей на
другом конце провода?! Шпындро потащился к аппарату. Никогда еще не звонил
по надобностям, покрывающим кожу мурашками. Наконец пробился: ответили ни
да, ни нет, пусть перезвонит через час. Шпындро улегся, накрылся одеялом с
головой, как малолетка, преграждая путь бедам, и затих в тяжком, не
приносящем облегчения сне.
Проснулся от резей в животе, отодрал голову от подушки, не разлепляя
глаз, на ощупь воткнулся в тапки, ссутулившийся, с мешками под глазами
выбрался в коридор, в коридоре ходики на цепях - ампир, из дворца в
Клагенфурте, находка Крупнякова - отбили половину седьмого утра, когда
отворилась входная дверь. С ночи Шпындро от огорчения и перебора
запамятовал обязательное - набросить цепочку. Аркадьева открыла дверь
своими ключами и сейчас супруги смотрели друг другу в глаза.
- Привет, - Аркадьева смотрелась смертельно уставшей и старой.
- Привет, - Шпындро поежился, резь в животе отпустила, облегчение
укрепило решимость... Лаяться не стану, приказал себе Шпындро, не испытав
и крошечного укола ревности.
В то утро на работе Шпындро все судачили, что у Филина обширный
инфаркт и скорее всего начальника отправят на пенсию. После полудня
прояснилась таинственность поведения Кругова. Коллега Шпындро не выдержал,
треснул... Кругов развелся и как претендент на выезд не котировался и в
малой степени, теперь не один год отмываться. Вот отчего Кругов поражал
спокойствием, обреченность примирила конкурента с неизбежным поражением. В
тот же день к вечеру Шпындро посекретничал в кадрах: выяснилось, кроме
него и посылать некого, выходило, Филин знал с самого начала, что выезд
Шпындро неизбежен и тянул резину по привычке повелевать, чтоб подчиненный,
не дай бог, не решил, будто так просто все - взял да поехал безо всякой
благодарности. Шпындро не гневался, Филин разыгрывал свою партию, как по
нотам, никто другой не повел бы себя иначе в их кругах.
В среду у ларька "Мороженое" Шпындро отоварился причитающимся даром
фирмача и, когда отвозил тяжелую упаковку домой, мелькнуло, что именно
этот вечер он уготовил для свидания с Настурцией... теперь ее отвержение
ухажера значения не имело.
Теперь он ехал! Более ничего не интересовало.
Он ехал и ехал вскоре. С женой события недавней ночи не обсуждались.
Шпындро уже успел предупредить Наталью, что надо собираться и сборы эти
делали ненужными любые перепалки и выяснения: каждый знал, что привалил
самый крупный выигрыш, остальное - мелочи, забудется, перемелется,
выветрится из памяти бесследно.
Составлялось главное и в среду вечером чета выездных уселась за
изысканный стол со свечами, отметили выигрыш. Шпындро размяк и хотел
по-доброму, не поддевая, выспросить с кем же баловалась жена в ту ночь, но
поймал себя на обнадеживающем - неинтересно! Он не прикидывался, а на
самом деле не испытывал ни малейшего искуса, кто да что. Семечки. В
преддверии открывающихся возможностей глупо портить себе кровь
несущественным.
В четверг телефонно объявилась мать, Игорь Иванович укорил себя в
сыновней черствости: за перипетиями последних дней вовсе выветрилось, что
мать одна, болеет и только сын может облегчить ее участь.
Шпындро после вести о выезде подобрел, неуловимо стал напоминать
Крупнякова, хотя уступал купцу антиквариата габаритами, замечалась
медлительность и свет покоя в глазах, как у человека с твердым,
обеспеченным будущим, не подвластным козням судьбы.
Состоялось основополагающее... В новом качестве Шпындро будто обретал
крылья и воспарял над массами, над знакомцами, прикидывающимися, будто
искренне рады и сгорающими на поверку от нутряного пламени зависти. Пусть
их! И то сказать - обидно! Особенно тем, кто не различал, в чем же Шпындро
превосходит других, какие-такие дарования за ним числятся. И зависть жгла
тем глубже, чем очевиднее становилось: дарований никаких, разве что
подторговывает лояльностью... Всегда верен не тем, кто прав, а тем, кто
сверху. Торговец лояльностью... Пусть их, напридумывают всякое-разное лишь
бы умерить злобу обделенных. Каждый ближнего-удачника норовит в грехе
обвалять, как в куриных перьях, прикидываясь, будто вытянувшему выигрышный
билет отроду писано грешить, а завидующий - святой. А если со стороны
взглянуть?.. Окажется, те чисты, кому и не выпало прикоснуться к желанной
грязишке, а то б еще почище Шпындро выкобенивали...
Под вечер сын навестил мать, проведал подарившую жизнь. Жалкая
коммуналка с порога обдала стиркой, мебелью-рухлядью, прогорклым кухонным
букетом, клопиным мором. Мать с трудом растворила толстенную в филенках
створку - маленькая, седая, с просвечивающей кожей, в профиль напоминающая
засушенный листок. Провела сына в комнату, усадила: посреди стола на
скатерти блюдо с его любимыми пирожками. Мать всегда прощает! Шпындро
откусил пирожок, просыпал на пол начинку, виновато улыбнулся. Мать еще не
знает, что он выиграл, не знает, что сын - предмет зависти многих, обошел,
обскакал, вырвался вперед - не остановишь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45