.. Царство его начиналось сразу за дверью, как подытожил однажды
Кругов, когда они еще теплее относились друг к другу, и Шпындро зазывал
сослуживца к себе: "Граница между двумя системами пролегает, Иваныч, как
раз по порогу твоей квартиры, на площадке еще мы, а только шагнул в
коридор - уже они". Так оно и было, и что ж, думал Шпындро, заслужил, не
ворованное...
В коридоре ни звука, еще раз нажал кнопку, прислушался, показалось, в
квартире посторонние шорохи, обдало жаром, как недавно в кабинете Филина.
Приложил ухо к замочной скважине. Сверху с тонкомордой афганкой вышагивал
величавый мужчина лет шестидесяти, Игорь Иванович с ним всегда
предупредительно раскланивался, не решаясь игнорировать наставления
Натальи: важный, мол, тип, говорят что... тут сыпались предположения одно
невероятней другого и лишь месяц назад выяснилось, что афганку выгуливает
начальник райпищеторга. На приветствие важный человек не ответил, впился
подозрительно, потянул поводок на себя, собака глухо зарычала.
- Что вам, товарищ? - Начальник райпищеторга прижался к перилам и
беспомощно шарил глазами.
- Да я... да вы не узнали меня, - пролепетал Шпындро, ругая себя за
маскарад, устроенный по случаю поездки за город, пришлось заехать в
раздевалку бассейна в центре, там переодеться, там и машину оставить благо
рядом с домом, а уж на обратном пути решил двинуть прямиком к ночлегу.
Немудрено, что вальяжный колбасно-консервный полководец не признал соседа
по дому, тем более насторожило, как тот склонился к замочной скважине,
небось глаза, стертые об накладные, уж потеряли остроту, не различают, что
перед ним тот самый вежливый средних лет мужчина с женой-красоткой,
впрочем таких в этом доме немало, их будто по парам разбили давным-давно,
научили одинаково говорить, одинаково одеваться, одинаково жить, одинаково
думать, но одинаковость эта была по их мнению самой высокой пробы,
одинаковостью избранных.
Наконец начальник райпищеторга прозрел - опознал лжевзломщика,
расплылся с облегчением, Шпындро злорадно подумал, что также меняется
выражение лица этого человека во время якобы случайных ревизий, о которых
тот оповещен заранее; когда даже намек на опасность оказывается позади,
тогда и снисходит благостное расслабление и лицо расцветает с весенней
яростью.
- Это вы! - Голос густой, раскатистый, мягко обволакивающий, взгляд
шелковый, ласкающий, наверное, именно с таким взглядом подписывает бумаги
на дефицит, а может как раз наоборот, с зверским пламенем в очах
расщедривается на росчерк: мол, учти, имярек, не забудь, магазинщик, за
тобой должок, не то посажу на соль и спички, покрутишься. Хорошо таких не
посылают за границу, мелькнуло у Шпындро, слишком алчен, нельзя, чтоб
такие нас представляли, возникнет неверное впечатление; все ж разница
велика меж мной и такими - что Колодец, что этот - эти ворюги, очевидный
факт, а я... тут заворочалось сомнение, а вдруг этот именно человек ни
разу не взял, вдруг ни пятнышка на нем, а Шпындро так его грязью заляпал;
лучше не лезть в чужие дела, попадется - значит выездной прав, а нет -
значит честнейший человек, хотя точит сомнение: откуда все? Ну, это от
зависти! И про Шпындро недоброжелатель может поинтересоваться: откуда все?
Это ж не значит, что он вор. Не зевает - это верно, но и не вор, этакое
промежуточное состояние, не совсем честный, но и не бесчестный, Наталья в
оценках резче. Ее цинизм подкупал, не оставлял пути к отступлению:
"Запомни, нельзя быть немножечко беременной. Или - или!" Муж не
соглашался, не нравился ему этот экстремизм, к чему он? зачем забывать о
полутонах?.. Взять хотя бы умственные способности: бывают дураки, бывают
не умные (но уже не дураки), бывают не глупые и, наконец, умные; так
отчего же делить мир только на честных и воров, и Шпындро ввел собственную
шкалу, щадящую: бесчестный (это вроде - дурак), не чист на руку, не совсем
честный, почти честный и, наконец, честный. Себя Шпындро причислял к почти
честным безо всякого изъяна. Вероятнее всего обо всем этом Шпын не думал,
не то чтоб был не в состоянии, отчего же? голова у него работала, да и
зачем все это, уводит от жизни, портит настроение; а о тебе все равно
судят не по тонкостям души, а по толщине бумажника, хотя все делают вид,
что поступают как раз наоборот.
Начальник райпищеторга проплыл вниз, обдав дорогим одеколоном, таким
же, что и Колодец час назад: людей, от которых дурно пахнет становится
меньше - это в прямом смысле, в переносном сложнее... Шпындро похвалил
себя за невольный каламбур, подумал, что завтра перескажет Кругову, тот
оценит.
Наконец открылась дверь. Наталья в ручной росписи кимоно, с
полотенцем, чалмой намотанной на волосах, не поинтересовалась будет ли
ужинать, устал ли, где пропадал... и так все ясно - по маскарадному
костюму - с промысла, Наталья пропустила мужа к вешалке, строго уточнила:
- Сколько?
Шпындро назвал цифру, выкроив себе четвертной.
- Отлично... диван на кухне сменим на угловой. Жеребцов звонил,
привезли финские, отпад, цвет как раз наш, под старое дерево...
Шпындро стянул ботинки, оглядел стены коридора: картины, фарфор на
резных тумбах, ни пылинки, Наталья чистюля.
- Есть будешь?
Кивнул, поправил эмалевый медальон на стене, взял курс к ванной.
- Отоварилась рыбным заказом. Балык открыть?
Шпындро дернул подбородком вниз, будто норовил кольнуть пол: опять
балык, захотелось жареной картошки с луком, а еще черного хлеба,
пропитанного подсолнечным маслом и посыпанного солью. Наталья верещала
необязательное, муж не слушал.
В душе Наталья считала мужа человеком недалеким, но на людях глотку
за него перегрызла бы, клановые интересы брали верх, к тому же хватало
здравого смысла понять, что ее сияние есть только усиление мужниного пусть
слабого, но собственного свечения, без него Наталья потеряла бы все;
понимала, что ее флирты только потому и множатся, что высвечена она
поездками, лиши супруга инонабегов и страшно подумать, как жить тогда;
других обманывать можно, себя-то зачем: ни она, ни он ничего делать не
умели. Ни-че-го! Нам цена грош, пугала она себя в минуты дурного
настроения, поэтому расслаблятся нельзя, мама все сделала, когда засунула
супружника на работу, но мама не вечна, да и ее люди сходят со сцены, а
если честно, уже сошли; хорошо, супруги своими связями пообросли, но они,
как паутина - один взмах веника и... ничего, пусто, еще припомнят, как
легко жилось, когда другим животы подводило; лодка четы Шпындро несется по
течению и не дай Бог камешек на пути - разлетится в щепы, никому не
собрать.
Игорь вяло тыкал вилкой прозрачный кус балыка. Устал смертельно.
Поднялся в семь, весь день на работе, три купца, Филин, поездка за город -
не легко все достается, хотел прознать, как с продажей машины, но одерну
себя, путается в мелких мыслях, не главных, суетных; решала сейчас все
беседа с Филиным, вот почему и аппетит пропал, хотя Шпындро любил
вкусненькое перед сном.
Наталья то вбегала, то выбегала - тревожил телефон - и муж не без
неприязни думал, что видит эту женщину рядом с собой столько лет и она
столько про него знает, что взбреди ему в голову шальная мысль все
изменить, оторваться, нырнуть в свободу, в миг разорвет его в клочья; мы,
как преступники, повязанные общим преступлением, я доверяю ей, как никому,
и боюсь; случается же, разваливались и не такие союзы, но...
Скушно! смертельно скушно! сколько лет бьется на короткой привязи, а
Наталья умудряется себя не обделять радостями жизни; что ж он не знает...
есть добрые люди, порассказали, что тут творится в его отсутствие, когда
Наталья одна месяцев за пять до возвращения мужа наезжала домой,
приходилось терпеть, делать вид, что не понимает, сносить намеки
язвительных дружков и откровенных завистников; сейчас Шпындро уже не любил
жену и знал, что она его не любит, нет, они не супруги, они партнеры,
вложившие по жизни каждого в общее дело и теперь пай каждого определить
невозможно и изъять его невозможно, а значит, этот союз вечен, никуда от
него не деться.
Проницательности Наталье не занимать:
- Григорьевы едут опять! Знаешь?
Шпындро кивнул, надо же, жена будто видела, что он прикован помыслами
к недавней беседе с Филиным.
Кусок не шел в глотку, будто Филин ел рядом, наблюдал пристально за
каждым движением челюстей, норовил заглянуть в рот, оттягивая губу
стоматологическим крючком, пытаясь воочию убедиться, каково же нутро
Шпындро. Отодвинул балык, вилка угрожающе накренилась, поймал на лету,
швырнул на средину стола.
- Психуешь? - Наталья уперла руки в бедра, глаза тлели злостью и
пренебрежением.
Обдало жаром ярости, хотелость рявкнуть, вцепиться в шею, сорвать
украшения: дурища! на что ей бирюльки сейчас на кухне в десятом часу
вечера? Взрыв негодования прокатился по телу Шпындро, заставив дернуться
брови и побелеть щеки и ушел к ногам неприятной дрожью; разгневанно
придвинул балык и дожевал янтарно-розовый ошметок: сейчас скандал -
роскошь. Последние месяцы отношения накалились до предела, утешало одно -
так случалось не раз; хоть режь, не станешь жить с этим человеком... время
утекало, страсти тускнели, все улегалось и в преддверии грядущего выезда
совместное житье становилось терпимым, а уж когда намечали, прикидывали
приобретения будущего набега, неприязнь вовсе стихала, не исчезая,
впрочем, но и не сильно отравляя жизнь, как привычная болезнь хроника, к
которой приспособился, знаешь ее норов и как уйти из-под удара болью -
режимом или лекарственной схемой.
Наташа Аркадьева ерепенилась еще и потому, что новая привязанность -
моложе ее на восемь лет, дожила! сама не верила - не звонил вторую неделю:
жгло унижение, неужели больше, чем на две встречи она не тянет? и эти
челюсти, мерно пережевывающие балык, который она вырвала не без лести,
сгибаясь, хлопая по плечу, не буквально конечно, а подчеркивая обеим
очевидно несуществующее равенство социальных положений с хабалкой в белом
халате в задних помещениях замороченного с виду, жалкого с фасада
магазинчика. Наташа села тяжело, по-бабьи, будто после бесконечного дня
деревенских трудов, халат завернулся, на бедре жены Шпындро увидел рваную
синь свежего кровоподтека, жена перехватила взгляд мужа и - показалось с
тенью вины - запахнула полы.
Шпындро отер рот, поднялся. Плевать, откуда это пятно на ее бедре.
Плевать! За улыбку Филина, за его расположение он готов, чтоб его самого
избили, отметелили, как паясничал Колодец. Синяк?! Черт с ним, пусть и от
чужой лапы, завтра Настурция получит презент и еще кое-что он ей
предназначил в дар, в ее кругах девицы не избалованы мягкостью обращения,
а он - мастак, а деньги Настурции нужны меньше других, сама обильно
орошается в комке под надзором Колодца, а возможная связь с продавщицей
представилась ему зримой, хоть ущипни, как минуту назад рожа Филина и его
наколка, частично сохрнанившаяся, частично обращенная в шрам, явно
похоронивший бранное словечко.
- Что с машиной? - Знал, пламя сбивать лучше всего обсуждением дел и
жена это знала.
- Крупняков крутит, - закурила, - я с него не слезу, - кривая улыбка,
ухватила по его выражению, что сказанула вольное, двусмысленное, но уже
собралась, подтянула винты, не ухватить, да Шпындро и не собирался
загонять в угол, зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Кругов, когда они еще теплее относились друг к другу, и Шпындро зазывал
сослуживца к себе: "Граница между двумя системами пролегает, Иваныч, как
раз по порогу твоей квартиры, на площадке еще мы, а только шагнул в
коридор - уже они". Так оно и было, и что ж, думал Шпындро, заслужил, не
ворованное...
В коридоре ни звука, еще раз нажал кнопку, прислушался, показалось, в
квартире посторонние шорохи, обдало жаром, как недавно в кабинете Филина.
Приложил ухо к замочной скважине. Сверху с тонкомордой афганкой вышагивал
величавый мужчина лет шестидесяти, Игорь Иванович с ним всегда
предупредительно раскланивался, не решаясь игнорировать наставления
Натальи: важный, мол, тип, говорят что... тут сыпались предположения одно
невероятней другого и лишь месяц назад выяснилось, что афганку выгуливает
начальник райпищеторга. На приветствие важный человек не ответил, впился
подозрительно, потянул поводок на себя, собака глухо зарычала.
- Что вам, товарищ? - Начальник райпищеторга прижался к перилам и
беспомощно шарил глазами.
- Да я... да вы не узнали меня, - пролепетал Шпындро, ругая себя за
маскарад, устроенный по случаю поездки за город, пришлось заехать в
раздевалку бассейна в центре, там переодеться, там и машину оставить благо
рядом с домом, а уж на обратном пути решил двинуть прямиком к ночлегу.
Немудрено, что вальяжный колбасно-консервный полководец не признал соседа
по дому, тем более насторожило, как тот склонился к замочной скважине,
небось глаза, стертые об накладные, уж потеряли остроту, не различают, что
перед ним тот самый вежливый средних лет мужчина с женой-красоткой,
впрочем таких в этом доме немало, их будто по парам разбили давным-давно,
научили одинаково говорить, одинаково одеваться, одинаково жить, одинаково
думать, но одинаковость эта была по их мнению самой высокой пробы,
одинаковостью избранных.
Наконец начальник райпищеторга прозрел - опознал лжевзломщика,
расплылся с облегчением, Шпындро злорадно подумал, что также меняется
выражение лица этого человека во время якобы случайных ревизий, о которых
тот оповещен заранее; когда даже намек на опасность оказывается позади,
тогда и снисходит благостное расслабление и лицо расцветает с весенней
яростью.
- Это вы! - Голос густой, раскатистый, мягко обволакивающий, взгляд
шелковый, ласкающий, наверное, именно с таким взглядом подписывает бумаги
на дефицит, а может как раз наоборот, с зверским пламенем в очах
расщедривается на росчерк: мол, учти, имярек, не забудь, магазинщик, за
тобой должок, не то посажу на соль и спички, покрутишься. Хорошо таких не
посылают за границу, мелькнуло у Шпындро, слишком алчен, нельзя, чтоб
такие нас представляли, возникнет неверное впечатление; все ж разница
велика меж мной и такими - что Колодец, что этот - эти ворюги, очевидный
факт, а я... тут заворочалось сомнение, а вдруг этот именно человек ни
разу не взял, вдруг ни пятнышка на нем, а Шпындро так его грязью заляпал;
лучше не лезть в чужие дела, попадется - значит выездной прав, а нет -
значит честнейший человек, хотя точит сомнение: откуда все? Ну, это от
зависти! И про Шпындро недоброжелатель может поинтересоваться: откуда все?
Это ж не значит, что он вор. Не зевает - это верно, но и не вор, этакое
промежуточное состояние, не совсем честный, но и не бесчестный, Наталья в
оценках резче. Ее цинизм подкупал, не оставлял пути к отступлению:
"Запомни, нельзя быть немножечко беременной. Или - или!" Муж не
соглашался, не нравился ему этот экстремизм, к чему он? зачем забывать о
полутонах?.. Взять хотя бы умственные способности: бывают дураки, бывают
не умные (но уже не дураки), бывают не глупые и, наконец, умные; так
отчего же делить мир только на честных и воров, и Шпындро ввел собственную
шкалу, щадящую: бесчестный (это вроде - дурак), не чист на руку, не совсем
честный, почти честный и, наконец, честный. Себя Шпындро причислял к почти
честным безо всякого изъяна. Вероятнее всего обо всем этом Шпын не думал,
не то чтоб был не в состоянии, отчего же? голова у него работала, да и
зачем все это, уводит от жизни, портит настроение; а о тебе все равно
судят не по тонкостям души, а по толщине бумажника, хотя все делают вид,
что поступают как раз наоборот.
Начальник райпищеторга проплыл вниз, обдав дорогим одеколоном, таким
же, что и Колодец час назад: людей, от которых дурно пахнет становится
меньше - это в прямом смысле, в переносном сложнее... Шпындро похвалил
себя за невольный каламбур, подумал, что завтра перескажет Кругову, тот
оценит.
Наконец открылась дверь. Наталья в ручной росписи кимоно, с
полотенцем, чалмой намотанной на волосах, не поинтересовалась будет ли
ужинать, устал ли, где пропадал... и так все ясно - по маскарадному
костюму - с промысла, Наталья пропустила мужа к вешалке, строго уточнила:
- Сколько?
Шпындро назвал цифру, выкроив себе четвертной.
- Отлично... диван на кухне сменим на угловой. Жеребцов звонил,
привезли финские, отпад, цвет как раз наш, под старое дерево...
Шпындро стянул ботинки, оглядел стены коридора: картины, фарфор на
резных тумбах, ни пылинки, Наталья чистюля.
- Есть будешь?
Кивнул, поправил эмалевый медальон на стене, взял курс к ванной.
- Отоварилась рыбным заказом. Балык открыть?
Шпындро дернул подбородком вниз, будто норовил кольнуть пол: опять
балык, захотелось жареной картошки с луком, а еще черного хлеба,
пропитанного подсолнечным маслом и посыпанного солью. Наталья верещала
необязательное, муж не слушал.
В душе Наталья считала мужа человеком недалеким, но на людях глотку
за него перегрызла бы, клановые интересы брали верх, к тому же хватало
здравого смысла понять, что ее сияние есть только усиление мужниного пусть
слабого, но собственного свечения, без него Наталья потеряла бы все;
понимала, что ее флирты только потому и множатся, что высвечена она
поездками, лиши супруга инонабегов и страшно подумать, как жить тогда;
других обманывать можно, себя-то зачем: ни она, ни он ничего делать не
умели. Ни-че-го! Нам цена грош, пугала она себя в минуты дурного
настроения, поэтому расслаблятся нельзя, мама все сделала, когда засунула
супружника на работу, но мама не вечна, да и ее люди сходят со сцены, а
если честно, уже сошли; хорошо, супруги своими связями пообросли, но они,
как паутина - один взмах веника и... ничего, пусто, еще припомнят, как
легко жилось, когда другим животы подводило; лодка четы Шпындро несется по
течению и не дай Бог камешек на пути - разлетится в щепы, никому не
собрать.
Игорь вяло тыкал вилкой прозрачный кус балыка. Устал смертельно.
Поднялся в семь, весь день на работе, три купца, Филин, поездка за город -
не легко все достается, хотел прознать, как с продажей машины, но одерну
себя, путается в мелких мыслях, не главных, суетных; решала сейчас все
беседа с Филиным, вот почему и аппетит пропал, хотя Шпындро любил
вкусненькое перед сном.
Наталья то вбегала, то выбегала - тревожил телефон - и муж не без
неприязни думал, что видит эту женщину рядом с собой столько лет и она
столько про него знает, что взбреди ему в голову шальная мысль все
изменить, оторваться, нырнуть в свободу, в миг разорвет его в клочья; мы,
как преступники, повязанные общим преступлением, я доверяю ей, как никому,
и боюсь; случается же, разваливались и не такие союзы, но...
Скушно! смертельно скушно! сколько лет бьется на короткой привязи, а
Наталья умудряется себя не обделять радостями жизни; что ж он не знает...
есть добрые люди, порассказали, что тут творится в его отсутствие, когда
Наталья одна месяцев за пять до возвращения мужа наезжала домой,
приходилось терпеть, делать вид, что не понимает, сносить намеки
язвительных дружков и откровенных завистников; сейчас Шпындро уже не любил
жену и знал, что она его не любит, нет, они не супруги, они партнеры,
вложившие по жизни каждого в общее дело и теперь пай каждого определить
невозможно и изъять его невозможно, а значит, этот союз вечен, никуда от
него не деться.
Проницательности Наталье не занимать:
- Григорьевы едут опять! Знаешь?
Шпындро кивнул, надо же, жена будто видела, что он прикован помыслами
к недавней беседе с Филиным.
Кусок не шел в глотку, будто Филин ел рядом, наблюдал пристально за
каждым движением челюстей, норовил заглянуть в рот, оттягивая губу
стоматологическим крючком, пытаясь воочию убедиться, каково же нутро
Шпындро. Отодвинул балык, вилка угрожающе накренилась, поймал на лету,
швырнул на средину стола.
- Психуешь? - Наталья уперла руки в бедра, глаза тлели злостью и
пренебрежением.
Обдало жаром ярости, хотелость рявкнуть, вцепиться в шею, сорвать
украшения: дурища! на что ей бирюльки сейчас на кухне в десятом часу
вечера? Взрыв негодования прокатился по телу Шпындро, заставив дернуться
брови и побелеть щеки и ушел к ногам неприятной дрожью; разгневанно
придвинул балык и дожевал янтарно-розовый ошметок: сейчас скандал -
роскошь. Последние месяцы отношения накалились до предела, утешало одно -
так случалось не раз; хоть режь, не станешь жить с этим человеком... время
утекало, страсти тускнели, все улегалось и в преддверии грядущего выезда
совместное житье становилось терпимым, а уж когда намечали, прикидывали
приобретения будущего набега, неприязнь вовсе стихала, не исчезая,
впрочем, но и не сильно отравляя жизнь, как привычная болезнь хроника, к
которой приспособился, знаешь ее норов и как уйти из-под удара болью -
режимом или лекарственной схемой.
Наташа Аркадьева ерепенилась еще и потому, что новая привязанность -
моложе ее на восемь лет, дожила! сама не верила - не звонил вторую неделю:
жгло унижение, неужели больше, чем на две встречи она не тянет? и эти
челюсти, мерно пережевывающие балык, который она вырвала не без лести,
сгибаясь, хлопая по плечу, не буквально конечно, а подчеркивая обеим
очевидно несуществующее равенство социальных положений с хабалкой в белом
халате в задних помещениях замороченного с виду, жалкого с фасада
магазинчика. Наташа села тяжело, по-бабьи, будто после бесконечного дня
деревенских трудов, халат завернулся, на бедре жены Шпындро увидел рваную
синь свежего кровоподтека, жена перехватила взгляд мужа и - показалось с
тенью вины - запахнула полы.
Шпындро отер рот, поднялся. Плевать, откуда это пятно на ее бедре.
Плевать! За улыбку Филина, за его расположение он готов, чтоб его самого
избили, отметелили, как паясничал Колодец. Синяк?! Черт с ним, пусть и от
чужой лапы, завтра Настурция получит презент и еще кое-что он ей
предназначил в дар, в ее кругах девицы не избалованы мягкостью обращения,
а он - мастак, а деньги Настурции нужны меньше других, сама обильно
орошается в комке под надзором Колодца, а возможная связь с продавщицей
представилась ему зримой, хоть ущипни, как минуту назад рожа Филина и его
наколка, частично сохрнанившаяся, частично обращенная в шрам, явно
похоронивший бранное словечко.
- Что с машиной? - Знал, пламя сбивать лучше всего обсуждением дел и
жена это знала.
- Крупняков крутит, - закурила, - я с него не слезу, - кривая улыбка,
ухватила по его выражению, что сказанула вольное, двусмысленное, но уже
собралась, подтянула винты, не ухватить, да Шпындро и не собирался
загонять в угол, зачем?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45