Квас действительно предательски намочил
штаны и в сочетании с татуировками на груди и напрасно приблизившимся
Стручком, будто потерявшим дружка, зрелище выходило неприглядное.
Чин спрятал документы Бузникова и снова воззрился на пионера Гришу.
- Это акция, Бузников! - Усы чина дергались вслед движению губ и
оттого слово акция припахивало костром. - Акция, Бузников, - размеренно
повторил чин и по рядам торговок зеленью легким ветерком зашелестело:
акция...
- Пили, Бузников? - Чин двинулся к постовому, сжимавшему обломок
галстука, едва не угробивший Стручка. Бузников покачал головой. - Тем
хуже, - чин взял гипсовый обломок, провел пальцем по рытвинам скола, будто
раздумывая, не понюхать ли недавнюю принадлежность туалета бронзового
пионера или отложить до лучших времен.
- Так... кто что видел? - Чин расставил ноги в сапогах и, не глядя на
татуировки Филина, но явно успев их приметить, кивнул, не глядя на
распластанного в пыли, - прикройте безобразие.
Желающие дать показания нашлись в изобилии; более всех встревала
Рыжуха, как раз ничего и не видевшая; получалось единодушно: виноват
грузовик. Чин приободрился, готовый к разноголосице, оттаял от простоты
дела и унисона мнений.
Все твердили - виноват грузовик.
Шофер нездешний, а то, что Мордасов вылез из машины Шпындро, узрели
сразу, Мордасов числился человеком с весом, к тому же большинство искренне
жалело Гришу - частичку общественного уклада - и обстоятельства
складывались не в пользу Бузникова.
Притыка промакнула Филина тем, что раньше числилось шалью с плеч
Рыжухи, прикрыла голый торс рубахой, рукава свесились до земли и пыль,
смоченная квасом, грязно запятнала манжеты.
Чин подошел к машине Шпындро, наклонился, козырнул, подвел итог:
- Вы не виноваты, товарищ.
И как раз то, что Шпындро не вылезал от страха, мысленно прогуливаясь
по просекам своего будущего и покуривая - хоть и не курящий - на голубых
пнях, свидетельствовало, что этот человек уверен в своей невиновности, не
суетится, ведет себя достойно, понимая, что на нем греха нет. Формальности
не заняли и десяти минут. Шпындро понял, что автобаза и Бузников возместят
ему ущерб, как уж там поделят - их дело, обошел три раза машину, тыча в
покореженные подфарники и указывая на вмятину на передней левой дверце,
вмятина появилась недели за три до того, как Бузникова нелегкая вынесла с
Алилуйки на площадь прямо к постаменту Гришы, и только тогда Игорь
Иванович поинтересовался у Мордасова, указывая на Филина.
- Как?
- Порядок. - Колодец обхватил сзади Притыку и рывком поднял из пыли.
Бузников обреченно молчал, внезапно налетели тучи, начал накрапывать
дождь, по лицу бронзового Гриши заструились слезы. Чин обратился к
постовому:
- Этих двоих, - кивок на Стручка и Филина, - в вытрезвитель!
Рыжуха вскипела праведным негодованием, припомнилось, чуть что и ее
дочку во всем винят, топчат, как оглашенные, завидуют, что промысел
доходный, хоть и не почтенный; а ты поди послужи телом без отказа, да
всякому кособокому да криворылому; вот люди, все б им валтузить невинных!
- Дядька-то, - Рыжуха ткнула Филина валенком, не снимала их все четыре
времени года, - из машины, потерпевший он!..
Чин взглянул на Шпындро. Из всех присутствующих тот производил самое
надежное впечатление: мужчина сдержанный, с плавными движениями, из
столпов общества - Шпындро уже успел всучить чину псевдопаркер и меж ними
возникла приязнь посвященных. Игорь Иванович кивнул и, наконец, уразумев,
что Филин жив и происшествие не наносит ущерба выездным планам, начал
судорожно выказывать начальнику знаки внимания. Филина подняли с пледа,
усадили на заднее сиденье и Колодец дал команду Притыке сгонять в баню,
третий дом на улице Восьмого марта, чтобы отпарили Филина и вернули в
доброе здравие; пока Филин отмывался в бане и приходил в себя, Мордасов
заскочил в ресторан, повелел Боржомчику спроворить стол на четверых, сунул
в нагрудный кармашек чирик-десятку и намекнул, чтоб стол накрыл, не
жлобясь. Стручок пришел в себя и был отряжен на поиски собутыльников для
мойки машины Шпындро.
Игорь Иванович поражался: на этой площади и окрест Мордасов вроде
удельного князька, все знали его и он знал всех; и кабинет в бане для
Филина выделили отдельный и, вверяя начальника банщику, Шпындро изумился,
увидев, как ладно оборудовано банное помещение, упрятанное в стенах такой
ветхости и дряхлой неприметности, что, кажется, кулаком ткни - развалится.
Через час за столом с белоснежной скатертью разместились четверо:
розовый Филин, возродившийся из пепла страхов Шпындро, заново
гримированная Притыка и хозяин застолья Мордасов. Колодец провернул все не
без расчета, а поразведав, что за человек Филин: Мордасов мостил путь к
приобретению для бабули лекарственных редкостей из-за бугра - для бабки
ничего не жалел - и решил, минуя Шпындро, прорубить окно в Европу прямо
при помощи Филина.
В знак особого расположения к пострадавшему начальнику Колодец
отрядил к себе домой сопливого пацана за рублишко, чтоб тот притаранил
кастрюлю с малосольными огурцами в добавку к ресторанной закуси.
Боржомчик лучился желанием угодить и то и дело дотрагивался до
сальных волос, разделенных синюшно белым пробором: задания Мордасова
следовало выполнять с блеском, всегда отольется прямой выгодой; отпаренный
Филин с гладко зачесанными сединами и Шпындро, поднаторевший в
значительности всех и всяческих оттенков привели Боржомчика в состояние
тихого восторга, будто выпало ему принимать королевских особ: халдейская
душа Боржомчика преодолевала пропасть от хамства к нелепейшему заискиванию
в один прыжок, и сейчас официант, изгибаясь над Филиным, лил коньяк в
неположенное время в кофейные чашки, будто кого могли обмануть нехитрые
маскировочные уловки и как раз тайное - всем нельзя, а нам положено -
придавало трапезе после всех потрясений особенную терпкость, рисковость,
тем более, что в разрезе штор, стянутых почти у пола бронзовыми кольцами
виднелся посреди площади травмированный грузовиком бронзовый пионер Гриша,
блестящий от быстро кончившегося дождя, с теперь почти незаметной трещиной
на шее - результат сырости, притемнившей только что белый гипс.
Стол украшали цветы и Притыка. Филин ощутил то знакомое всем и редкое
чувство, когда беспричинно любишь всех и кажется очевидным, что жизнь -
нескончаемый праздник, устраиваемый лично для тебя.
Дружки Стручка меж тем драили машину Шпындро на площади и постовой
царил над ними и охранял их гражданский порыв, будто и не подозревая, что
усилия этих покореженных жизнью людей увенчаются водочной благодарностью
Мордасова или погашением долга, или внеочередным займом, да мало ли что
мог властелин площади.
В окне комиссионного синела табличка "Учет" и такая же, по краткости
одергивания, но уже желтая, болталась, прицепленная наспех к ручке входной
двери.
Шпындро пригубил коньяк из кофейной чашки и не успела еще обжечь язык
пахучая жидкость, как отставил неподходящее для коньяка вместилище, - еще
возвращаться в Москву и после пережитого на площади пить в преддверии
дальней дороги никак не следовало. Жалко! Колодец угощал... И еще Шпындро
чувствовал уколы ревности: во-первых, от неприкрытого желания Мордасова
прибрать к рукам Филина и еще от того, что Притыка, мгновенно определив,
что в раскладке начальственных стульев и столов Филин переигрывает
Шпындро, улыбалась краснорожему в татуировках с придыханием, и... глаза ее
источали столько тепла, что даже Мордасов посмеивался про себя, уверенный,
что подмышки Настурции вспотели.
Годами работая в комиссионном, Притыка с постоянством приступов
лихорадки принималась обсуждать необходимость смены работы: вот подыщет
себе другое место, должностишку не пыльную, престижную, в учреждении с
табличкой при государственном гербе, отловит там себе привязанность,
переплавит привязанность в семейный очаг и заживет особенной жизнью, как,
небось, живет жена этого Шпындро, не зная, что значит лаяться с клиентами,
каковы порядки в торге и как достается обильная, но нелегкая копейка.
Дурища, рассуждал Колодец, наматывая на вилку кус прозрачнейшего
балыка. Дурища! Невдомек, что папенькой не вышла, темп жизненных устройств
потеряла на самом старте, дочек да сынков заправляют на нужные места,
когда еще под задом отпрысков тепло парты не остыло, а Настурция хочет
скакнуть из тени бронзового Гриши да под герб с колосьями. Дурища! Одно
слово. Мордасов опрокинул кофейную чашку, вылакал до дна и наколов
взглядом Боржомчика издалека - тот только выползал из кухни - погнал к
буфету. Не зря Боржомчик свою краюху кусает, вмиг сообразил, через минуту
вышагивал по залу с четыремя новыми чашками кофе, на сей раз большими.
Филин пил коньяк, фыркая, откладывая в сторону изжеванную беломорину.
Боржомчик засек простецкие папиросы, хватил из кармана забугорные,
протянул на ладони, желаете?
Мальчишка! Филин пожал плечами, да он такими мог вымостить весь
участок на своей даче да разве объяснишь, что игра с беломором не так и
проста, как кажется.
- Это молодежь, - кивок на Шпындро, - предпочитает всякое-такое,
непременно чужое, а мы старики, как присосались к окопам, уж только могила
отучит, сорт переменит.
Шпындро смолчал: берешь, гад, как я, как все, гребешь - не брезгуешь,
хоть беломор смоли, хоть трубку, хоть в мундштук засовывай. И есть же
люди, верят - попадаются: взять Филина, костюмчик жеванный-пережеванный,
ни единой вещицы оттуда, разит табачищем, весь в наколках, вроде как со
времен то ли солдатского, то ли флотского братства, но в голову-то его
кудлатую не взелешь, про дочерей мало кто знает, а им только давай-тащи,
про дачу и вовсе раз-два и обчелся наслышаны, а смотрится убедительно,
особенно, когда взгромоздится на трибуну такой скромник, ничего ему для
себя не надо, делом только одним и жив. Ладно, папаша, развлекайся, как
хочешь, спасибо дуба не врезал, пиши-прощай тогда дальние странствия: как
прошипел из завистников один, кто и не припомнить: оторвать бы вас,
сукиных сынов, от помпы, дензнаки качающей. И еще добавил: думаешь, тебе
отчего хорошо? от того, что другим плохо, все завязано, Шпын, валютку-то
для тебя отрывают от детей да матерей в худосочных городках, сплошь из
мешанины кривых переулков и домов, с покосившимися стенками и дырявыми
крышами.
Мордасов хмелел быстро и сознательно и все же догнать Филина ему не
удавалось, тот занырнул в опьянение сразу, будто с вышки десятиметровой
сиганул, зажмурившись: будь что будет. Притыка хлебала глотками мелкими,
но частыми, язычок так и мелькал, будто кошка молоко лакала. Филин хрустел
огурцами, мычал, хмыкал, зрачки его, будто на нитках, мотало в разные
стороны: то ли почудилось, то ли впрямь жаркая коленка Настурции щенячьей
мордой тыкалась в брючину филиновского костюма.
Шпындро не хотел, чтоб Филин нализался, а перечить боялся, так,
смехом сказанул - может по тормозам? - но поддержки не нашел и утерся, и
сыпал анекдотами, веселил честную компанию и сожалел, что сидит напротив
Притыки, а не рядом. Мордасов повелел Боржомчику выставить грибы, а с
грибами коньяк вроде не шел и сообразительный Боржомчик притаранил бутылку
лжеминеральной, заправленной лучшей жидкостью под грибы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
штаны и в сочетании с татуировками на груди и напрасно приблизившимся
Стручком, будто потерявшим дружка, зрелище выходило неприглядное.
Чин спрятал документы Бузникова и снова воззрился на пионера Гришу.
- Это акция, Бузников! - Усы чина дергались вслед движению губ и
оттого слово акция припахивало костром. - Акция, Бузников, - размеренно
повторил чин и по рядам торговок зеленью легким ветерком зашелестело:
акция...
- Пили, Бузников? - Чин двинулся к постовому, сжимавшему обломок
галстука, едва не угробивший Стручка. Бузников покачал головой. - Тем
хуже, - чин взял гипсовый обломок, провел пальцем по рытвинам скола, будто
раздумывая, не понюхать ли недавнюю принадлежность туалета бронзового
пионера или отложить до лучших времен.
- Так... кто что видел? - Чин расставил ноги в сапогах и, не глядя на
татуировки Филина, но явно успев их приметить, кивнул, не глядя на
распластанного в пыли, - прикройте безобразие.
Желающие дать показания нашлись в изобилии; более всех встревала
Рыжуха, как раз ничего и не видевшая; получалось единодушно: виноват
грузовик. Чин приободрился, готовый к разноголосице, оттаял от простоты
дела и унисона мнений.
Все твердили - виноват грузовик.
Шофер нездешний, а то, что Мордасов вылез из машины Шпындро, узрели
сразу, Мордасов числился человеком с весом, к тому же большинство искренне
жалело Гришу - частичку общественного уклада - и обстоятельства
складывались не в пользу Бузникова.
Притыка промакнула Филина тем, что раньше числилось шалью с плеч
Рыжухи, прикрыла голый торс рубахой, рукава свесились до земли и пыль,
смоченная квасом, грязно запятнала манжеты.
Чин подошел к машине Шпындро, наклонился, козырнул, подвел итог:
- Вы не виноваты, товарищ.
И как раз то, что Шпындро не вылезал от страха, мысленно прогуливаясь
по просекам своего будущего и покуривая - хоть и не курящий - на голубых
пнях, свидетельствовало, что этот человек уверен в своей невиновности, не
суетится, ведет себя достойно, понимая, что на нем греха нет. Формальности
не заняли и десяти минут. Шпындро понял, что автобаза и Бузников возместят
ему ущерб, как уж там поделят - их дело, обошел три раза машину, тыча в
покореженные подфарники и указывая на вмятину на передней левой дверце,
вмятина появилась недели за три до того, как Бузникова нелегкая вынесла с
Алилуйки на площадь прямо к постаменту Гришы, и только тогда Игорь
Иванович поинтересовался у Мордасова, указывая на Филина.
- Как?
- Порядок. - Колодец обхватил сзади Притыку и рывком поднял из пыли.
Бузников обреченно молчал, внезапно налетели тучи, начал накрапывать
дождь, по лицу бронзового Гриши заструились слезы. Чин обратился к
постовому:
- Этих двоих, - кивок на Стручка и Филина, - в вытрезвитель!
Рыжуха вскипела праведным негодованием, припомнилось, чуть что и ее
дочку во всем винят, топчат, как оглашенные, завидуют, что промысел
доходный, хоть и не почтенный; а ты поди послужи телом без отказа, да
всякому кособокому да криворылому; вот люди, все б им валтузить невинных!
- Дядька-то, - Рыжуха ткнула Филина валенком, не снимала их все четыре
времени года, - из машины, потерпевший он!..
Чин взглянул на Шпындро. Из всех присутствующих тот производил самое
надежное впечатление: мужчина сдержанный, с плавными движениями, из
столпов общества - Шпындро уже успел всучить чину псевдопаркер и меж ними
возникла приязнь посвященных. Игорь Иванович кивнул и, наконец, уразумев,
что Филин жив и происшествие не наносит ущерба выездным планам, начал
судорожно выказывать начальнику знаки внимания. Филина подняли с пледа,
усадили на заднее сиденье и Колодец дал команду Притыке сгонять в баню,
третий дом на улице Восьмого марта, чтобы отпарили Филина и вернули в
доброе здравие; пока Филин отмывался в бане и приходил в себя, Мордасов
заскочил в ресторан, повелел Боржомчику спроворить стол на четверых, сунул
в нагрудный кармашек чирик-десятку и намекнул, чтоб стол накрыл, не
жлобясь. Стручок пришел в себя и был отряжен на поиски собутыльников для
мойки машины Шпындро.
Игорь Иванович поражался: на этой площади и окрест Мордасов вроде
удельного князька, все знали его и он знал всех; и кабинет в бане для
Филина выделили отдельный и, вверяя начальника банщику, Шпындро изумился,
увидев, как ладно оборудовано банное помещение, упрятанное в стенах такой
ветхости и дряхлой неприметности, что, кажется, кулаком ткни - развалится.
Через час за столом с белоснежной скатертью разместились четверо:
розовый Филин, возродившийся из пепла страхов Шпындро, заново
гримированная Притыка и хозяин застолья Мордасов. Колодец провернул все не
без расчета, а поразведав, что за человек Филин: Мордасов мостил путь к
приобретению для бабули лекарственных редкостей из-за бугра - для бабки
ничего не жалел - и решил, минуя Шпындро, прорубить окно в Европу прямо
при помощи Филина.
В знак особого расположения к пострадавшему начальнику Колодец
отрядил к себе домой сопливого пацана за рублишко, чтоб тот притаранил
кастрюлю с малосольными огурцами в добавку к ресторанной закуси.
Боржомчик лучился желанием угодить и то и дело дотрагивался до
сальных волос, разделенных синюшно белым пробором: задания Мордасова
следовало выполнять с блеском, всегда отольется прямой выгодой; отпаренный
Филин с гладко зачесанными сединами и Шпындро, поднаторевший в
значительности всех и всяческих оттенков привели Боржомчика в состояние
тихого восторга, будто выпало ему принимать королевских особ: халдейская
душа Боржомчика преодолевала пропасть от хамства к нелепейшему заискиванию
в один прыжок, и сейчас официант, изгибаясь над Филиным, лил коньяк в
неположенное время в кофейные чашки, будто кого могли обмануть нехитрые
маскировочные уловки и как раз тайное - всем нельзя, а нам положено -
придавало трапезе после всех потрясений особенную терпкость, рисковость,
тем более, что в разрезе штор, стянутых почти у пола бронзовыми кольцами
виднелся посреди площади травмированный грузовиком бронзовый пионер Гриша,
блестящий от быстро кончившегося дождя, с теперь почти незаметной трещиной
на шее - результат сырости, притемнившей только что белый гипс.
Стол украшали цветы и Притыка. Филин ощутил то знакомое всем и редкое
чувство, когда беспричинно любишь всех и кажется очевидным, что жизнь -
нескончаемый праздник, устраиваемый лично для тебя.
Дружки Стручка меж тем драили машину Шпындро на площади и постовой
царил над ними и охранял их гражданский порыв, будто и не подозревая, что
усилия этих покореженных жизнью людей увенчаются водочной благодарностью
Мордасова или погашением долга, или внеочередным займом, да мало ли что
мог властелин площади.
В окне комиссионного синела табличка "Учет" и такая же, по краткости
одергивания, но уже желтая, болталась, прицепленная наспех к ручке входной
двери.
Шпындро пригубил коньяк из кофейной чашки и не успела еще обжечь язык
пахучая жидкость, как отставил неподходящее для коньяка вместилище, - еще
возвращаться в Москву и после пережитого на площади пить в преддверии
дальней дороги никак не следовало. Жалко! Колодец угощал... И еще Шпындро
чувствовал уколы ревности: во-первых, от неприкрытого желания Мордасова
прибрать к рукам Филина и еще от того, что Притыка, мгновенно определив,
что в раскладке начальственных стульев и столов Филин переигрывает
Шпындро, улыбалась краснорожему в татуировках с придыханием, и... глаза ее
источали столько тепла, что даже Мордасов посмеивался про себя, уверенный,
что подмышки Настурции вспотели.
Годами работая в комиссионном, Притыка с постоянством приступов
лихорадки принималась обсуждать необходимость смены работы: вот подыщет
себе другое место, должностишку не пыльную, престижную, в учреждении с
табличкой при государственном гербе, отловит там себе привязанность,
переплавит привязанность в семейный очаг и заживет особенной жизнью, как,
небось, живет жена этого Шпындро, не зная, что значит лаяться с клиентами,
каковы порядки в торге и как достается обильная, но нелегкая копейка.
Дурища, рассуждал Колодец, наматывая на вилку кус прозрачнейшего
балыка. Дурища! Невдомек, что папенькой не вышла, темп жизненных устройств
потеряла на самом старте, дочек да сынков заправляют на нужные места,
когда еще под задом отпрысков тепло парты не остыло, а Настурция хочет
скакнуть из тени бронзового Гриши да под герб с колосьями. Дурища! Одно
слово. Мордасов опрокинул кофейную чашку, вылакал до дна и наколов
взглядом Боржомчика издалека - тот только выползал из кухни - погнал к
буфету. Не зря Боржомчик свою краюху кусает, вмиг сообразил, через минуту
вышагивал по залу с четыремя новыми чашками кофе, на сей раз большими.
Филин пил коньяк, фыркая, откладывая в сторону изжеванную беломорину.
Боржомчик засек простецкие папиросы, хватил из кармана забугорные,
протянул на ладони, желаете?
Мальчишка! Филин пожал плечами, да он такими мог вымостить весь
участок на своей даче да разве объяснишь, что игра с беломором не так и
проста, как кажется.
- Это молодежь, - кивок на Шпындро, - предпочитает всякое-такое,
непременно чужое, а мы старики, как присосались к окопам, уж только могила
отучит, сорт переменит.
Шпындро смолчал: берешь, гад, как я, как все, гребешь - не брезгуешь,
хоть беломор смоли, хоть трубку, хоть в мундштук засовывай. И есть же
люди, верят - попадаются: взять Филина, костюмчик жеванный-пережеванный,
ни единой вещицы оттуда, разит табачищем, весь в наколках, вроде как со
времен то ли солдатского, то ли флотского братства, но в голову-то его
кудлатую не взелешь, про дочерей мало кто знает, а им только давай-тащи,
про дачу и вовсе раз-два и обчелся наслышаны, а смотрится убедительно,
особенно, когда взгромоздится на трибуну такой скромник, ничего ему для
себя не надо, делом только одним и жив. Ладно, папаша, развлекайся, как
хочешь, спасибо дуба не врезал, пиши-прощай тогда дальние странствия: как
прошипел из завистников один, кто и не припомнить: оторвать бы вас,
сукиных сынов, от помпы, дензнаки качающей. И еще добавил: думаешь, тебе
отчего хорошо? от того, что другим плохо, все завязано, Шпын, валютку-то
для тебя отрывают от детей да матерей в худосочных городках, сплошь из
мешанины кривых переулков и домов, с покосившимися стенками и дырявыми
крышами.
Мордасов хмелел быстро и сознательно и все же догнать Филина ему не
удавалось, тот занырнул в опьянение сразу, будто с вышки десятиметровой
сиганул, зажмурившись: будь что будет. Притыка хлебала глотками мелкими,
но частыми, язычок так и мелькал, будто кошка молоко лакала. Филин хрустел
огурцами, мычал, хмыкал, зрачки его, будто на нитках, мотало в разные
стороны: то ли почудилось, то ли впрямь жаркая коленка Настурции щенячьей
мордой тыкалась в брючину филиновского костюма.
Шпындро не хотел, чтоб Филин нализался, а перечить боялся, так,
смехом сказанул - может по тормозам? - но поддержки не нашел и утерся, и
сыпал анекдотами, веселил честную компанию и сожалел, что сидит напротив
Притыки, а не рядом. Мордасов повелел Боржомчику выставить грибы, а с
грибами коньяк вроде не шел и сообразительный Боржомчик притаранил бутылку
лжеминеральной, заправленной лучшей жидкостью под грибы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45