— Бог благословит, — перекрестил ее священник, а мне, когда женщина прошла мимо, пояснил: — Несчастная вдова Воронова. Сейчас она совсем одинока. Два ее сына с пути истинного сбились. Сидели в тюрьме за кражу. Старшего, Дмитрия, было выпустили, а он опять со старыми дружками связался и погиб. Недавно похоронили на нашем погосте. Я его и отпевал...
— Что же с ним случилось? — поинтересовался я.
— Застрелили. За что, где — не ведаю... Тяжелые сейчас времена, великие испытания посылает нам небо...
— Недаром же говорят, кого Бог любит, того и наказывает, — сказал я.
— Но не до смерти! — поднял перст к небу отец Сергий.
Церковный сторож — худой, сморщенный старик с единственной рукой — издали поклонился батюшке и подал знак, показывая, что двери церкви уже открыты и можно готовиться к заутрене.
— Войдем в храм Божий! — пригласил меня свящснник.
Под высоченным куполом звуки наших голосов раздавались непривычно звонко и как-то протяжно, из-за чего хотелось говорить тихо, вполголоса. — Вот наш иконостас! — торжественно произнес
отец Сергий. — А вот та самая икона, о которой я говорил...
Архангел Гавриил, шествуя по облаку, держал в руках длинный свиток с какими-то наставлениями и поучениями. Мне очень хотелось прочитать, что написано на свитке, но сделать это, как я ни старался, не удалось. Тогда я обратил взгляд на иконы, висевшие рядом. Подобные свитки находились в руках еще двух святых, изображенных на них. На одной пророк Исайя предупреждал: «Ослепли очи и окаменели сердца их, да не видят очами, не разумеют сердцем, и не обратятся, чтоб я исцелил». Другой пророк, Давид, пристально взирая на меня, вопрошал: «Подлинно ли правду говорите вы, судьи, и справедливо судите сыны человеческие? Беззаконие составляете в сердце».
К кому обращены были эти слова? К властям предержащим? Эти слова должны напоминать им, что ничто не вечно в подлунном мире? Все преходяще: и слава, и успех, вечна только Божественная любовь и бесконечное познание. Но никакими словами не достучишься до тех, у кого души омертвели...
Какие-то неясные образы витали передо мной, кто-то настойчиво пытался достучаться до моего сознания, о чем-то поведать, предупредить, предостеречь.
Я мысленно отогнал рой видений. И, ближе подойдя к иконе, изображавшей Архангела Гавриила, коснулся ее левой рукой, а правую приложил ко лбу и сосредоточился, глядя внутрь себя...
* * *
Когда я захожу в дом, где живет моя хозяйка и начальница Нина Евгеньевна Бродле, то мне сразу становится как-то не по себе от той роскоши, что ее окружает. Впечатление такое, будто вы оказались в восемнадцатом веке. Подлинное рококо! Тут и канделябры, и бра в виде восковых свечей. Обои имитируют шелк, диваны — мягкие и пышные. На стенах картины старых мастеров и зеркала в массивных рамах. Пол выложен разноцветным наборным паркетом. Здесь же находится невысокий камин, покрытый мраморной плитой и тонко отделанный гипсовыми украшениями. Весь интерьер пяти комнат дома на набережной Мойки 15 продуман до мелочей и отличается изысканным вкусом.
— Константин, это вы? — слышу я голос хозяйки и
спешу засвидетельствовать ей свое уважение.
— Да, это я, Нина Евгеньевна! Ваш покорный раб! Это она любит. Я единственный из ее подчинен них, кому удалось проработать вместе с ней более трех лет. Всех остальных ждала печальная участь — пополнить ряды безработных в городе на Неве. Владелица антикварного магазина мадам Бродле любила только подхалимов, тех, кто смотрел на нее снизу вверх и при этом, закатывая глаза, твердил с придыханием: «Вы само совершенство! Вы идеал!»
Сейчас-то, зная о ее неблаговидных делишках, я мог позволить себе всякую вольность в ее доме, даже дерзость. Сейчас она вынуждена терпеть мои выходки. Например, такие...
...— Я пришел, мадам, поговорить с вами на очень серьезную тему!
Я усаживаюсь напротив Нины Евгеньевны в кресло с гнутыми ножками и подлокотниками.
— Слушаю вас, Константин, — жеманно отвечает молодящаяся пожилая дама в пеньюаре и чепчике времен знаменитой пиковой дамы. При этом она прихлебывает чай из фарфоровой чашки не менее знаменитого кузнецовского сервиза.
— Мне все осточертело! — продолжаю я, независимо положив ногу на ногу. — Надоело все время от вас зависеть...
— На мое место потянуло? — ухмыльнулась Бродле. — Смотри, как бы не слиплось в одном узком месте! Руководить в нашем бизнесе нынче ой как нелегко! Запомни это... Ты помнишь Арнольда Борисовича? Какой был мужчина! Как умел дела обделывать!
— Потому и сидит...
— Это я ему помогла сесть, Костик! Я! Ты понял? Он тоже попытался сесть мне на шею... Но краденое скупать надо очень аккуратно, Костик! Чтобы комар носа не подточил...
— Не забывайте, мадам, что у меня на вас есть компромат. И если мою папочку вдруг получат представители весьма компетентных органов, вас тотчас упекут вслед за Арнольдом Борисовичем. Контрабанда антикварных ценностей, знаете ли, дело серьезное. За это по головке не погладят...
— Ладно, ладно, Костик! Как-нибудь на досуге вы мне покажете свое глупое досье на меня. Сейчас же я хочу вам показать одну денежку... Вот она! Да, это сто-
з долларовая купюра. Мне ее вчера принес Игорек, которого вы почему-то прозвали Дауном. Пусть это будет на вашей совести. Так вот, как я поняла, сию куп'юру изготовил наш мастср-умелец Николай Феок-тистов...
— Николай? Чего это он? Опохмелиться не на что?
— Просто человек ищет свое место в рыночной экономике и, кажется, найдет, если я ему помогу.
— Что найдет? — не понял я.
— А это не ваше дело, Костик. Ваше дело выполнять мои распоряжения, только и всего!
«Уела, грымза! — подумал я. — Однако еще не вечер. Я еще смогу попользоваться твоим счетом в швейцарском банке...»
— Слушайте меня внимательно, коль вы пока мой заместитель по коммерческой части! — сверкнула она на меня злыми глазами. — Вы прямо сейчас отправитесь в мастерскую нашего гения Феоктистова и передадите ему, что я готова взять у него партию его «капусты». Пусть скажет своим подельникам: «Пора включить станок!» И больше ничего. Вам ясно?
— Опять вы со мной «в темную» играете... — недовольно проворчал я, но тут же покорно вскочил и помчался на полусогнутых выполнять ее приказ.
Как же я проклинал свое малодушие в этот миг! Очередная попытка вырваться из когтей этой хищницы ни к чему не привела. И все же я найду способ отомстить, хоть раз увидеть, как она заскулит от страха за свою драгоценную шкурку и подожмет под себя лапки с острыми когтями. Я буду охаживать ее кнутом, как дрессировщик в клетке, и не остановлюсь, пока не выбью из нее всю золотую и бриллиантовую пыль, осевшую в се тайниках за последние двадцать лет...
* * *
Меня вывел из состояния транса отец Сергий.
— Виталий Севастьянович, пообщайтесь с нашим сторожем Кузьмой. По-моему, он знает о подмене и краже иконы гораздо больше, чем говорит. По крайней мерс, мне так кажется. Поговорите с ним, возможно, вам удастся узнать от него то, что не удалось следователю. Он, правда, чуть-чуть с приветом, но вы не обращайте на это внимание...
Разные люди попадались на моем пути, но такого,
как этот церковно-кладбищенский сторож, я еще не
встречал.
Жил Кузьмич в старом дворянском склепе. Когда
то, еще до революции, здесь оборудовали гранитную мастерскую, но, по-видимому, дело у новоявленных
каменотесов не выгорело и они бросили это занятие,
Через тридцать лет после мастеровых, вернувшись со фронта калекой, Кузьмич занял эту «жилплощадь» и с тех пор сторожил покой мертвецов.
В склепе, как ни странно, оказалось довольно уютно. Была здесь печурка с лежаком, стол, две табуретки. Но больше всего поразил меня шкаф с книгами...
Над лежаком углем на белой стене было начертано: «Тебе не дает покоя судьба Авраама, описанная в «Ветхом завете»? Тебе завидно, что он в сто лет умудрился сделать ребенка своей девяностолетней супруге Сарре? А когда она отошла в мир иной, он вновь женился на даме по имени Хеттура, с которой прижил еще шесть сыновей и умер в возрасте 175 лет «в доброй седине престарелый и насыщенный»... Не бойся! Тебе это не грозит!»
— Я называю сие «Отповедь похотливой старости», — заметив мой интерес к написанному на стене, усмехнулся Кузьмич, умиротворенно посасывавший трубку в углу каменного склепа. Скупой свет падал из двух небольших окон, пробитых для вентиляции, на его желтоватое лицо.
— Я вижу, вы не чужды изящной словесности? — начал я искать ключи к новому знакомцу.
— Только не уподобляйте меня Аврааму. Евреи так возлюбили своего родоначальника, что в своем мифотворчестве приписали ему черты культурного героя и наделили педагогическим даром. По их убеждению, именно он стал первоучителем астрономии и математики среди своего народа, изобрел алфавит и письменность у иудеев. И еще Бог знает чего!..
— Понятно, — кивнул я. — Проще говоря, вы не желаете, чтобы вас считали всезнайкой...
— Даже у Ахилла был свой Автомедонт... — покачал головой Кузьмич.
А я подумал: «При чем тут возница Ахилла? Да, его имя стало нарицательным для обозначения искусного водителя, но к моему утверждению это не имеет отношения. Или я чего-то не понял...»
Я совершенно не ожидал встретить в могильном склепе знатока древних текстов. И вообще, чтобы понять то, о чем говорил семидесятилетний старик, требовалось определенное напряжение мысли. Интересно, как он объяснит подмену иконы?
— Вы ведь явились сюда не для знакомства с понятием «абхирати», что означает у буддистов рай, то есть полное уравнивание всего. Там отсутствуют горы, долины, камни. Все деревья абсолютно одного роста, будто их кто-то подстриг. Главное же, что все люди там одинаково счастливы, свободны от пороков, ничем не болеют...
Кузьмич вдруг зашелся в приступе кашля, который не прекращался довольно долго.
«Э, да у старика застарелый хронический бронхит, — определил я его болезнь. — Удивительно, как до сих пор он не перешел в бронхиальную астму или, что еще хуже, в злокачественное новообразование! А уж заболеть здесь туберкулезом — просто ничего не стоит...»
Отдышавшись, старик продолжал:
— Кое-кто меня считает не в своем уме... Как-то милицейский начальник хотел разузнать об исчезновении нашей иконы. Я ему поведал историю об Аваддоне — фигуре, близкой к ангелу смерти. Как вы знаете, в Апокалипсисе он назван Аполлоном, что значит «губитель», поскольку в самом конце времен ведет против человечества чудовищную рать саранчи. Капитан милиции спросил меня: «Дед, а при чем здесь саранча?» Я-то имел в виду казнокрадов, мошенников — в общем, уголовников разных мастей, а он не понял, подумал, что я над ним насмехаюсь. И отправил меня в дурдом...
Кузьмич вызывал у меня все больший интерес, как у врача, интересующегося психиатрией. Но я одернул себя. В конце концов, я здесь не для того, чтобы копаться в изречениях из священных писаний, которыми, чувствуется, старик набит под завязку. Меня интересована подмена икон, на разгадку других «ребусов» у меня просто не было времени. Кузьмич же уходил от прямого разговора. И тогда я решил узнать то, что хотел, опосредованно. При этом способе старик не сможет спрятаться за магическими для любого смертного цитатами из великих.
Первым делом я полностью отключился от всего
им сказанного. Затем напряжением воли приказал ему
спать. Удивительно, но заснул старик только со второго посыла, — по-видимому, он обладал сильной волей и сопротивлялся моим установкам. Следующее мое действие — вызов фантома сущности по имени Кузьмич и его «допрос». Я спросил: «Что тебя мучит?» И стал «слушать»...
* * *
Они приехали втроем на белой красивой машине.
Стояла холодая февральская ночь, когда все живо
жмется поближе к огню. Их лица зачем-то были закрыты масками, как будто в ночной тьме их кто-то мог запомнить и потом опознать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66