Меня же интересует, сколько вы готовы заплатить за эту самую коллекцию, если, к примеру, ее уже кто-то нашел и собирается вам продать.,.
Услышав это, я ожил. Хуже всего чувствовать себя в неопределенности. Сейчас же все стало на свои места.
— И поэтому меня надо было бить кастетом по голове, связывать и тащить бог знает в какую дыру? — спросил я.
— Дело сложнее, чем вы предполагаете, — насупился Фиксатый. — Я не хочу открывать все карты, но часть картин у меня похищена самым наглым образом. Больше того, кое-кто пытается наложить лапу и на остальные. Я и так уже потерял слишком много. Короче, я согласен продать их вам. Этим бумажкам я больше не доверяю.
— За доллары? — уточнил я. В
— Нет! Только за «ружъе»! — стукнул кулаком по столу Фиксатый.
— За золото?! — воскликнул я. — Но это же...
— Только за золото, слышите меня? Хватит с меня «кукол» и фальшивых купюр...
Я глубоко задумался. Похоже, Фиксатого уже кто-то «кинул», подсунув ему за картины фальшивые деньга. Если это так, то надо сыграть с ним в его же игру. Ну а как с ним расплачиваться — это мы еще посмотрим. Не люблю, когда меня бьют по голове, прежде чем предложить товар...
— Будем считать, что договорились, — сказал я. — А сейчас хотел бы привести себя в порядок и позавтракать. Из-за вас я и поужинать не успел...
— Ну что же, давайте сразу и пообедаем! — шутливо согласился Фиксатый и, подойдя ко мне, вытащил нож с выкидным лезвием. Задумчиво довертев его в руках, он потрогал лезвие ногтем и одним быстрым движением перерезал веревки, которыми были связаны мои руки.
Я встал и, потирая затекшие кисти, прошелся по помещению.
— А может, сначала желаете взглянуть на товар? — спросил Фиксатый, для которого я из потенциального жмурика, кандидата на тот свет, уже превратился в выгодного клиента.
— Я не меняю своих привычек: сперва трапеза, потом — смотрины.
— Как скажете, — согласно кивнул Фиксатый. Он, видимо, проникся ко мне некоторым уважением, поняв, что я не сломлен.
Я всегда отличался непритязательностью в еде. Мои гастрономические вкусы простирались от сухарика до ухи по-монастырски в дорогом ресторане. Вот и сейчас, думая о коллекции картин купца Федорова, я совсем не обращал внимания на то, чем меня потчевали.
Гораздо больше меня заинтересовало помещение, где проходила наша трапеза. Очень уж оно походило на старинную залу купеческого особняка. Что, если это и есть поместье Федоровых?.. Так вот, значит, куда меня доставили! Фиксатый, сам того не желая, облегчил мою задачу, поскольку мне так или иначе пришлось бы здесь побывать...
За столом прислуживали какие-то испуганные женшины. Стоило только Фиксатому произнести слово, потребовать что-то, как они буквальна бежали выполнять его желания. Определенно, сей гусь лапчатый чувствовал себя в этом доме падишахом. Особенно унижал он ту женщину, что была помоложе. Один раз даже запустил в нее грязной тарелкой, которую она вовремя не поменяла. Вообще Фиксатый вел себя так, будто мстил своим бывшим хозяевам, которых превратил в рабов. Конечно, это были только мои предположения.
Апофеозом моих приключений стало знакомство с картинами из коллекции купца Федорова. Как я ни старался показать Фиксатому свое полное равнодушие к старинному сундуку китайской работы, стоявшему в одной из комнат второго этажа, мне, видимо, плохо это удавалось. А уж когда он стал доставать оттуда папки с рисунками и свернутые в трубочку холсты, я забыл, где и с кем нахожусь.
Дрожащими руками раскрыл я большую папку, в которой хранились графические листы. «Иллюстрации к произведениям Гоголя!» — пронеслось в моей голове. Да, это были они! Портреты персонажей из «Мертвых душ», иллюстрации к «Ревизору» и «Бюрократическому катехизису». «Боклевский Петр Михайлович!» — огненными буквами отпечаталось в мозгу. Неужели это подлинники? Подписей автора на листах нет... В сторону!
Разворачиваю первую картину. Что там? Ага! Это несомненно работа Кирилла Викентьевича Лемоха. Его сюжеты из крестьянского быта узнаваемы сразу. Вариант «Круглой сироты»... Мне сразу припомнились слова критика Стасова об этой картине, которую он считал лучшей в творчестве художника: «Здесь много грации и чувств. Письмо колоритное»... Еще пара полотен Лемоха с портретами художников Шишкина и Мясоедова...
А это что такое? Неужто работа кисти Петра Захаровича Захарова? Того самого чеченского малыша, которого взял у умирающей матери сам командующий
отдельного Кавказского корпуса генерал Ермолов и отдал на воспитание казаку Бороздиновской станицы Захару Недоносову. Впоследствии Чеченец, как про-
звали будущего художника, учился в Академии художеств. Он создал портреты Лермонтова, Некрасова и многих других деятелей искусства и культуры. Самая
известная его работа «Портрет детей П.Н.Ермолова».
Здесь же наброски к этому полотну... жаль, мало успел
сделать Чеченец при жизни. Умер от туберкулеза тридцати лет от роду. Все-таки интересно пересекаются в дом старинном особняке эпохи! Девятнадцатый век,
долгая Кавказская война — конец двадцатого века — и
опять на повестке дня проблемы с Чечней.
Господи! Неужто сам Фердинанд Боль, ученик о Рембрандта? Не может быть! Слишком большое счастья для такого дурня, как я... Его картины «Портрет
молодого человека» и «Портрет виноторговца и его жены в виде Вакха и Ариадны» выставлены в основной экспозиции Эрмитажа. А что здесь? Так... «Сон Иакова»? Нет, это уж слишком! Конечно, это только копия. «Но прекрасная копия!» — не удержавшись, пробормотал я вслух.
— Что вы там бормочете? — вернул меня с небес на землю Фиксатый. — Сколько дадите за все скопом?
— Не торопитесь. Нужно оценить товар...
Я говорил с Фиксатым на его языке, но, видит Бог, мне было противно произносить подобные слова применительно к этим прекрасным художественным произведениям.
И все же я оценивал, хотя и презирал себя за это.
Да, работы, увиденные мной, были интересны. Но я бы покривил душой, если бы сказал, что был полностью удовлетворен. Я рассчитывал найти куда больше. Здесь не было уникальных шедевров живописи, за которые «заказчик» мог меня отблагодарить по-настоящему. Я хорошо помнил слова Кандинского о подлиннике Ван Дейка. Где он? Что-то тут не так...
— Это все? — спросил я у Фиксатого, небрежно закрывая сундук.
— А что, вам мало? — насторожился главарь.
— Много за такое барахло вам не дадут... — начал я туманно.
— Меня интересует золотишко, — напомнил собеседник. — Я хочу два килограмма.
Я посмотрел на него как на придурка, хотел отказать сразу, но, подумав, сказал:
— Будет вам золотишко.
— Два кило! — закатив глаза, прохрипел Фиксатый. Я подумал, что у него сейчас начнется эпилептический припадок.
— Два килограмма. Если только вы отдадите мне и другие картины из коллекции. Здесь ведь не все...
— Они у этого проклятого газетного щелкопера! У журналиста Стрелкова, чтобы ему ни дна ни покрышки! Он у меня их выцыганил, гад! Мог бы — голову открутил! Точно!..
Это был удар!
* * *
Увидев, что мое сознание вернулось в бренное тело, что я могу слушать и понимать, следователь Матвиевский сказал:
— В день гибели в издательство заходили трое молодых людей. Они представились любителями книг по живописи и расспрашивали у Виолетты Горчаковой о книгах, которые выйдут в ближайшее время. Виолетта Алексеевна рассказала им и об альбоме, который готовился в издательстве под редакцией Скорина. Этим альбомом молодые люди заинтересовались особенно. Один из них спросил: «Скажите, а этот Скорин не пишет сам?» На что Горчакова ответила: «Не только пишет, но и много печатается в разных изданиях». Тогда молодые люди поинтересовались: «А нельзя ли познакомиться со Скориным прямо сейчас?» Горчакова ответила, что он в отъезде и будет только к вечеру. «Мы как-нибудь зайдем, чтобы познакомиться с Игорем Васильевичем лично», — сказали молодые люди и откланялись. Виолетта Алексеевна не придала их визиту большого значения...
Мне пришлось дотошно изучать биографии этих трех любителей живописи, ведь вполне возможно, что они имели какое-то отношение к гибели искусствоведа. Оказалось, что все трое — студенты Института физкультуры, что изобразительным искусством давно увлечен только один из них — Павел Никитин. Он-то, как заводила, таскал за собой на различные выставки и в мастерские художников своих друзей, приехавших учиться в Москву из провинции. Больше всего «дурному влиянию» Павла
сопротивлялся Федор Уткин — здоровяк и крепыш, собиравшийся стать тренером по «железным играм». Но штанга ему не затмила белый свет, как многим другим
спортсменам, он время от времени влюблялся в кино-
див, активно интересовался жизнью «за кадром» в кино-
искусстве. Потому-то Павел и Федор часто спорили,
куда им пойти в свободное время: то ли поучаствовать в
съемках очередного кинодетектива в качестве статистов,
то ли посетить выставку художников-абстракционистов.
Владимир Королев — их третей друг — не выказывал
особых чувств ни к изобразительному искусству, ни к
кино. Занимаясь боксом, он достиг больших успехов в
этом виде спорта, выступат на международных соревнованиях за Россию. Словом, даже его друзья не могли ответить на вопрос, чем еще, кроме спорта, интересуется ?ч
Владимир.
В тот день, когда погиб Скорин, Павел побился об заклад с Федором, что запросто проведет друзей книжное издательство и возьмет автограф у какого нибудь известного художника. Уткин только посмел, даже не предполагая, что у Павла была какая-то причина для визита в издательство, мальчишеская бравада. Он предложил Павлу сразу же выставить на стол проигрыш — бутылку французского коньяка. Однако после посещения издательства, где Никитин все же уговорил кого-то из бородатых маэстро подарить ему набор открыток с иллюстрациями авторских акварелей, сделанных на Дальнем Востоке, Федору пришлось раскошелиться. Он угостил друзей выпивкой, а сам в расстроенных чувствах ушел из общежития и долго гулял по городским улицам. Подустав, уселся на скамейке в парке и вскоре прикорнул. Разбудил его сержант милиции. Федор, не разобравшись со сна, что к чему, вскочил на ноги и ткнул милиционера головой в подбородок. Сержант упал и даже на какое-то время потерял сознание, потом поднялся и, выхватив свое табельное оружие, произвел предупредительный выстрел в воздух. Прибывший наряд милиции, с большим, правда, трудом, скрутил Уткина и препроводил его в отделение.
Федору грозила статья 191-я Уголовного кодекса Российской Федерации — сопротивление работнику милиции и посягательство на его жизнь, что в первом случае наказывается либо лишением свободы на срок до одного года, либо исправительными работами на тот же срок, либо крупным денежным штрафом. Но сержант милиции написал в заявлении, что Уткин, находясь в нетрезвом состоянии, посягал на его жизнь, а это уже был совсем другой расклад. Федора ждало куда более суровое наказание: либо лишение свободы на срок от пяти до пятнадцати лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без таковой, либо при отягчающих обстоятельствах — смертная казнь. Но все обошлось, сержант пожалел парня, забрал свое заявление назад. Федор отделался только штрафом. Правда, его чуть было не выгнали из вуза; к счастью, и там дело удалось уладить полюбовно.
В общем, мои подозрения в отношении причастности трех посетителей издательства к гибели Скорина рассеялись, как дым.
Знаете, Виталий Севастьянович, особенно интересно было общаться из этой троицы с Павлом Никитиным. Он мне столько порассказал о жизни художественной богемы! Даже показывал этюды, подаренные ему петербургским художником-пейзажистом Петром
Петровичем Садиковым...
Последняя фраза следователя транспортной прокуратуры словно щелчком переключателя отозвалась в моем сознании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Услышав это, я ожил. Хуже всего чувствовать себя в неопределенности. Сейчас же все стало на свои места.
— И поэтому меня надо было бить кастетом по голове, связывать и тащить бог знает в какую дыру? — спросил я.
— Дело сложнее, чем вы предполагаете, — насупился Фиксатый. — Я не хочу открывать все карты, но часть картин у меня похищена самым наглым образом. Больше того, кое-кто пытается наложить лапу и на остальные. Я и так уже потерял слишком много. Короче, я согласен продать их вам. Этим бумажкам я больше не доверяю.
— За доллары? — уточнил я. В
— Нет! Только за «ружъе»! — стукнул кулаком по столу Фиксатый.
— За золото?! — воскликнул я. — Но это же...
— Только за золото, слышите меня? Хватит с меня «кукол» и фальшивых купюр...
Я глубоко задумался. Похоже, Фиксатого уже кто-то «кинул», подсунув ему за картины фальшивые деньга. Если это так, то надо сыграть с ним в его же игру. Ну а как с ним расплачиваться — это мы еще посмотрим. Не люблю, когда меня бьют по голове, прежде чем предложить товар...
— Будем считать, что договорились, — сказал я. — А сейчас хотел бы привести себя в порядок и позавтракать. Из-за вас я и поужинать не успел...
— Ну что же, давайте сразу и пообедаем! — шутливо согласился Фиксатый и, подойдя ко мне, вытащил нож с выкидным лезвием. Задумчиво довертев его в руках, он потрогал лезвие ногтем и одним быстрым движением перерезал веревки, которыми были связаны мои руки.
Я встал и, потирая затекшие кисти, прошелся по помещению.
— А может, сначала желаете взглянуть на товар? — спросил Фиксатый, для которого я из потенциального жмурика, кандидата на тот свет, уже превратился в выгодного клиента.
— Я не меняю своих привычек: сперва трапеза, потом — смотрины.
— Как скажете, — согласно кивнул Фиксатый. Он, видимо, проникся ко мне некоторым уважением, поняв, что я не сломлен.
Я всегда отличался непритязательностью в еде. Мои гастрономические вкусы простирались от сухарика до ухи по-монастырски в дорогом ресторане. Вот и сейчас, думая о коллекции картин купца Федорова, я совсем не обращал внимания на то, чем меня потчевали.
Гораздо больше меня заинтересовало помещение, где проходила наша трапеза. Очень уж оно походило на старинную залу купеческого особняка. Что, если это и есть поместье Федоровых?.. Так вот, значит, куда меня доставили! Фиксатый, сам того не желая, облегчил мою задачу, поскольку мне так или иначе пришлось бы здесь побывать...
За столом прислуживали какие-то испуганные женшины. Стоило только Фиксатому произнести слово, потребовать что-то, как они буквальна бежали выполнять его желания. Определенно, сей гусь лапчатый чувствовал себя в этом доме падишахом. Особенно унижал он ту женщину, что была помоложе. Один раз даже запустил в нее грязной тарелкой, которую она вовремя не поменяла. Вообще Фиксатый вел себя так, будто мстил своим бывшим хозяевам, которых превратил в рабов. Конечно, это были только мои предположения.
Апофеозом моих приключений стало знакомство с картинами из коллекции купца Федорова. Как я ни старался показать Фиксатому свое полное равнодушие к старинному сундуку китайской работы, стоявшему в одной из комнат второго этажа, мне, видимо, плохо это удавалось. А уж когда он стал доставать оттуда папки с рисунками и свернутые в трубочку холсты, я забыл, где и с кем нахожусь.
Дрожащими руками раскрыл я большую папку, в которой хранились графические листы. «Иллюстрации к произведениям Гоголя!» — пронеслось в моей голове. Да, это были они! Портреты персонажей из «Мертвых душ», иллюстрации к «Ревизору» и «Бюрократическому катехизису». «Боклевский Петр Михайлович!» — огненными буквами отпечаталось в мозгу. Неужели это подлинники? Подписей автора на листах нет... В сторону!
Разворачиваю первую картину. Что там? Ага! Это несомненно работа Кирилла Викентьевича Лемоха. Его сюжеты из крестьянского быта узнаваемы сразу. Вариант «Круглой сироты»... Мне сразу припомнились слова критика Стасова об этой картине, которую он считал лучшей в творчестве художника: «Здесь много грации и чувств. Письмо колоритное»... Еще пара полотен Лемоха с портретами художников Шишкина и Мясоедова...
А это что такое? Неужто работа кисти Петра Захаровича Захарова? Того самого чеченского малыша, которого взял у умирающей матери сам командующий
отдельного Кавказского корпуса генерал Ермолов и отдал на воспитание казаку Бороздиновской станицы Захару Недоносову. Впоследствии Чеченец, как про-
звали будущего художника, учился в Академии художеств. Он создал портреты Лермонтова, Некрасова и многих других деятелей искусства и культуры. Самая
известная его работа «Портрет детей П.Н.Ермолова».
Здесь же наброски к этому полотну... жаль, мало успел
сделать Чеченец при жизни. Умер от туберкулеза тридцати лет от роду. Все-таки интересно пересекаются в дом старинном особняке эпохи! Девятнадцатый век,
долгая Кавказская война — конец двадцатого века — и
опять на повестке дня проблемы с Чечней.
Господи! Неужто сам Фердинанд Боль, ученик о Рембрандта? Не может быть! Слишком большое счастья для такого дурня, как я... Его картины «Портрет
молодого человека» и «Портрет виноторговца и его жены в виде Вакха и Ариадны» выставлены в основной экспозиции Эрмитажа. А что здесь? Так... «Сон Иакова»? Нет, это уж слишком! Конечно, это только копия. «Но прекрасная копия!» — не удержавшись, пробормотал я вслух.
— Что вы там бормочете? — вернул меня с небес на землю Фиксатый. — Сколько дадите за все скопом?
— Не торопитесь. Нужно оценить товар...
Я говорил с Фиксатым на его языке, но, видит Бог, мне было противно произносить подобные слова применительно к этим прекрасным художественным произведениям.
И все же я оценивал, хотя и презирал себя за это.
Да, работы, увиденные мной, были интересны. Но я бы покривил душой, если бы сказал, что был полностью удовлетворен. Я рассчитывал найти куда больше. Здесь не было уникальных шедевров живописи, за которые «заказчик» мог меня отблагодарить по-настоящему. Я хорошо помнил слова Кандинского о подлиннике Ван Дейка. Где он? Что-то тут не так...
— Это все? — спросил я у Фиксатого, небрежно закрывая сундук.
— А что, вам мало? — насторожился главарь.
— Много за такое барахло вам не дадут... — начал я туманно.
— Меня интересует золотишко, — напомнил собеседник. — Я хочу два килограмма.
Я посмотрел на него как на придурка, хотел отказать сразу, но, подумав, сказал:
— Будет вам золотишко.
— Два кило! — закатив глаза, прохрипел Фиксатый. Я подумал, что у него сейчас начнется эпилептический припадок.
— Два килограмма. Если только вы отдадите мне и другие картины из коллекции. Здесь ведь не все...
— Они у этого проклятого газетного щелкопера! У журналиста Стрелкова, чтобы ему ни дна ни покрышки! Он у меня их выцыганил, гад! Мог бы — голову открутил! Точно!..
Это был удар!
* * *
Увидев, что мое сознание вернулось в бренное тело, что я могу слушать и понимать, следователь Матвиевский сказал:
— В день гибели в издательство заходили трое молодых людей. Они представились любителями книг по живописи и расспрашивали у Виолетты Горчаковой о книгах, которые выйдут в ближайшее время. Виолетта Алексеевна рассказала им и об альбоме, который готовился в издательстве под редакцией Скорина. Этим альбомом молодые люди заинтересовались особенно. Один из них спросил: «Скажите, а этот Скорин не пишет сам?» На что Горчакова ответила: «Не только пишет, но и много печатается в разных изданиях». Тогда молодые люди поинтересовались: «А нельзя ли познакомиться со Скориным прямо сейчас?» Горчакова ответила, что он в отъезде и будет только к вечеру. «Мы как-нибудь зайдем, чтобы познакомиться с Игорем Васильевичем лично», — сказали молодые люди и откланялись. Виолетта Алексеевна не придала их визиту большого значения...
Мне пришлось дотошно изучать биографии этих трех любителей живописи, ведь вполне возможно, что они имели какое-то отношение к гибели искусствоведа. Оказалось, что все трое — студенты Института физкультуры, что изобразительным искусством давно увлечен только один из них — Павел Никитин. Он-то, как заводила, таскал за собой на различные выставки и в мастерские художников своих друзей, приехавших учиться в Москву из провинции. Больше всего «дурному влиянию» Павла
сопротивлялся Федор Уткин — здоровяк и крепыш, собиравшийся стать тренером по «железным играм». Но штанга ему не затмила белый свет, как многим другим
спортсменам, он время от времени влюблялся в кино-
див, активно интересовался жизнью «за кадром» в кино-
искусстве. Потому-то Павел и Федор часто спорили,
куда им пойти в свободное время: то ли поучаствовать в
съемках очередного кинодетектива в качестве статистов,
то ли посетить выставку художников-абстракционистов.
Владимир Королев — их третей друг — не выказывал
особых чувств ни к изобразительному искусству, ни к
кино. Занимаясь боксом, он достиг больших успехов в
этом виде спорта, выступат на международных соревнованиях за Россию. Словом, даже его друзья не могли ответить на вопрос, чем еще, кроме спорта, интересуется ?ч
Владимир.
В тот день, когда погиб Скорин, Павел побился об заклад с Федором, что запросто проведет друзей книжное издательство и возьмет автограф у какого нибудь известного художника. Уткин только посмел, даже не предполагая, что у Павла была какая-то причина для визита в издательство, мальчишеская бравада. Он предложил Павлу сразу же выставить на стол проигрыш — бутылку французского коньяка. Однако после посещения издательства, где Никитин все же уговорил кого-то из бородатых маэстро подарить ему набор открыток с иллюстрациями авторских акварелей, сделанных на Дальнем Востоке, Федору пришлось раскошелиться. Он угостил друзей выпивкой, а сам в расстроенных чувствах ушел из общежития и долго гулял по городским улицам. Подустав, уселся на скамейке в парке и вскоре прикорнул. Разбудил его сержант милиции. Федор, не разобравшись со сна, что к чему, вскочил на ноги и ткнул милиционера головой в подбородок. Сержант упал и даже на какое-то время потерял сознание, потом поднялся и, выхватив свое табельное оружие, произвел предупредительный выстрел в воздух. Прибывший наряд милиции, с большим, правда, трудом, скрутил Уткина и препроводил его в отделение.
Федору грозила статья 191-я Уголовного кодекса Российской Федерации — сопротивление работнику милиции и посягательство на его жизнь, что в первом случае наказывается либо лишением свободы на срок до одного года, либо исправительными работами на тот же срок, либо крупным денежным штрафом. Но сержант милиции написал в заявлении, что Уткин, находясь в нетрезвом состоянии, посягал на его жизнь, а это уже был совсем другой расклад. Федора ждало куда более суровое наказание: либо лишение свободы на срок от пяти до пятнадцати лет со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без таковой, либо при отягчающих обстоятельствах — смертная казнь. Но все обошлось, сержант пожалел парня, забрал свое заявление назад. Федор отделался только штрафом. Правда, его чуть было не выгнали из вуза; к счастью, и там дело удалось уладить полюбовно.
В общем, мои подозрения в отношении причастности трех посетителей издательства к гибели Скорина рассеялись, как дым.
Знаете, Виталий Севастьянович, особенно интересно было общаться из этой троицы с Павлом Никитиным. Он мне столько порассказал о жизни художественной богемы! Даже показывал этюды, подаренные ему петербургским художником-пейзажистом Петром
Петровичем Садиковым...
Последняя фраза следователя транспортной прокуратуры словно щелчком переключателя отозвалась в моем сознании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66