Пагги Уильяме велел Чарли не делать ни шага в сторону страхового агента, а, наоборот, дать ему прийти самому.
«Будь общителен»,— был его совет.
Как он и предсказывал, мистер Эйкорн, местный агент крупной страховой компании, не подкачал, услышав от Чарли во время партии в гольф, что тот не застрахован. Вскоре Чарли подписал соглашение, по которому должен был ежегодно выплачивать по восемьдесят фунтов, а его вдова, в случае его смерти, могла бы получить сумму в пять тысяч фунтов.
Он выплатил два взноса, а затем — умер.
Тут им повезло, как везет всем новичкам, ибо для вождения за нос не найти было доктора лучше Дьюберри. Он получил в наследство небольшое состояние и теперь пользовал не более одной — двух старушенций, которые прицепились к нему, так как он обладал очаровательной манерой общения с больными.
Вера сделала все, чтобы его охмурить. Она вызывала его якобы по поводу нервного истощения — или чего-либо, дающего столь же богатые возможности для сценической игры — и он приходил, только для того, чтобы пощупать ее пульс и выразить восхищение ее прелестным кремовым пеньюаром из страусовых перьев.
Таким образом, выглядело вполне естественно, что после выздоровления Вера стала клясться, будто он единственный доктор, которому она может доверять.
С нетерпением они ожидали серьезной эпидемии гриппа, при которой обычно доктора сбиваются с ног, а сиделку не раздобудешь ни за какие деньги. Главная опасность была в том, что доктор Дьюберри мог уехать из Англии, потому что это время года он всегда проводил на Ривьере.
И вот, когда он уже собрался в дорогу, Вера позвонила ему со слезной мольбой. Она была в отчаянии: у Чарли грипп, единственный же, кто мог бы вылечить ее мужа— это Дьюберри.
И доктор, против своей воли, остался, склоненный к этому скрытой силой Вериного характера. Каждый день он посещал Джесмин-Коттедж, где не столько занимался больным, сколько общался с Верой. Он уже в течение многих лет не открывал ни одного медицинского журнала, но вполне мог судить о болезни по симптомам, описываемым Чарли, и очевидным показаниям термометра.
Он не замечал, что всякий раз, когда Чарли держал градусник во рту, Вера умудрялась на минуту отвлечь его внимание от постели. У Чарли оставались обрывки знаний, которых он нахватал, будучи студентом-медиком, например, он умел быстро замечать показания ртутного столбика — дело нелегкое для искушенного глаза. Он также заранее проводил эксперименты, чтобы узнать, сколько времени ему надо продержать термометр в горячей печеной картошке, спрятанной под подушкой, чтобы получить желаемый результат.
Как наводить тень на плетень, он знал, температура у него все росла и росла, вскоре достигнув пика, что заставило доктора Дьюберри напустить на себя серьезную мину. Он намекнул, что не вредно будет спросить мнения другого врача и нанять больничную сиделку. Но Вера, всхлипывая, сообщила, что доверяет ему безоговорочно и не сможет поручить своего супруга чужому человеку.
Доктор Дьюберри уступил, в том числе и потому, что тогда найти еще одного врача и сиделку было очень трудно. В конце концов, случай это был обычный, без осложнений, и Чарли получал стандартное лечение.
Тем временем, заговорщики напряженно ждали обещанного синоптиками снега. В то самое мгновение, когда упали первые хлопья, температура Чарли ракетой взметнулась ввысь, а затем катастрофически спикировала вниз, сердце же его при этом билось слабо и часто после приема порядочной дозы табачного пепла с чаем.
Доктор Дьюберри почувствовал, что его тяжкий долг — предупредить бедную маленькую женщину об опасности. Он сообщил ей, что, если не удастся поддержать силы Чарли, он может угаснуть. — Он не принимает боя,— посетовал он.— Получится, что он сам позволит болезни убить себя. Вера упала на плечо доктора Дьюберри и разрыдалась.
— О, доктор! — плакала она.— В этом весь Чарли. Я знаю в нем и самое лучшее, и худшее. И за все люблю его... Но он никогда не был способен сделать усилие!
В ту ночь снег был обильйый. Утром доктор Дьюберри, живший далеко за городом, увидел, что за окном белым-бело. Когда он одевался, его позвали к телефону, и он услышал голос Пагги Уильямса, задыхавшегося от переполнявших его чувств и сообщившего, что ночью бедный Бэкстер скончался. Учитывая ужасную погоду, они за доктором не посылали, так как все равно ничего уже нельзя было сделать.
Доктор Дьюберри поблагодарил их за то, что они были так любезны не вытаскивать его из теплой постели, дабы лишь услышать от него уже им известное. Он также изъявил героическую готовность приехать немедленно.
Но Уильяме не захотел принять эту жертву. Дороги ужасны, и миссис Бэкстер слышать об этом не хочет.
— Она говорит, что вы будете следующим, кого свалит грипп, и она себе никогда не простит, если с вами что случится. Если не трудно, пришлите нам свидетельство— это будет самое лучшее.
Доктор Дьюберри заколебался... А на другом конце провода три заговорщика затаили дыхание. Если он решит прийти или попросит другого доктора, им придется изображать чудесное оживление трупа и увидеть крах всех своих тщательно выстроенных планов.
К счастью для них, Дьюберри был человеком одновременно нервным и податливым. Здравый смысл убедил его в том, что случай это был простой, протекавший вполне типично, и коллапс был практически неизбежен.
Вместо того, чтобы невесть сколько тащиться по проселочной дороге в Старминстер с риском увязнуть в сугробах, он мог по шоссе доехать до ближайшего большого города и первым же экспрессом укатить в Лон-
дон. Правда, тем же путем он мог бы достигнуть и Старминстера, но его уже манил и звал Лазурный Берег.
Он опять взглянул на арктический пейзаж за окном, на медленно падающие снежные хлопья, подобные темным цветам на фоне неба, и решил, что рисковать своей драгоценной жизнью не имеет права перед женой и детьми.
Таким образом, доктор отправился в теплые края, а в Джесмин-Коттедж со специальным нарочным было выслано свидетельство о смерти. Когда оно прибыло, Чарли Бэкстер стал мертвецом официально.
Захлопнув входную дверь, Вера и Пагги пожали друг другу руки.
— Мы победили! — торжественно провозгласила Вера.
Но Пагги выглядел серьезно.
— Мы только начинаем,— сказал он.— Вот нам и везет, как всем новичкам. А теперь начнутся трудности.
Глава IV
Первое препятствие
Как раз когда Чарли блаженно курил трубку, вытянув ноги в сторону печки «Идеал», к ним уже приближалась первая опасность. Он услышал звонок, а затем — довольно долго — приглушенные голоса. Наконец, парадная дверь опять закрылась, и в кухню вошел Пагги Уильяме с венком в руках.
Он бросил его на стол, бухнулся в кресло и вытер со лба пот.
— Привет,— сказал он.— Ты здесь? Тебя что, Вера с цепи спустила?
— Я сошел вниз несколько минут назад,— объяснил Чарли.— Между прочим, за дом плачу я и ни в чьих разрешениях не нуждаюсь.
— Да я не виню тебя, старина! Но пока все это кончится, у меня крыша поедет! Ты знаешь, кто это был? Священник. И он хотел видеть... тебя.
— М-меня? — заикаясь, проговорил Чарли.— Он разве не знает, что я умер?
— В том-то и дело, что знает. Он хотел преклонить
колени рядом с твоими останками и прочесть молитву по твоей душе.
Карие глаза Чарли подозрительно увлажнились.
— О, как он добр! Я... я искренне признателен. Вы его как следует отблагодарили?
— Нет, я занял твердую позицию. Сказал, что ты источаешь заразу. Остальное додумай сам,— Пагги вынул записную книжку и нацарапал: «дизенфектант».— Прости за бестактность, старина, но нам придется заботиться о том, чтобы тут никто не шнырял. Кроме того, это поможет объяснить поспешность похорон.
Чарли не слушал; казалось, ему нет дела до унизительных выдумок Пагги, и его не волнует рискованность их положения. Он взял венок и посмотрел на него глазами собаки, углядевшей лакомство в хозяйской сумке.
— Это мне? — спросил он.
— Да, от мэра города.
— Вот это да-а... Розы, в это время года! Кое-чего стоит. Люди так лестно думают обо мне.
— Да, пожалуй, ты здесь достиг успеха.
— Расскажи, что они говорят обо мне.
Он увлеченно слушал, пока Пагги услужливо насиловал свою память. Когда его воспоминания иссякли, Чарли кивнул и нахмурился.
— Нельзя судить о человеке, пока он не умрет, сказал он.— Хотел бы я, чтобы все это услышала моя семья. Но почему полковник сказал, что «малыш» был человеком порядочным и джентльменом? Я ведь выше, чем...
Он замолчал, так как дверь распахнулась и в кухню вошла Вера. Увидев мужа, она помрачнела.
— Ты дурак! — закричала она.— С чего это ты сюда спустился?
— Я совершенно окоченел на чердаке,— объяснил Чарли.
— Ну, для трупа это нормально,— напомнил ему Пагги.— «Ах, не чудесно ль после смерти цветущий облик сохранять?»
У Веры нервы были на пределе, и она опять стала браниться.
— Ты с ума сошел! А если кто-нибудь войдет?
— Я только хотел согреться, - взмолился Чарли.
— У тебя были грелка и плед
— Да там пар изо рта идет. Почему бы не принести туда печку?
— Будет пахнуть дымом. Люди удивятся, зачем мы топим в чулане. Ты что, не понимаешь? Все должно быть как обычно. Нам не нужно, чтобы начались разные догадки.
— Да понимаю я. Как только оттаю, пойду обратно. Но... когда я сидел там, совершенно один, в темноте и холоде, мне не давали покоя мысли о чае и поджаренном хлебце.
Глаза у него были, как у собаки, просящей подачку, но на Веру это не произвело ни малейшего впечатления. Она провела рукой по волнам своих белокурых волос и вновь накинулась на мужа.
— А кто тебе будет жарить хлеб? Ты же знаешь, прислуга ушла!
— Да, знаю. Но я так часто делал это для тебя. На худой конец, я могу и сам.
— Нет! — голос Веры стал пронзителен.— Ты сейчас же вернешься на чердак! Ты начинаешь мне надоедать. Мы взяли на себя все хлопоты, все расчеты, всю нервотрепку. От тебя же требуется только не двигаться с места. Слушай! Тебе, конечно, придется терпеть неудобства. Но это ненадолго. И это стоит свеч.
Пагги слушал с циничной улыбкой. Поскольку он обожал Веру, ему вследствие естественной ревности было приятно видеть поражение ее мужа. В то же время мужской инстинкт заставлял его воспротивиться тому, что женщина берет верх. Поэтому, когда Чарли удрученно поднялся из кресла, Пагги был на его стороне.
— Ладно, иду наверх,— сказал Чарли.
В этот момент громко позвонили в дверь, отчего все трое испуганно вскочили.
— Стой, где стоишь, идиот! — свирепо зашипела Вера, схватив мужа за руку.— Они же увидят, как ты поднимаешься.
Звонок опять затрещал. Посетитель явно не любил, когда его заставляли ждать.
— Иди скорей, Пагги,—скомандовала Вера.
— Слушаюсь, моя госпожа! — отдал честь Пагги. Замерев, Чарли и Вера прислушивались к высокому
и пронзительному голосу, по которому они поняли, что это сама главная леди округи почтила Джесмин коттедж, остановив свой фешенебельный автомобиль его ворот.
— Я не знакома с миссис Бэкстер,— объясняла Ее Светлость,— но, пожалуйста, передайте ей мои глубочайшие соболезнования. Он был такой очаровательный человек! А... от чего?.. Правда? О, Боже, Боже! Мне он всегда казался таким хрупким. Эти артистические натуры требуют большой заботы. Иначе они могут просто угаснуть.
— Да,— вступил девичий голос,—даже просто танцуя с ним, можно было понять, какой это чуткий и отзывчивый человек. Он всегда интуитивно знал, что вы еще только собирались сделать.
Они оставили визитные карточки, и машина укатила прочь.
— Похоже, «бедный малыш» был в небрежении у этой противной блондиночки,— заметила Ее Светлость своей дочери в то самое время, когда Пагги входил в кухню.
— Леди Уоррен и ее толстая дочка, расфуфыренные по первому разряду,— ухмыляясь, объявил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31