— «В свободном обществе матери не будут воспитывать своих детей…» — Розовым кулачком ударила себя в грудь. — А куда я с ним денусь? Вы сами будете коситься, что я без мужа нагуляла ребенка.
«Действительно, что она будет делать с ребенком?» — подумал Слава. Еще одна жертва этого Коллонтая! Жертва легковесных, наскоро написанных брошюр о любви. Впрочем, автор пресловутой брошюры о семье, кажется, женщина. Тем хуже, если женщина способна так легкомысленно высказываться о семье. Слава понимает отчаяние Франи, ребенок ей действительно ни к чему. А что ей делать? Что делать ее товарищам по укомолу? Усыновить всем коллективом и воспитывать сообща? Он слыхал, что в гражданскую войну красноармейцы воспитывали в своих частях сирот. Славные из них получались барабанщики! Но не может же он так, с бухты-барахты, сказать Фране, что ее ребенок будет у них вроде как бы сын полка. А если, не приведи бог, родится девочка? Вот они, реальные последствия диспута…
— Ну я пойду, — уныло сказала Франя. — Ты извини, у тебя доклад, а я к тебе со всякими пустяками.
Хороши пустяки, подумал Слава. Всем им, и Фране в первую очередь, не обобраться хлопот. Д-да, теория и практика. Он думал о Фране, а на ум опять пришла Даша Чевырева. Что бы все они делали, если бы она согласилась на свободный союз мужчины и женщины? Стеной стали бы на защиту Даши, но вряд ли спасли бы ее от пересудов, а может быть, и от чего похуже.
— Не расстраивайся, — сказал Слава. — Как-нибудь я тебе да помогу.
— Ну как ты поможешь? — сказала Франя. — У меня безвыходное положение.
— Я посоветуюсь с Шабуниным, — пообещал Слава. — Афанасий Петрович подскажет.
— Да ты что! — воскликнула Франя. — Ни в коем случае! Он сразу же выгонит меня из комсомола. Ты обещал…
— Не хочешь, как хочешь, — успокоил ее Слава. — Иди отдыхай, что-нибудь придумаем…
40
Таблицы, тезисы, списки…
Слава совсем закрутился, впрочем, как и остальные работники укомола, разговаривал с Франей в течение дня несколько раз, но все о комсомольских делах, о том, что терзало Франю, вспомнил лишь к вечеру.
Все-таки открыться больше некому, как Шабунину. Слава спустился вниз, заглянул к нему в кабинет. У Шабунина сидели посетители. Спустился через полчаса — посетители. Спустился еще раз — опять посетители. Досада! В третий раз хотел закрыть дверь, но Шабунин сам окликнул:
— Заходи, заходи, вижу! Как там конференция? Написал доклад?
Слава вошел бочком, не хотел надоедать.
— Вы уж извините меня, — обратился Шабунин к двум понурым посетителям, вызывал их, должно быть, для разноса. — После договорим, а пока усвойте то, что вам сказано. Юноша этот ко мне уже третий раз приходит, а у него конференция — дело серьезное, нам тоже есть о чем поговорить.
Слава остался с Шабуниным наедине.
— Доклад написал?
— Написал.
— О людях, о людях побольше. Цифры цифрами, но покажи людей. Примеры. Хорошие. И плохие. Посоветуйся с Кузнецовым. На просвещение, на просвещение делай упор…
— Да я, Афанасий Петрович…
— Новых людей надо ввести в комитет. Прикидывали — кого? Я бы хотел заранее знать, на ком вы остановите выбор.
— Да я, Афанасий Петрович…
— Не суетись. Ты — руководитель. Солиднее держись, ты уже не мальчик…
— У меня к вам особое дело, Афанасий Петрович…
— Что еще?
— Да с Франей, Афанасий Петрович, с Вержбловской. Авария.
— Какая еще там авария? Она, кажется, неплохо работает?
— Работает она честно…
— Так чего с ней стряслось?
— Вот то-то, что стряслось… — Слава рассказал Шабунину о признании Франи. — Прямо ума не приложу.
— А от кого?
— Не говорит.
— Ну и пусть не говорит. Значит, не хочет. Значит, нечем хвалиться.
— А как быть?
— Вот я и сам думаю, как быть. Задал ты мне, парень, задачу. В таких делах, брат, я тоже не очень силен. Вот что: рабочий день кончился, пойдем-ка ко мне домой. Кстати, и пообедаешь у меня.
Пропустил вперед Славу, остановился возле Селиверстова.
— Пошел домой, вернусь часа через два, меня не ждите.
Славе еще не приходилось бывать у Шабунина дома. Афанасий Петрович повел его переулком, мимо крохотной типографии уездного исполкома.
— Совсем рядом.
Афанасий Петрович указал на типографию.
Слава не понял.
— Рядом с типографией живем, — пояснил Афанасий Петрович. — Жена у меня здесь работает. Наборщицей.
Слава не знал, что жена у Шабунина работает.
Домишко, в котором жили Шабунины, через дом от типографии, в сенях, как в любой деревенской избе, всякая рухлядь, метлы, ведра, скребки.
Быстров любил устраиваться на жительство с комфортом, селился в помещичьих домах, занимал лучшие комнаты, а Шабунина комфорт, кажется, мало заботил.
Комната Шабуниных не лучше комнаты Ознобишина, стол, стулья, две железные койки, застланные суконными солдатскими одеялами, книжный шкаф с бронзовыми гирляндами, привезенный, должно быть, из чьего-то имения, и невзрачный шкаф для одежды.
И жена у Шабунина под стать ему.
— Варюша, покормишь нас? — обратился Шабунин к жене. — Это Ознобишин, знакомься.
— Накормить накормлю, — приветлива сказала Варюша. — Только угощать нечем, щи да каша.
— А чего еще? — в тон ей отозвался Шабунин и даже подмигнул Славе: — Добрая жена да жирные щи — другого добра не ищи.
Щи и каша — не велики разносолы, да предложены от души, давно Слава не обедал с таким аппетитом, как у Шабуниных.
— А теперь, — сказал Афанасий Петрович после обеда, — покопайся в моих книгах, а я с Варварой Никитичной чуток посекретничаю.
Но никуда Варвару Никитичну не увел, присел с ней на койку, обнял за плечо рукой и зашептал.
Слава старался не слушать, рассматривал книжки, у Шабунина все больше политическая литература — Ленин, Маркс, Бебель, Плеханов, Каутский, но невозможно ничего не услышать, до Славы несколько раз донеслось имя Франи, должно быть, Шабунин советовался с женой, как помочь девушке.
— Ну вот что, товарищ Ознобишин, — заговорил Шабунин в полный голос, — скажи своей Фране, чтоб пришла к Варваре Никитичне. Конференция через два дня, пусть после нее и приходит, поговорю с врачами, а Варюша сведет в больницу.
— Зачем в больницу? — удивился Слава. — Еще рано…
— Не рано, а как бы не поздно, — усмехнулся Шабунин. — Прервут, и никто ничего знать не будет.
— Что прервут?
До Славы не сразу дошел смысл этого слова.
Шабунин покачал головой.
— Беременность. Какой ты еще ребенок! Беременность — вот что прервут. Ребенок ей сейчас ни к чему.
Слава смутно представлял, как можно прервать беременность, ему приходилось слышать об этом разговоры.
Ему вдруг жалко стало ребенка, жизнь которого собирались прервать…
— А вам не жаль? — неуверенно спросил Слава.
— Девчонку прежде всего жаль, — сказал Шабунин. — Что ей с ребенком делать? Вам учиться надо, а потом уж семьей обзаводиться.
В общежитие Слава вернулся к ночи. Темно во всех окнах, все спали. Слава прошел через зал, повернул выключатель, лампочка засветилась желтым светом. Комната прибрана, постаралась в его отсутствие Эмма, книги сложены на столе аккуратной стопкой, стулья расставлены вдоль стены, кровать постелена, и — это еще что такое? — подушку украшает голубая лента.
Что за лента?
У Франи вчера волосы были перевязаны этой лентой! А Эмма нашла. Что она вообразила? И положила ленту на подушку. Сувенир, Сейчас нельзя отнести ленту. Эмма заметит…
Слава сунул ленту в карман. Отдаст завтра.
Утром в укомоле вызвал Франю к себе в кабинет.
— Возьми.
— Где ты ее взял?
— Не надо быть растрепой.
— Забудь все, о чем я тебе говорила.
— Не только не забыл, но сказал о тебе Афанасию Петровичу.
— Да ты что…
Франя опустилась на стул.
— Я тебя просила?
— А с кем еще советоваться? Афанасий Петрович сказал, чтоб ты зашла к его жене, как только закончится конференция. Она отведет тебя в больницу.
— Зачем?
— Знаешь его жену?
— Встречала.
— Сходи, ее зовут Варвара Никитична, она объяснит.
— А при чем тут Варвара Никитична?
— Не волнуйся, никто и никому, ты что, Афанасия Петровича не знаешь?
Франя уже догадалась, при чем тут Варвара Никитична, лицо ее сморщилось, вот-вот заплачет, и вдруг улыбнулась:
— Так говоришь — сходить?
— Не сейчас, разумеется, а вечером, завтра или послезавтра, — строго сказал Слава. — А сейчас готовь таблицы и о возрастном составе, и о занятиях в кружках…
— Да, да, — отвечала Франя. — Я все сделаю, не беспокойся, я уже всему подвела итог…
— Ладно, — отпустил он Франю. — Иди.
Его участие в личных делах Франи Вержбловской закончено, теперь можно опять сосредоточить свое внимание на конференции.
41
Как и все другие съезды и собрания в Малоархангельске, конференция проходила в партийном клубе.
Съехались двести делегатов, к открытию подошли Шабунин и Кузнецов, но, к разочарованию Славы, с приветствием от укомпарта выступил Кузнецов.
А потом на трибуну вышел Ознобишин и по вниманию, с каким его слушали, понимал, что доклад у него получается.
Настроение у него все улучшалось и улучшалось. Он говорил и о политике, и об экономике, и о пропаганде, приводил цифры, сколько допризывников в организации, сколько школьников и сколько батраков, сравнивал работу волкомов, перечислял, какие и где действуют кружки, где народ посещает избы-читальни, а где не посещает, сколько женщин вовлечено в школы ликбеза, сколько комсомольцев избрано в сельсоветы…
И когда закончил, ему долго и весело хлопали.
Потом начались прения, в речах все выглядело гладко и благополучно, и настроение Славы стало падать.
Слава знал, что в Луковской волости молодежь, кроме как в хоровых кружках, нигде больше не занимается, а в Скарятине кулацкие сынки пролезли даже в волкомол.
— Ты доволен? — спросил Слава Железнова, возвращаясь вечером в общежитие.
— Да вроде бы ничего.
— Фактов мало приводят ребята.
— Ну, факты мы будем рассматривать в оперативном порядке.
— Ладно, спокойной ночи.
— Бывай!
Но Славе не спалось, что-то его тревожило. Сделал доклад, охватил, кажется, все стороны комсомольской жизни, и все-таки что-то упустил… Что? Он не знает. Товарищи хвалили доклад, зря он к себе придирается. И все же он испытывал глубокую неудовлетворенность.
Афанасий Петрович указал направление, а Слава не то что пренебрег, Слава не понял его совета.
Разве суть в том, что двести или триста школьников вступили за отчетный период в комсомол? Каждый вступал в комсомол по каким-то своим, одному ему важным причинам. Надо не отсчитывать их десятками, а уметь видеть каждого из тех, кто составляет эти десятки. Пишут же, что Наполеон знал в лицо каждого солдата своей армии! Неповторимо складывается судьба всякого человека, и серьезное рассмотрение одной судьбы может стать уроком для многих.
Надо было рассказать о Даше Чевыревой. В каком сложном сплетении обстоятельств очутилась она! Отец ее, коммунист, был убит кулаками, и Даша оказалась достойной дочерью своего отца, ее сердце принадлежало комсомольской работе. Не верит она ни в какого бога! А венчаться пришлось в церкви, иначе никто в деревне не признал бы законность ее замужества, а теперь ни одна сплетница не посмеет оказать ей ни одного позорного слова.
А Франя обошлась и без церкви, и без загса. Вняла соблазнительным призывам отдаться радостям свободной любви! А на поверку как была, так и осталась одна и больше всего боится родить ребенка!
Вспомнилась Славе даже девушка из Луковца, с которой он душным летним вечером шел на танок. Ее брат вызволил тогда Славу из беды. Давыдов… Давыдова! Звали ее… Стеша. Не выйти Стеше замуж, если будет состоять в комсомоле…
Что ни девушка, то своя судьба, и ни для одной из них нет простого решения жизни.
А Ушаков? Такого узла противоречий поискать! Может быть, Ушаков самый идейный комсомолец во всем уезде. Бессребреник, а вынужден строить избу. Голос — хоть в Большой театр, а учиться негде, кроме как в церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
«Действительно, что она будет делать с ребенком?» — подумал Слава. Еще одна жертва этого Коллонтая! Жертва легковесных, наскоро написанных брошюр о любви. Впрочем, автор пресловутой брошюры о семье, кажется, женщина. Тем хуже, если женщина способна так легкомысленно высказываться о семье. Слава понимает отчаяние Франи, ребенок ей действительно ни к чему. А что ей делать? Что делать ее товарищам по укомолу? Усыновить всем коллективом и воспитывать сообща? Он слыхал, что в гражданскую войну красноармейцы воспитывали в своих частях сирот. Славные из них получались барабанщики! Но не может же он так, с бухты-барахты, сказать Фране, что ее ребенок будет у них вроде как бы сын полка. А если, не приведи бог, родится девочка? Вот они, реальные последствия диспута…
— Ну я пойду, — уныло сказала Франя. — Ты извини, у тебя доклад, а я к тебе со всякими пустяками.
Хороши пустяки, подумал Слава. Всем им, и Фране в первую очередь, не обобраться хлопот. Д-да, теория и практика. Он думал о Фране, а на ум опять пришла Даша Чевырева. Что бы все они делали, если бы она согласилась на свободный союз мужчины и женщины? Стеной стали бы на защиту Даши, но вряд ли спасли бы ее от пересудов, а может быть, и от чего похуже.
— Не расстраивайся, — сказал Слава. — Как-нибудь я тебе да помогу.
— Ну как ты поможешь? — сказала Франя. — У меня безвыходное положение.
— Я посоветуюсь с Шабуниным, — пообещал Слава. — Афанасий Петрович подскажет.
— Да ты что! — воскликнула Франя. — Ни в коем случае! Он сразу же выгонит меня из комсомола. Ты обещал…
— Не хочешь, как хочешь, — успокоил ее Слава. — Иди отдыхай, что-нибудь придумаем…
40
Таблицы, тезисы, списки…
Слава совсем закрутился, впрочем, как и остальные работники укомола, разговаривал с Франей в течение дня несколько раз, но все о комсомольских делах, о том, что терзало Франю, вспомнил лишь к вечеру.
Все-таки открыться больше некому, как Шабунину. Слава спустился вниз, заглянул к нему в кабинет. У Шабунина сидели посетители. Спустился через полчаса — посетители. Спустился еще раз — опять посетители. Досада! В третий раз хотел закрыть дверь, но Шабунин сам окликнул:
— Заходи, заходи, вижу! Как там конференция? Написал доклад?
Слава вошел бочком, не хотел надоедать.
— Вы уж извините меня, — обратился Шабунин к двум понурым посетителям, вызывал их, должно быть, для разноса. — После договорим, а пока усвойте то, что вам сказано. Юноша этот ко мне уже третий раз приходит, а у него конференция — дело серьезное, нам тоже есть о чем поговорить.
Слава остался с Шабуниным наедине.
— Доклад написал?
— Написал.
— О людях, о людях побольше. Цифры цифрами, но покажи людей. Примеры. Хорошие. И плохие. Посоветуйся с Кузнецовым. На просвещение, на просвещение делай упор…
— Да я, Афанасий Петрович…
— Новых людей надо ввести в комитет. Прикидывали — кого? Я бы хотел заранее знать, на ком вы остановите выбор.
— Да я, Афанасий Петрович…
— Не суетись. Ты — руководитель. Солиднее держись, ты уже не мальчик…
— У меня к вам особое дело, Афанасий Петрович…
— Что еще?
— Да с Франей, Афанасий Петрович, с Вержбловской. Авария.
— Какая еще там авария? Она, кажется, неплохо работает?
— Работает она честно…
— Так чего с ней стряслось?
— Вот то-то, что стряслось… — Слава рассказал Шабунину о признании Франи. — Прямо ума не приложу.
— А от кого?
— Не говорит.
— Ну и пусть не говорит. Значит, не хочет. Значит, нечем хвалиться.
— А как быть?
— Вот я и сам думаю, как быть. Задал ты мне, парень, задачу. В таких делах, брат, я тоже не очень силен. Вот что: рабочий день кончился, пойдем-ка ко мне домой. Кстати, и пообедаешь у меня.
Пропустил вперед Славу, остановился возле Селиверстова.
— Пошел домой, вернусь часа через два, меня не ждите.
Славе еще не приходилось бывать у Шабунина дома. Афанасий Петрович повел его переулком, мимо крохотной типографии уездного исполкома.
— Совсем рядом.
Афанасий Петрович указал на типографию.
Слава не понял.
— Рядом с типографией живем, — пояснил Афанасий Петрович. — Жена у меня здесь работает. Наборщицей.
Слава не знал, что жена у Шабунина работает.
Домишко, в котором жили Шабунины, через дом от типографии, в сенях, как в любой деревенской избе, всякая рухлядь, метлы, ведра, скребки.
Быстров любил устраиваться на жительство с комфортом, селился в помещичьих домах, занимал лучшие комнаты, а Шабунина комфорт, кажется, мало заботил.
Комната Шабуниных не лучше комнаты Ознобишина, стол, стулья, две железные койки, застланные суконными солдатскими одеялами, книжный шкаф с бронзовыми гирляндами, привезенный, должно быть, из чьего-то имения, и невзрачный шкаф для одежды.
И жена у Шабунина под стать ему.
— Варюша, покормишь нас? — обратился Шабунин к жене. — Это Ознобишин, знакомься.
— Накормить накормлю, — приветлива сказала Варюша. — Только угощать нечем, щи да каша.
— А чего еще? — в тон ей отозвался Шабунин и даже подмигнул Славе: — Добрая жена да жирные щи — другого добра не ищи.
Щи и каша — не велики разносолы, да предложены от души, давно Слава не обедал с таким аппетитом, как у Шабуниных.
— А теперь, — сказал Афанасий Петрович после обеда, — покопайся в моих книгах, а я с Варварой Никитичной чуток посекретничаю.
Но никуда Варвару Никитичну не увел, присел с ней на койку, обнял за плечо рукой и зашептал.
Слава старался не слушать, рассматривал книжки, у Шабунина все больше политическая литература — Ленин, Маркс, Бебель, Плеханов, Каутский, но невозможно ничего не услышать, до Славы несколько раз донеслось имя Франи, должно быть, Шабунин советовался с женой, как помочь девушке.
— Ну вот что, товарищ Ознобишин, — заговорил Шабунин в полный голос, — скажи своей Фране, чтоб пришла к Варваре Никитичне. Конференция через два дня, пусть после нее и приходит, поговорю с врачами, а Варюша сведет в больницу.
— Зачем в больницу? — удивился Слава. — Еще рано…
— Не рано, а как бы не поздно, — усмехнулся Шабунин. — Прервут, и никто ничего знать не будет.
— Что прервут?
До Славы не сразу дошел смысл этого слова.
Шабунин покачал головой.
— Беременность. Какой ты еще ребенок! Беременность — вот что прервут. Ребенок ей сейчас ни к чему.
Слава смутно представлял, как можно прервать беременность, ему приходилось слышать об этом разговоры.
Ему вдруг жалко стало ребенка, жизнь которого собирались прервать…
— А вам не жаль? — неуверенно спросил Слава.
— Девчонку прежде всего жаль, — сказал Шабунин. — Что ей с ребенком делать? Вам учиться надо, а потом уж семьей обзаводиться.
В общежитие Слава вернулся к ночи. Темно во всех окнах, все спали. Слава прошел через зал, повернул выключатель, лампочка засветилась желтым светом. Комната прибрана, постаралась в его отсутствие Эмма, книги сложены на столе аккуратной стопкой, стулья расставлены вдоль стены, кровать постелена, и — это еще что такое? — подушку украшает голубая лента.
Что за лента?
У Франи вчера волосы были перевязаны этой лентой! А Эмма нашла. Что она вообразила? И положила ленту на подушку. Сувенир, Сейчас нельзя отнести ленту. Эмма заметит…
Слава сунул ленту в карман. Отдаст завтра.
Утром в укомоле вызвал Франю к себе в кабинет.
— Возьми.
— Где ты ее взял?
— Не надо быть растрепой.
— Забудь все, о чем я тебе говорила.
— Не только не забыл, но сказал о тебе Афанасию Петровичу.
— Да ты что…
Франя опустилась на стул.
— Я тебя просила?
— А с кем еще советоваться? Афанасий Петрович сказал, чтоб ты зашла к его жене, как только закончится конференция. Она отведет тебя в больницу.
— Зачем?
— Знаешь его жену?
— Встречала.
— Сходи, ее зовут Варвара Никитична, она объяснит.
— А при чем тут Варвара Никитична?
— Не волнуйся, никто и никому, ты что, Афанасия Петровича не знаешь?
Франя уже догадалась, при чем тут Варвара Никитична, лицо ее сморщилось, вот-вот заплачет, и вдруг улыбнулась:
— Так говоришь — сходить?
— Не сейчас, разумеется, а вечером, завтра или послезавтра, — строго сказал Слава. — А сейчас готовь таблицы и о возрастном составе, и о занятиях в кружках…
— Да, да, — отвечала Франя. — Я все сделаю, не беспокойся, я уже всему подвела итог…
— Ладно, — отпустил он Франю. — Иди.
Его участие в личных делах Франи Вержбловской закончено, теперь можно опять сосредоточить свое внимание на конференции.
41
Как и все другие съезды и собрания в Малоархангельске, конференция проходила в партийном клубе.
Съехались двести делегатов, к открытию подошли Шабунин и Кузнецов, но, к разочарованию Славы, с приветствием от укомпарта выступил Кузнецов.
А потом на трибуну вышел Ознобишин и по вниманию, с каким его слушали, понимал, что доклад у него получается.
Настроение у него все улучшалось и улучшалось. Он говорил и о политике, и об экономике, и о пропаганде, приводил цифры, сколько допризывников в организации, сколько школьников и сколько батраков, сравнивал работу волкомов, перечислял, какие и где действуют кружки, где народ посещает избы-читальни, а где не посещает, сколько женщин вовлечено в школы ликбеза, сколько комсомольцев избрано в сельсоветы…
И когда закончил, ему долго и весело хлопали.
Потом начались прения, в речах все выглядело гладко и благополучно, и настроение Славы стало падать.
Слава знал, что в Луковской волости молодежь, кроме как в хоровых кружках, нигде больше не занимается, а в Скарятине кулацкие сынки пролезли даже в волкомол.
— Ты доволен? — спросил Слава Железнова, возвращаясь вечером в общежитие.
— Да вроде бы ничего.
— Фактов мало приводят ребята.
— Ну, факты мы будем рассматривать в оперативном порядке.
— Ладно, спокойной ночи.
— Бывай!
Но Славе не спалось, что-то его тревожило. Сделал доклад, охватил, кажется, все стороны комсомольской жизни, и все-таки что-то упустил… Что? Он не знает. Товарищи хвалили доклад, зря он к себе придирается. И все же он испытывал глубокую неудовлетворенность.
Афанасий Петрович указал направление, а Слава не то что пренебрег, Слава не понял его совета.
Разве суть в том, что двести или триста школьников вступили за отчетный период в комсомол? Каждый вступал в комсомол по каким-то своим, одному ему важным причинам. Надо не отсчитывать их десятками, а уметь видеть каждого из тех, кто составляет эти десятки. Пишут же, что Наполеон знал в лицо каждого солдата своей армии! Неповторимо складывается судьба всякого человека, и серьезное рассмотрение одной судьбы может стать уроком для многих.
Надо было рассказать о Даше Чевыревой. В каком сложном сплетении обстоятельств очутилась она! Отец ее, коммунист, был убит кулаками, и Даша оказалась достойной дочерью своего отца, ее сердце принадлежало комсомольской работе. Не верит она ни в какого бога! А венчаться пришлось в церкви, иначе никто в деревне не признал бы законность ее замужества, а теперь ни одна сплетница не посмеет оказать ей ни одного позорного слова.
А Франя обошлась и без церкви, и без загса. Вняла соблазнительным призывам отдаться радостям свободной любви! А на поверку как была, так и осталась одна и больше всего боится родить ребенка!
Вспомнилась Славе даже девушка из Луковца, с которой он душным летним вечером шел на танок. Ее брат вызволил тогда Славу из беды. Давыдов… Давыдова! Звали ее… Стеша. Не выйти Стеше замуж, если будет состоять в комсомоле…
Что ни девушка, то своя судьба, и ни для одной из них нет простого решения жизни.
А Ушаков? Такого узла противоречий поискать! Может быть, Ушаков самый идейный комсомолец во всем уезде. Бессребреник, а вынужден строить избу. Голос — хоть в Большой театр, а учиться негде, кроме как в церкви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117