— А Ленин не император, не президент, а вождь рабочего класса. Таких еще не было в истории. Он не стремится всех себе подчинить, он народ побуждает, он только направление нам кажет… Как бы это тебе объяснить? Знаешь, что такое аккумулятор? Видел? Вот Ленин и есть как бы аккумулятор нашей энергии…
Быстрову ужасно хотелось разъяснить Славушке свое понимание Ленина, и не удавалось, не находилось нужных слов. Он вдруг рассердился на самого себя, ослабил с досады поводья, Маруська разом рванула и понесла его прочь.
Но даже такие путаные разговоры не проходили для Славушки бесследно.
Он еще не понимал почему, но Ленин и справедливость — это было что-то одно.
Славушка брел в ночи, вглядываясь в бездонное небо, высоко вверху светились тысячи звезд, ноги его тонули в мокрой траве, он шел между брызгающихся росою темных кустов, и обо всем на свете думалось как-то уже иначе, чем накануне.
Где-то вдалеке звякают в поле бубенчики. Пасутся лошади. «Длинь-длинь…» Лениво, не спеша. Впереди еще целая ночь. Поблизости, за стеной соседского хлева, вздыхает и жамкает корова. Всю ночь будет жевать и пережевывать свою жвачку. Лает собака…
Славушка спускается к реке. Темно, и непонятно, откуда высвечивается таинственное голубое сияние. Вода в речке прыгает по камням, играет камешками. Щелкают камешки друг о друга. Плещет вода. Бежит река…
Речку зовут Озерна, стоит на реке Успенское, в этом-то Успенском на Озерне и стряхивает с себя юный коммунист Славушка Ознобишин прах мещанской романтики.
12
Возле сторожки прыгали кролики, то копошились в траве, то ныряли под крыльцо; трое мальчиков-погодков, одинаково курносых и одинаково босых, смотрели на них не отрываясь, серебристо-серые зверьки отсвечивали небесной голубизной.
— Погрызут они… — глубокомысленно заметил один из мальчиков, но так и не договорил…
— Интересно, что с ними делать?
— Исть, — объяснил другой.
— Не исть, а есть, — поправил третий.
— Ну, исть, — согласился первый. — Все одно.
— Их кошки здорово жруть, — пояснил второй.
— С голодухи и люди сожрут, не то что кошки, — сказал третий.
— А я чегой-то брезгаю, — возразил второй…
Кролики равнодушно посматривали на мальчиков блестящими красными глазками, им невдомек, что их скоро сожрут.
Из волисполкома выбежал Славушка, в руке у него бумажка. Все утро приходится бегать. Не успел Дмитрий Фомич разослать по деревням повестки, как приблизилось тринадцатое число. Степан Кузьмич велел собираться в школе. Конечно, не во второй ступени — туда Иван Фомич не пустит, обороняет свой помещичий дом, как крепость, пойдет даже на ссору, — а в первой ступени. Но и в первую ступень не пускают. Евгений Денисович согласился сперва, а потом на попятный: «Вы там разнесете все». Приходится бегать между исполкомом и школой, от Быстрова к Звереву, пока Быстров не написал: «Предлагаю не чинить препятствий коммунистическому движению молодежи и выдать ключ». Перед таким предписанием Евгений Денисович не устоит. Славушка пробежал мимо мальчиков, махнул на бегу рукой и вдруг сообразил, задержался.
— Вы куда?
— На конхеренцию.
— Не конхеренция, а конференция.
— Ну, конхференцию.
— А чего здесь?
— На кролей смотрим…
Тут мировое коммунистическое движение, а они на кролей…
Славушка беспомощно оглянулся. Вдалеке у своей избы переминается Колька Орехов. Славушка помахал рукой — давай, давай!
Колька не спеша подошел.
— Чего?
— Что ж не идешь?
— Мать лается, грит, все одно никуда не пущу, позапишут вас и угонят на войну.
Великолепно бы записаться и уйти на войну, но, увы, не так-то это легко.
— Какая там война! Не валяй дурака…
Со стороны Поповки подходит Саплин.
Впервые он появился в исполкоме два дня назад, подошел прямо к председателю, но тот направил к Ознобишину: «Он у нас организатор по молодежи».
Саплину лет шестнадцать, а то и все семнадцать, у него от черных, как у индейца, прямых волос черноватый отсвет на лице.
— Чего это молодежь собирают в воскресенье?
— Хотим создать союз молодых коммунистов.
— Для чего?
— Как для чего? Революция продолжается. Бороться. Помогать. Отстаивать…
Саплин подумал, прежде чем спросить дальше:
— Чего отстаивать?
— Интересы молодежи. Свои интересы.
— А кому помогать?
— Взрослым. Не всем, конечно, а большевикам.
— А как бороться?
— Ну, это по-разному. В зависимости от условий. — Славушка решил сам порасспросить незнакомца: — Ты откуда?
— Мы-то? Из Критова.
— А ты чей?
— Ничей. Саплины мы. Я один, с матерью. То у одних живу, то у других. В батраках.
Славушка чуть не подпрыгнул от восторга. Батрак! Как раз то, что нужно. Вот она, диктатура пролетариата в деревне, сама сюда пришла, чтоб взять власть в свои руки.
— Плохо? — Сердце Славушки преисполнено сочувствия к угнетенному брату. — Очень они тебя эксплуатируют?
— Чего? — Саплин гордо взглянул на собеседника. — Так я им и дался! Теперь по закону: отработал — заплати, а нет, зажимаешь, так сразу в сельсовет…
Он совсем не выглядит ни обиженным, ни несчастным, этот Саплин.
— А как тебя зовут? — Славушка решил познакомиться с ним поближе.
— Да так… Неважно.
Почему-то он не хотел себя назвать.
— То есть как так неважно? Все равно внесем в списки!
— Поп посмеялся, Кирюхой назвал. Не очень-то. Правда?
— Что ты! Объединимся, создадим организацию, выберем комитет…
— Какой комитет?
— Молодежи.
— А для чего?
— Я же говорил: помогать, отстаивать…
Саплин наморщил лоб, прищурился, в голове его не прекращалась какая-то работа мысли.
— На окладе, значит, там будут?
— На каком окладе?
— Работать же кто-то будет?
Вопрос об окладе меньше всего тревожил Славушку, он о таких вопросах не думал, а Саплин все переводил на практические рельсы.
— Я бы пошел, — сказал он, опять о чем-то подумав. — В комитет. Только мне без оклада нельзя, на свое хозяйство мы с маткой не проживем. А на оклад пошел бы. Надоело в батраках. Ты грамотный? — неожиданно спросил он Славушку.
Грамотный! Славушка даже пожалел Саплина: он перечитал миллион книг!
— Разумеется, грамотный, — сказал Славушка. — Как бы иначе я мог…
— А я не шибко, — признался Саплин. — Вот председателем могу быть. А тебя бы в секретари.
Славушка растерялся.
— Кому и что — решат выборы, в воскресенье приходи пораньше, скажу о тебе Быстрову.
Позже, вечером, он рассказал Быстрову о батраке из Критова.
— Смотри сам, — небрежно ответил Степан Кузьмич. — Подбери в комитет парней пять. Потверже и посмышленей.
Сейчас Саплин прямым путем шагал к власти. Сегодня он в сапогах, сапоги велики, рыжие, трепаные, старые-престарые, но все-таки сапоги. Славушка готов поручиться, что всю дорогу Саплин шел босиком и вырядился только перед Поповкой.
Саплин всех обошел, со всеми поздоровался за руку.
— Состоится?
— Обязательно.
Саплин кивнул на кроликов.
— Чьи?
— Григория.
Григорий — сторож волисполкома, бобыль, с деревянной ногой-култышкой.
Саплин сверкнул глазами.
— Отобрать бы!
Славушке показалось — Саплин мысленно пересчитывает кроликов.
Он и на ребят кивнул, как на кроликов.
— Это всего народу-то?
— Что ты! Собираемся в школе. Из Журавца подойдут, отсюда кой-кто…
Саплин с хитрецой посмотрел на Славушку.
— Не боишься?
— Кого?
— Мало ли! Переменится власть…
— А мы для того и собираемся, чтоб не переменилась…
Ребят у школы, как на большой перемене, всех возрастов, и женихи, и приготовишки, в сельсоветах разно поняли приказ волисполкома, из одних деревень прислали великовозрастных юнцов, из других — ребятишек. Попробуй поговори с ними на одном языке. Да и с одним человеком нельзя разговаривать одинаково. Вот, например, Евгений Денисович. Славушка принес записку Быстрова. Письменное предписание. Но от себя Славушка смягчил приказ:
— Степан Кузьмич сказал, что сам придет проводить собрание…
— Ну, это совсем другое дело, — процедил Евгений Денисович и выдал ключ. — Только смотри… смотрите… — поправился он. — Потом подмести и не курить…
Наконец-то они в классе!
— Садитесь! — выкрикивает Славушка то самое слово, с какого начинаются занятия. — Товарищи!
Участники конференции рассаживаются за партами, как на уроке.
Славушка садится за учительский столик. Рядом бесцеремонно усаживается Саплин. Славушка скосил глаза: кто его приглашал? Надо, однако, начинать.
Славушка копирует собрание, свидетелем которого был на днях в исполкоме.
— Товарищи, нам надо выбрать президиум… — Все молчат. — Товарищи, какие кандидаты… — Все молчат. — Трех человек, возражений нет? — Молчат. — По одному от трех сел — Успенского, Корсунского я Критова… — Молчат. — Называйте… — Молчат. «Ну и черт с вами, — думает Славушка, — не хотите, сам себя назову…» Больше он никого не знает, все здесь впервые. — Ну от Успенского, допустим, я. От Критова… — Саплин единственный из Критова, кого знает Славушка. — От Критова, скажем, товарищ Саплин. Он Корсунского… Кто здесь от Корсунского? Встаньте! — Встают как на уроке. Четверо. Двое совсем дети, у третьего очень уж растерянный вид, а четвертый ладный парень, хоть сейчас на фронт. — Как твоя фамилия?
— Сосняков.
— И от Корсунского — Сосняков. Кто не согласен, прошу поднять руки…
Сосняков без тени смущения выходит из-за парты, и только тут Славушка замечает, что Сосняков слегка волочит правую ногу. Славушка жалеет, что предложил его кандидатуру, если придется идти в бой, он не сможет, но ничего не поделаешь…
— А кого председателем? — неуверенно спрашивает Славушка.
— Тебя, тебя, — великодушно говорит Саплин. — Кого еще!
— Итак, товарищи, — уже более твердым, председательским голосом объявляет Славушка, — собрание коммунистической молодежи Успенской волости считаю открытым.
— А почему коммунистической? — неожиданно перебивает Сосняков. — Почему так сразу коммунистической?
— А какой же? — говорит Славушка. — Какой же, если не коммунистической?
— Много на себя берешь, — ворчливо констатирует Сосняков. — Мы это еще обсудим.
— Вот именно, обсудим, — упрямо говорит Славушка. — А теперь ближе к делу. Повестка дня: задачи молодежи и текущий момент.
Он окидывает свою аудиторию испытующим взором и вот уже расхаживает перед аудиторией, выступает совсем как Иван Фомич перед учениками.
Бросается, как в воду:
— Призрак бродит по Европе — призрак коммунизма…
Но тут кто-то взбегает по ступенькам крыльца, — кому еще мы понадобились? — дверь распахивается, и входит Быстров.
— Здравствуйте, товарищи. Ну как? — спрашивает он. — Обсуждаете? Позвольте приветствовать вас от имени волисполкома и волостного комитета эркапебе…
Все хлопают весело и непринужденно, не по приказу, а от души. Что за власть над душами у Быстрова!
— Товарищ Ознобишин, попрошу слова…
Товарищ Ознобишин предоставляет слово, и один из тысячи Степанов Кузьмичей пересказывает ребятам доклад Ленина на съезде партии, которому не минуло еще двух месяцев. Поднимает детей к вершинам политической мысли, хотя и сам еще не достиг ее высоты… Строение Красной Армии. Рабочее управление промышленностью. Продовольственный вопрос. Образование комитетов бедноты. Гражданская война с кулаками…
Кружит вокруг да около. Все, что перечисляет он, это, конечно, главное, но и неглавное. Никак ему не удается ухватить стержневую ленинскую мысль, которая надолго, очень надолго определит стратегию Коммунистической партии.
Месяцем позже прочтет ленинскую речь Славушка и тоже не поймет, поймет позже…
"…я оглядывался на прошлое только с точки зрения того, что понадобится завтра или послезавтра для нашей политики. Главный урок — быть чрезвычайно осторожным в нашем отношении к среднему крестьянству и к мелкой буржуазии. Этого требует опыт прошлого, это пережито на примере Бреста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117