Мальчики трудятся в поте лица.
— Теперь можете быть свободны, — великодушно отпускает их Снежко, созерцая груз на перроне. — На подводу мы как-нибудь сами с Егором…
Шифрин облегченно вздыхает.
— А где политотдел?
— Вон! — указывает Снежко. — За деревьями лавка, а за ней большой дом.
32
Станция как станция. Платформа как платформа. С одной стороны туалет, с другой — пакгауз. Колокол. Затхлые помещения. Булыжная площадь. Мужиков человек сто. Домики. Палисадники. Телеги. Лошади у заборов. Но мальчикам все это ни к чему. Товарищи Шифрин и Ознобишин торопятся.
— Ты заметил, как побледнел Снежко? — спрашивает Славушка.
Шифрин иронически жует губами.
— Бесхарактерность!
— А кто такая Розалия Самойловна, как ты считаешь?
— Скорее всего секретарь политотдела, — догадывается Шифрин. — Может доложить и может не доложить…
— О чем?
— О любом происшествии…
Большой деревянный дом. Принадлежал, должно быть, какому-нибудь зажиточному лавочнику. Крыльцо с резным орнаментом. Из дома в дом снуют военные. Сперва не разберешь, кто командир, а кто рядовой красноармеец. Одежда у всех поистрепалась, шинелишки обветшали, сапоги стерлись, но в общем никто не унывает.
На крыльце часовой:
— Куда?
— К начальнику политотдела.
— Документы?
Шифрин предъявляет комсомольский билет, Славушка — удостоверение Успенского волкомпарта.
— Проходите.
В комнате тесно, полно и столов и людей. Писаря или кто? Большая пишущая машинка. Курносый юноша в папахе выстукивает на сером листе, повторяя вслух: «При-ка-зы-ва-ю… Приказываю…» Некто с седыми усами и во френче что-то усердно пишет. Двое спорят: «Я вам говорю… Да вы поймите!» Полевой телефон. «Я вас слушаю… Я вас слушаю…» Еще телефон…
Шифрин вытягивается перед человеком с седыми усами.
— Можно видеть начальника политотдела?
Тот указывает на дверь:
— Туда.
Никто их не замечает, не останавливает.
Шифрин бросает взгляд на Славушку: «Идем, идем…»
Опять столы. Еще больше, чем в первой комнате. Славушка жадно все рассматривает. Стопки книг. Несколько командиров. Это уже определенно командиры. На одном столе два баяна. На другом — початая буханка ржаного хлеба.
Шифрин и здесь подходит к самому пожилому:
— Кто здесь начальник политотдела?
— Скоро будет.
Мальчики замирают у стены. Выгонят или не выгонят? Кажется, они никому не мешают. А может быть, и мешают, но здесь привыкли к посторонним.
Скоро будет. Скоро будет… А его все нет!
Вдруг стук. Дверь! Точно порыв ветра, и частая дробь дождя. Шаги! Дверь нараспашку, и в комнату входят три, нет, четыре человека. Впереди женщина, позади нее двое, нет, трое военных, один в шинели, двое в стеганых куртках. В гимназии была такая преподавательница французского: так скажет «голубчик», что легче сквозь землю провалиться, чем взглянуть на нее и в чем-либо признаться. Знакомая серая дама в сером платье, волосы с проседью и кислая мина на лице, впрочем, не столько кислая, сколько сердитая. Необычная учительница, поверх платья черная кожаная куртка, волосы подстрижены, и на ногах хромовые офицерские сапоги. Нет, таких учительниц Славушка еще не видывал!
Один из двоих, что в стеганых куртках, невысокий, круглолицый, с девическими голубыми глазами, домогается какого-то ответа:
— Розалия Самойловна! Как же все-таки поступить?
— Расстрелять.
Вот что говорит дама в сером! Вот тебе и преподавательница французского языка!
— А кого? — спрашивает человек в стеганой куртке. — Отца или сына?
— Обоих, — лаконично отвечает дама. — И пусть о приговоре узнает как можно больше народа. — Взгляд ее обегает комнату и находит нужного ей сотрудника. — Товарищ Мавракадаки, напишите листовку, заголовок — «Дезертирам не будет пощады», покажите мне через полчаса, предупредите типографию напечатать без промедления. — Мальчиков заметила, как только вошла: — Это кто?
— Вас ждут, Розалия Самойловна.
Так эта дама и есть начальник политотдела?
Шифрин еле слышно произносит:
— Мы к вам…
Изящным движением дама вскидывает лорнет в черепаховой оправе… Как же Славушка сразу не заметил лорнет на тонком черном шнурке? Начальник политотдела Тринадцатой армии рассматривает посетителей в лорнет!
— Нам нужен начальник политотдела, — говорит Славушка.
— Я заведующая политотделом, — подтверждает дама. — Слушаю вас, товарищ.
— Я… мы… насчет литературы, — запинается Шифрин. — В губкомоле давно собирались обратиться в политотдел…
— А у меня к вам поручение, — волнуясь, говорит Славушка. — Я из Успенской волости. По поручению волостного комитета партии. У меня к вам письмо…
Можно не сомневаться, заведующая политотделом никогда не слышала об Успенском, но смотрит на мальчика так, точно знает об обитателях Успенского все.
— Проверил кто-нибудь ваши документы? — осведомляется она, хотя ей-то, несомненно, не нужны никакие документы, она и без документов каждого видит насквозь.
— Да, — подтверждает Шифрин, имея в виду часового.
— Вас зовут?
— Шифрин, политпросвет городского райкома Орла.
— Самойлова, — называется, в свою очередь, заведующая политотделом, подавая каждому руку. — Слушаю.
Шифрин повторяет что-то о литературе, литература очень нужна… Заведующая политотделом переводит взгляд на Ознобишина.
— У меня два дела, одно от коммунистов нашей волости, и другое от нас двоих…
— Слушаю, слушаю, — торопит заведующая политотделом.
— Поручение наших коммунистов могу передать вам только наедине, — говорит Славушка. — Это секретно.
Заведующая политотделом согласно наклоняет голову, для нее это привычно.
— Хорошо, идемте.
На этот раз ее никто не сопровождает. Славушка выходит следом за ней в узенький коридорчик, и вот они в тесной комнатке, которая, как понимает Славушка, и есть кабинет заведующей политическим отделом армии.
Ломберный столик вместо письменного стола, два стула, обитых зеленым плюшем, табурет, переносный несгораемый ящик, в углу вместительный кожаный чемодан, и за японской ширмой железная койка, небрежно прикрытая суконным солдатским одеялом.
Кабинет для особо важных разговоров, и здесь же ее спальня. На столе бювар с бумагами, на подоконнике стакан с водой, пузырек с какими-то каплями, зубная щетка, коробка с зубным порошком и флаконы с одеколоном, Славушка видел такие у матери, интеллигентная дама в боевом походе.
— Так что у вас?
Славушка ставит ногу на табурет, раскручивает обмотку, подает бумаги.
Товарищ Самойлова кладет карту на стол.
— Так… так… — Она складывает карту, ее продолговатое лицо вытягивается еще больше.
— Благодарю вас, товарищ, — говорит она, не глядя на Славушку, и быстро выходит. Славушка за ней. — Товарищ Пысин! — зовет Розалия Самойловна. — Немедленно соедините меня по прямому проводу со штабом Южного фронта.
Должно быть, ее здесь здорово побаиваются, потому что товарищ Пысин исчезает мгновенно.
Теперь товарищ Самойлова рассматривает мальчиков более доброжелательно, чуть подавшись вперед, как делают это близорукие люди.
— И что еще?
— Мы хотели бы… — Славушка оглядывается на Шифрина. — Мы хотим на фронт!
Розалия Самойловна молчит, но Шифрин чувствует, она с ними не согласится.
— Мы можем пойти на политработу, — спешит он сказать. — На политпросветработу…
— Нет, нет и нет! — сердито восклицает Розалия Самойловна. — А кто будет работать после того, как мы отгоним Деникина? — Еще будет сдана Змиевка, еще будет сдан Новосиль, еще будет сдан Орел, а она уже знает все наперед. — Вот что, товарищи, сейчас мы отступаем, но скоро будем наступать. Придется хорошо поработать…
То, что она говорит, почти сказка, но Славушка верит ей, он верит в такие сказки.
— Вам придется пробыть в отделе до утра, — говорит она Славушке. — Можете понадобиться. Но бездельничать незачем…
Подзывает товарища Мавракадаки.
— Листовка?
Приказывает дать «товарищам из Орла» последние газеты, «обратите внимание на решения съезда молодежи, это вас непосредственно…», дать белые газеты, «надо знать, что говорят враги»…
Мавракадаки приносит газеты, Розалия Самойловна читает листовку, посылает Мавракадаки в типографию.
Классная дама держит перед глазами лорнет, — только сейчас Славушка понял, что она не близорука, а дальнозорка, — сухой нервной рукой перелистывает газетные листы, длинным тонким пальцем указывает, — интересно, играет ли она на рояле? — «Призыв», деникинская газета, печатается в Царицыне. — Читайте: «Коммунистов надо истреблять поголовно и беспощадно по всей России и истребить несколько десятков тысяч человек…» — В глазах усмешка, умная, лукавая, никакая она не классная дама. — «Коммунисты страшны тем, что они большевики не по принуждению, не за деньги, не по слабости характера, а по убеждению, им не страшны ни пытки, ни смерть».
Розалия Самойловна просматривает какие-то списки. Подзывает долговязого юношу. «Я у вас недавно, а штаты отдела давно надо сократить, долго вы будете ждать свои мячики? — Это долговязому. — Целый месяц бездельничаете в ожидании мячей! — Карандашиком аккуратно зачеркивает строку. — Сократим вашу должность, обойдемся пока без инструктора по спорту, сегодня же отправляйтесь в двести шестнадцатый кавалерийский полк, примите командование эскадроном, поздравляю вас, вот направление…» Долговязый смущен, но не слишком, командовать эскадроном легче, чем находиться под командованием Розалии Самойловны. «И вы… — обращается заведующая политотделом к сотруднику в заплатанном кителе. — Вы прапорщик, имеете боевой опыт, а занимаете должность помзавагиторганом! Вам доверят батальон. Вот назначение…» Она щедро раздает своих сотрудников батальонам, ротам, полкам…
— Где Пысин?
Пысин появляется как из-под земли.
— Штаб фронта на проводе!
— Иду, иду, и сразу же еду на Оптуху, проверить охрану моста… — Заведующая политотделом что-то силится вспомнить. — Это важный мост, с него лет тридцать назад упал пассажирский поезд… Эти товарищи остаются до завтра. Накормите. Зачислите на довольствие за счет отправленных на фронт.
Она уходит, но ничто вокруг не меняется, все в работе, все в этом учреждении живет размеренной жизнью, — Розалия Самойловна уехала, но все время ощущается, что с минуты на минуту она может войти.
Пысин зовет их обедать. Ведет на станцию. На дверях буфета — «Вход по пропускам». Столовая политотдела. На буфетной стойке термосы, горка эмалированных мисок, за стойкой красноармеец в буденовке, на стене плакат «Съел обед — помой посуду», несколько человек за столиками лязгают ложками. Пысин передает красноармейцу два ордера на обед. В обмен на ордера мальчики получают по миске щей из капусты и воблы, и по черпаку пшенки, хлеба нет, хлеб выдают по утрам на весь день.
Рядом в зале для пассажиров сдвигают скамейки.
— Будет суд.
— А нам можно?
— Вход свободный, учитесь.
Ознобишин и Шифрин учатся. Публики в зале предостаточно: какие-то бабки, подростки и мужики, ожидающие чего-то на станции. В зал входят судьи. Рассаживаются за столом. Голубоглазый военный, сопровождавший Розалию Самойловну, оказывается, председатель трибунала. Приказывает ввести подсудимых. Их вводят два красноармейца — мужика с седыми волосами на голове и рыжей бородой и курносого парня с синяком под глазом.
— "Революционный военный трибунал сорок второй стрелковой дивизии… — читает председатель. — Иван Егорович Хабаров укрывал в клуне под замком своего сына Василия Ивановича… Хабаровых — Василия за трусость и позорное шкурничество, Ивана за умышленное укрывательство… Побуждаемые революционным правосознанием…" — Во время чтения приговора вбегает один из конвоиров.
— Коська, Коська!… — кричит он. — Да куда же ты, сука, подевался, они же разбегуц-ца…
Старший Хабаров утешает конвоира:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
— Теперь можете быть свободны, — великодушно отпускает их Снежко, созерцая груз на перроне. — На подводу мы как-нибудь сами с Егором…
Шифрин облегченно вздыхает.
— А где политотдел?
— Вон! — указывает Снежко. — За деревьями лавка, а за ней большой дом.
32
Станция как станция. Платформа как платформа. С одной стороны туалет, с другой — пакгауз. Колокол. Затхлые помещения. Булыжная площадь. Мужиков человек сто. Домики. Палисадники. Телеги. Лошади у заборов. Но мальчикам все это ни к чему. Товарищи Шифрин и Ознобишин торопятся.
— Ты заметил, как побледнел Снежко? — спрашивает Славушка.
Шифрин иронически жует губами.
— Бесхарактерность!
— А кто такая Розалия Самойловна, как ты считаешь?
— Скорее всего секретарь политотдела, — догадывается Шифрин. — Может доложить и может не доложить…
— О чем?
— О любом происшествии…
Большой деревянный дом. Принадлежал, должно быть, какому-нибудь зажиточному лавочнику. Крыльцо с резным орнаментом. Из дома в дом снуют военные. Сперва не разберешь, кто командир, а кто рядовой красноармеец. Одежда у всех поистрепалась, шинелишки обветшали, сапоги стерлись, но в общем никто не унывает.
На крыльце часовой:
— Куда?
— К начальнику политотдела.
— Документы?
Шифрин предъявляет комсомольский билет, Славушка — удостоверение Успенского волкомпарта.
— Проходите.
В комнате тесно, полно и столов и людей. Писаря или кто? Большая пишущая машинка. Курносый юноша в папахе выстукивает на сером листе, повторяя вслух: «При-ка-зы-ва-ю… Приказываю…» Некто с седыми усами и во френче что-то усердно пишет. Двое спорят: «Я вам говорю… Да вы поймите!» Полевой телефон. «Я вас слушаю… Я вас слушаю…» Еще телефон…
Шифрин вытягивается перед человеком с седыми усами.
— Можно видеть начальника политотдела?
Тот указывает на дверь:
— Туда.
Никто их не замечает, не останавливает.
Шифрин бросает взгляд на Славушку: «Идем, идем…»
Опять столы. Еще больше, чем в первой комнате. Славушка жадно все рассматривает. Стопки книг. Несколько командиров. Это уже определенно командиры. На одном столе два баяна. На другом — початая буханка ржаного хлеба.
Шифрин и здесь подходит к самому пожилому:
— Кто здесь начальник политотдела?
— Скоро будет.
Мальчики замирают у стены. Выгонят или не выгонят? Кажется, они никому не мешают. А может быть, и мешают, но здесь привыкли к посторонним.
Скоро будет. Скоро будет… А его все нет!
Вдруг стук. Дверь! Точно порыв ветра, и частая дробь дождя. Шаги! Дверь нараспашку, и в комнату входят три, нет, четыре человека. Впереди женщина, позади нее двое, нет, трое военных, один в шинели, двое в стеганых куртках. В гимназии была такая преподавательница французского: так скажет «голубчик», что легче сквозь землю провалиться, чем взглянуть на нее и в чем-либо признаться. Знакомая серая дама в сером платье, волосы с проседью и кислая мина на лице, впрочем, не столько кислая, сколько сердитая. Необычная учительница, поверх платья черная кожаная куртка, волосы подстрижены, и на ногах хромовые офицерские сапоги. Нет, таких учительниц Славушка еще не видывал!
Один из двоих, что в стеганых куртках, невысокий, круглолицый, с девическими голубыми глазами, домогается какого-то ответа:
— Розалия Самойловна! Как же все-таки поступить?
— Расстрелять.
Вот что говорит дама в сером! Вот тебе и преподавательница французского языка!
— А кого? — спрашивает человек в стеганой куртке. — Отца или сына?
— Обоих, — лаконично отвечает дама. — И пусть о приговоре узнает как можно больше народа. — Взгляд ее обегает комнату и находит нужного ей сотрудника. — Товарищ Мавракадаки, напишите листовку, заголовок — «Дезертирам не будет пощады», покажите мне через полчаса, предупредите типографию напечатать без промедления. — Мальчиков заметила, как только вошла: — Это кто?
— Вас ждут, Розалия Самойловна.
Так эта дама и есть начальник политотдела?
Шифрин еле слышно произносит:
— Мы к вам…
Изящным движением дама вскидывает лорнет в черепаховой оправе… Как же Славушка сразу не заметил лорнет на тонком черном шнурке? Начальник политотдела Тринадцатой армии рассматривает посетителей в лорнет!
— Нам нужен начальник политотдела, — говорит Славушка.
— Я заведующая политотделом, — подтверждает дама. — Слушаю вас, товарищ.
— Я… мы… насчет литературы, — запинается Шифрин. — В губкомоле давно собирались обратиться в политотдел…
— А у меня к вам поручение, — волнуясь, говорит Славушка. — Я из Успенской волости. По поручению волостного комитета партии. У меня к вам письмо…
Можно не сомневаться, заведующая политотделом никогда не слышала об Успенском, но смотрит на мальчика так, точно знает об обитателях Успенского все.
— Проверил кто-нибудь ваши документы? — осведомляется она, хотя ей-то, несомненно, не нужны никакие документы, она и без документов каждого видит насквозь.
— Да, — подтверждает Шифрин, имея в виду часового.
— Вас зовут?
— Шифрин, политпросвет городского райкома Орла.
— Самойлова, — называется, в свою очередь, заведующая политотделом, подавая каждому руку. — Слушаю.
Шифрин повторяет что-то о литературе, литература очень нужна… Заведующая политотделом переводит взгляд на Ознобишина.
— У меня два дела, одно от коммунистов нашей волости, и другое от нас двоих…
— Слушаю, слушаю, — торопит заведующая политотделом.
— Поручение наших коммунистов могу передать вам только наедине, — говорит Славушка. — Это секретно.
Заведующая политотделом согласно наклоняет голову, для нее это привычно.
— Хорошо, идемте.
На этот раз ее никто не сопровождает. Славушка выходит следом за ней в узенький коридорчик, и вот они в тесной комнатке, которая, как понимает Славушка, и есть кабинет заведующей политическим отделом армии.
Ломберный столик вместо письменного стола, два стула, обитых зеленым плюшем, табурет, переносный несгораемый ящик, в углу вместительный кожаный чемодан, и за японской ширмой железная койка, небрежно прикрытая суконным солдатским одеялом.
Кабинет для особо важных разговоров, и здесь же ее спальня. На столе бювар с бумагами, на подоконнике стакан с водой, пузырек с какими-то каплями, зубная щетка, коробка с зубным порошком и флаконы с одеколоном, Славушка видел такие у матери, интеллигентная дама в боевом походе.
— Так что у вас?
Славушка ставит ногу на табурет, раскручивает обмотку, подает бумаги.
Товарищ Самойлова кладет карту на стол.
— Так… так… — Она складывает карту, ее продолговатое лицо вытягивается еще больше.
— Благодарю вас, товарищ, — говорит она, не глядя на Славушку, и быстро выходит. Славушка за ней. — Товарищ Пысин! — зовет Розалия Самойловна. — Немедленно соедините меня по прямому проводу со штабом Южного фронта.
Должно быть, ее здесь здорово побаиваются, потому что товарищ Пысин исчезает мгновенно.
Теперь товарищ Самойлова рассматривает мальчиков более доброжелательно, чуть подавшись вперед, как делают это близорукие люди.
— И что еще?
— Мы хотели бы… — Славушка оглядывается на Шифрина. — Мы хотим на фронт!
Розалия Самойловна молчит, но Шифрин чувствует, она с ними не согласится.
— Мы можем пойти на политработу, — спешит он сказать. — На политпросветработу…
— Нет, нет и нет! — сердито восклицает Розалия Самойловна. — А кто будет работать после того, как мы отгоним Деникина? — Еще будет сдана Змиевка, еще будет сдан Новосиль, еще будет сдан Орел, а она уже знает все наперед. — Вот что, товарищи, сейчас мы отступаем, но скоро будем наступать. Придется хорошо поработать…
То, что она говорит, почти сказка, но Славушка верит ей, он верит в такие сказки.
— Вам придется пробыть в отделе до утра, — говорит она Славушке. — Можете понадобиться. Но бездельничать незачем…
Подзывает товарища Мавракадаки.
— Листовка?
Приказывает дать «товарищам из Орла» последние газеты, «обратите внимание на решения съезда молодежи, это вас непосредственно…», дать белые газеты, «надо знать, что говорят враги»…
Мавракадаки приносит газеты, Розалия Самойловна читает листовку, посылает Мавракадаки в типографию.
Классная дама держит перед глазами лорнет, — только сейчас Славушка понял, что она не близорука, а дальнозорка, — сухой нервной рукой перелистывает газетные листы, длинным тонким пальцем указывает, — интересно, играет ли она на рояле? — «Призыв», деникинская газета, печатается в Царицыне. — Читайте: «Коммунистов надо истреблять поголовно и беспощадно по всей России и истребить несколько десятков тысяч человек…» — В глазах усмешка, умная, лукавая, никакая она не классная дама. — «Коммунисты страшны тем, что они большевики не по принуждению, не за деньги, не по слабости характера, а по убеждению, им не страшны ни пытки, ни смерть».
Розалия Самойловна просматривает какие-то списки. Подзывает долговязого юношу. «Я у вас недавно, а штаты отдела давно надо сократить, долго вы будете ждать свои мячики? — Это долговязому. — Целый месяц бездельничаете в ожидании мячей! — Карандашиком аккуратно зачеркивает строку. — Сократим вашу должность, обойдемся пока без инструктора по спорту, сегодня же отправляйтесь в двести шестнадцатый кавалерийский полк, примите командование эскадроном, поздравляю вас, вот направление…» Долговязый смущен, но не слишком, командовать эскадроном легче, чем находиться под командованием Розалии Самойловны. «И вы… — обращается заведующая политотделом к сотруднику в заплатанном кителе. — Вы прапорщик, имеете боевой опыт, а занимаете должность помзавагиторганом! Вам доверят батальон. Вот назначение…» Она щедро раздает своих сотрудников батальонам, ротам, полкам…
— Где Пысин?
Пысин появляется как из-под земли.
— Штаб фронта на проводе!
— Иду, иду, и сразу же еду на Оптуху, проверить охрану моста… — Заведующая политотделом что-то силится вспомнить. — Это важный мост, с него лет тридцать назад упал пассажирский поезд… Эти товарищи остаются до завтра. Накормите. Зачислите на довольствие за счет отправленных на фронт.
Она уходит, но ничто вокруг не меняется, все в работе, все в этом учреждении живет размеренной жизнью, — Розалия Самойловна уехала, но все время ощущается, что с минуты на минуту она может войти.
Пысин зовет их обедать. Ведет на станцию. На дверях буфета — «Вход по пропускам». Столовая политотдела. На буфетной стойке термосы, горка эмалированных мисок, за стойкой красноармеец в буденовке, на стене плакат «Съел обед — помой посуду», несколько человек за столиками лязгают ложками. Пысин передает красноармейцу два ордера на обед. В обмен на ордера мальчики получают по миске щей из капусты и воблы, и по черпаку пшенки, хлеба нет, хлеб выдают по утрам на весь день.
Рядом в зале для пассажиров сдвигают скамейки.
— Будет суд.
— А нам можно?
— Вход свободный, учитесь.
Ознобишин и Шифрин учатся. Публики в зале предостаточно: какие-то бабки, подростки и мужики, ожидающие чего-то на станции. В зал входят судьи. Рассаживаются за столом. Голубоглазый военный, сопровождавший Розалию Самойловну, оказывается, председатель трибунала. Приказывает ввести подсудимых. Их вводят два красноармейца — мужика с седыми волосами на голове и рыжей бородой и курносого парня с синяком под глазом.
— "Революционный военный трибунал сорок второй стрелковой дивизии… — читает председатель. — Иван Егорович Хабаров укрывал в клуне под замком своего сына Василия Ивановича… Хабаровых — Василия за трусость и позорное шкурничество, Ивана за умышленное укрывательство… Побуждаемые революционным правосознанием…" — Во время чтения приговора вбегает один из конвоиров.
— Коська, Коська!… — кричит он. — Да куда же ты, сука, подевался, они же разбегуц-ца…
Старший Хабаров утешает конвоира:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117