Если уже не внедрился.
— Володя… Но ведь весь экипаж, весь, до последнего человека, проверен. В том числе вами.
— Проверен. Однако, Леонид Петрович, вы сами знаете — дело идет о слишком больших деньгах. И мы должны ждать всего.
Помолчав, Петраков согласился:
— Хорошо, я поговорю с Кулигиным. Мы примем меры. Во всяком случае, до отхода в семь утра на корабль не просочится ни одна крыса.
* * *
Проводив глазами вышедшего из кают-компании Петракова, Сабатеев снял фуражку, положил на стол. Не спеша расстегнул китель, сел. Оглядев стоящих перед ним офицеров, улыбнулся:
— Садитесь, товарищи офицеры. Садитесь, садитесь… Чувствуйте себя свободно. Кто хочет, может курить. Поговорим доверительно.
После того как все трое сели и стулья перестали двигаться, сказал:
— Единственное, о чем хочу предупредить, — до выхода в море о содержании этой беседы не должен знать никто. Только вы. Никто другой, ни родственники, ни друзья, ни знакомые, знать об этом не должен. И даже остальные члены команды. Только вы. Как, я могу на вас рассчитывать?
— Конечно… Безусловно, товарищ контр-адмирал… — послышалось в ответ.
— Отлично. Товарищи офицеры, хочу открыть вам истинную цель предстоящего вам похода. Надеюсь, вы знаете, зачем выходите в море? — Сабатеев посмотрел на Бегуна: — Кирилл Степанович? Не ошибся?
— Так точно, товарищ контр-адмирал. Не ошиблись. «Хад-жибей» списан, как у нас говорят, на иголки. Продан на металлолом. Мы поведем его в Иран, в Аравийское море, в порт Бендер-Аббас. Где оставим иранцам. Вот и вся цель.
— Понятно. — Сабатеев тронул лежащую перед ним фуражку. — Так вот, продажа на металлолом — лишь прикрытие.
— Прикрытие? — Чурылин, типичный «техник», лопоухий, с угреватым лицом, посмотрел на контр-адмирала.
— Да. «Хаджибей» не будет продан на металлолом, это прекрасный и вполне боеспособный крейсер.
Бегун и Чурылин переглянулись. Кулигин продолжал сидеть, как и сидел — упершись взглядом в стол и комкая зажатый в руках черный берет. Оглядев сидящих перед ним, Сабатеев продолжил:
— Слухи о том, что «Хаджибей» будет продан на металлолом, пущены специально, чтобы скрыть истинную задачу предстоящего вам похода.
— Какой же будет истинная задача? — спросил Бегун.
— Маршрут похода остается тем же, но цель — другая. Крейсер идет в Иран, в страну, с которой связаны важные стратегические интересы России, для того, чтобы выполнить во время перехода важное правительственное задание. Поэтому как представитель Главного штаба хочу передать: командование ВМС, доверяя вам выполнение этого важного задания, надеется, что вы выполните его с честью. И еще одно. Думаю, что после выхода в море каждому из вас имеет смысл тактично объяснить наиболее доверенным подчиненным, в чем состоит задача похода. Хотя вообще-то, Кирилл Степанович…
Бегун посмотрел на Сабатеева.
— Валерий Иванович?
— Вообще-то я всегда считал, что мы, военные моряки, должны воспринимать как важное правительственное задание любой приказ. Даже если нам поручается отвести крейсер для переплавки на металлолом.
Бегун развел руками:
— Валерий Иванович… Я ведь имел в виду совсем другое… Вы меня не так поняли…
— Хорошо, хорошо, Кирилл Степанович… — Сабатеев, улыбнувшись, дружески похлопал Бегуна по обшлагу рукава. — Другое значит другое… По существу есть какие-нибудь вопросы?
Ответом было молчание. Наконец Кулигин сказал:
— Да вроде бы все ясно, Валерий Иванович.
— Отлично. Тогда, Кирилл Степанович, будьте добры, проводите меня к машине.
Взяв фуражку, Сабатеев встал. За ним поднялись остальные.
Такой мертвой зыби Седов не видел давно. Волнение началось исподволь, неожиданно, на утренней вахте Глеба. В это время не было даже особого ветра. Впрочем, присутствия ветра он не замечал и сейчас. Ему казалось, стоит какое-то особое, мертвое затишье, лишь огромные волны, зловеще пузырясь и пенясь, неумолимо подтаскивают «Алку» к самому небу, чтобы бросить потом вниз с многометровой высоты.
Каждый раз после такого броска яхта погружалась в воду по самый штирборт. Затем она с трудом выныривала, отплевываясь струями стекавшей с палубы воды, чтобы снова позволить пузырящейся волне безмолвно потащить себя вверх.
Начавшееся утром волнение длилось уже несколько часов. Сейчас за штурвалом в салоне сидела Алла, они же с Глебом, в спасательных жилетах, обвязанные страховочными тросами, встали на всякий случай возле двери, ведущей на палубу. Им приходилось непрерывно следить за морем в дверной иллюминатор — на случай, если вдруг на палубе понадобится их присутствие. Дверь была водонепроницаемой, так что вид на корму открывался лишь в моменты, когда волна начинала тащить на себе «Алку» вверх. Но как только яхта начинала падать вниз, волна, наваливаясь на ют, закрывала иллюминатор полупрозрачной зеленой плотью.
Довгань выглядел абсолютно спокойным и собранным, поэтому Седова несказанно удивили его слова, которые он вдруг прохрипел, когда «Алка», влекомая волной, начала в который уже раз медленно подниматься к небу:
— Слушай, шкотовый, я давно хотел тебе сказать… У нас чужих девочек лапать не принято…
Седов сначала даже не понял, что тот имеет в виду. Посмотрел на него.
— Каких девочек, Глеб? Ты о чем?
— Не понимаешь? — Довгань отплюнулся от попавших ему в рот брызг.
— Нет. Чего-то у меня с юмором во время шторма не очень. Что ты имеешь в виду?
Довгань посмотрел на него, улыбаясь. Но в глазах никакой улыбки не было. В них была угроза.
— Я имею в виду Аллу.
Черт, подумал Седов, вот этого он никак не ждал. Это называется «бред ревности». Главное, к этой ревности он не давал ни малейшего повода. Переспросил:
— Аллу?
— Да, Аллу.
— А что Алла?
— А то, что не нужно ее лапать.
С этим надо кончать. И выяснить отношения прямо сейчас. Немедленно, иначе их плавание превратится в ад. Пожав плечами, сказал как можно спокойней:
— Глеб, ты что? Когда я лапал Аллу?
— Не надо. — Довгань снова отплюнулся от брызг. — Я вчера следил за вами, когда вы крутились на палубе. Ты лапал ее почем зря. За все места.
Вчера… Что же было вчера… Вчера, когда Глеб стоял у штурвала, они вместе с Аллой работали с парусами. Но он и не думал лапать Аллу, как выразился Глеб. Он просто касался ее время от времени, когда они менялись местами. Когда с кем-то вдвоем работаешь с парусами на небольшом пространстве, такие контакты просто неизбежны. При этом он практически даже не думал о том, что рядом была Алла. Он выполнял свою работу, совсем не легкую, во время которой думать, что рядом с тобой находится кто-то еще, некогда.
Посмотрев на Довганя в упор, сказал тихо, но твердо:
— Глеб, давай выясним все сразу.
— Давай. — Ярость в глазах Глеба бушевала по-прежнему, но, похоже, он начинал приходить в себя.
— У меня с Аллой ничего не может быть. Никогда.
Яхта поползла вниз. Глеб, скривившись, посмотрел на него:
— Это еще почему?
— Потому что я люблю другую.
— Кого ж это другую?
— Галю, Аллину подругу.
В каюте наступила тишина. Молчание Глеба, который стоял, изредка облизывая губы, позволяло Седову собраться с мыслями.
— Галю?
— Да. И это очень серьезно. Очень.
— Черт… Если это очень серьезно — что ж она не пришла тебя проводить?
Типичные рассуждения ревнивца, подумал Седов. Для того чтобы погасить ревность, необходимо бесконечно находить новые доводы, чтобы тут же отбросить их.
— Мы договорились, что на причал она не придет. Мы простились у нее дома.
— Да? — Довгань посмотрел на него прищурившись.
— Да. Потом — ты бы видел, в каком она была состоянии. В то утро.
— А в каком она была состоянии?
— Не понимаешь? Вся зареванная.
Упершись спиной в переборку, Довгань сделал усилие, чтобы удержаться во время качки. Спросил хрипло: — Так что, у вас с ней… В самом деле?
— У нас с ней в самом деле. Да брось, будто ты сам об этом не знаешь.
Яхта опять стала подниматься.
— Ладно. Говоришь, это у вас серьезно? — сказал Довгань. Неужели гроза миновала. Похоже. Но у такого человека, как Глеб, приступ вполне может повториться.
— Очень серьезно. А то, что я иногда касался Аллы вчера, когда мы меняли паруса, так от тебя мне это просто смешно слышать. Ты что, никогда не работал с девушками на шкотах?
— Работал…
— Тогда в чем дело?
Будто не услышав вопроса, Довгань поднял глаза вверх. Сказал:
— Черт… Галя вообще говорила Алке, что запала на тебя.
— Глеб… Давай выясним все до конца. Мы все же на одной яхте.
— Давай… — Глеб старательно вглядывался в щель между краем люка и палубой. — Что ты хочешь выяснить?
— Я хочу выяснить, как мне следует теперь работать с Аллой на парусах. Или с оглядкой, чтобы не дай Бог не коснуться ее в ненужном месте. Или нормально. А?
Довгань застыл, будто вообще хотел отключиться от разговора. Наконец сказал:
— Нормально.
— Это точно?
— Точно.
— Пойми, в момент, когда мы работаем на парусах, она для меня не женщина. Она шкотовый.
— Это верно… — Глеб обнял его за плечо, встряхнул. — Вообще, может, я зря все это тебе… Ты уж… Пойми…
— Совершенно точно, зря.
— Просто… Просто пойми, что для меня значит Алла.
— Я понимаю. Примерно то же для меня значит Галя.
— Да? — Глеб с недоверием посмотрел на него. — Ну да… Это такое дело…
— Между прочим, с Галей ты сам меня познакомил. Если помнишь.
— Отлично помню. — Глеб некоторое время разглядывал палубу. — Ладно, Юра, можешь отдохнуть. Через час тебе заступать.
— Спасибо. Я в норме. Постою у иллюминатора.
— Черт, сколько это еще будет длиться…
— Еще часа два, не меньше. Мою вахту застанет.
— Пожалуй. Ладно, расслаблюсь немного. — Глеб осторожно сполз на койку. Спросил, не глядя: — Интересно, Алка наш разговор слышала?
— Смеешься… Через две двери? Потом — ей сейчас не до этого.
— Я тоже так думаю. А с качкой придется потерпеть… До твоей вахты… Я немного придавлю.
— Давай.
Через несколько секунд за спиной раздалось легкое похрапывание. Оглянулся — Довгань спит.
Снова повернулся к иллюминатору. В сплошной лавине воды, медленно тащившей яхту вверх, все время возникали, пенились и таяли пузырьки.
Подумал: теперь он понимает, почему Довгань так долго не мог найти шкотового.
Официант, склонившись к самому уху Липницкого, спросил шепотом:
— Десерт?
Липницкий оглядел стол — ужин, в общем-то, был закончен. Если бы не Феофанов, которого он сам же притащил сюда, можно было считать, что поужинали они нормально. Но Феофанов все испортил. Завтра надо будет обязательно заехать к Давиду и Вике, извиниться. И объяснить, что этот недотепа попал в их компанию случайно.
— Так что насчет десерта, Иосиф Борисович? — повторил официант. — Подавать?
— Да, пожалуй… Хотя…
Оркестр заиграл танго. Пространство перед сценой стало заполняться танцующими. Нет, с десертом придется подождать.
Покосившись в сторону Феофанова, сказал:
— Подожди. Но будь наготове. Я тебя позову.
— Слушаюсь, Иосиф Борисович. — Официант исчез. Сидящий рядом с Липницким Давид встал. Улыбнулся жене:
— Вика?
Вика, юная красавица в роскошном бальном платье, улыбнулась, и они ушли танцевать. Теперь Липницкий и Феофанов остались за столиком одни. Хорошо хоть, подумал Липницкий, тот практически лыка не вяжет.
Наблюдая, как молодожены танцуют, он вдруг ощутил тоску. Он дал маху. Вляпался. Давид был модным московским художником, Вика — не менее модной театральной актрисой. Они считались друзьями, и он пригласил их провести вечер вместе за компанию лишь потому, что рассчитывал: Феофанов, подав в такое общество, оценит это, расколется и расскажет хоть что-то о своей работе. Но Феофанов, ничтожество с носом картошкой и выпуклыми рыбьими глазами, и не думал раскалываться. На все его вопросы о работе он лишь бурчал что-то невнятное. Да и вообще этот индюк за весь вечер не сказал ничего стоящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
— Володя… Но ведь весь экипаж, весь, до последнего человека, проверен. В том числе вами.
— Проверен. Однако, Леонид Петрович, вы сами знаете — дело идет о слишком больших деньгах. И мы должны ждать всего.
Помолчав, Петраков согласился:
— Хорошо, я поговорю с Кулигиным. Мы примем меры. Во всяком случае, до отхода в семь утра на корабль не просочится ни одна крыса.
* * *
Проводив глазами вышедшего из кают-компании Петракова, Сабатеев снял фуражку, положил на стол. Не спеша расстегнул китель, сел. Оглядев стоящих перед ним офицеров, улыбнулся:
— Садитесь, товарищи офицеры. Садитесь, садитесь… Чувствуйте себя свободно. Кто хочет, может курить. Поговорим доверительно.
После того как все трое сели и стулья перестали двигаться, сказал:
— Единственное, о чем хочу предупредить, — до выхода в море о содержании этой беседы не должен знать никто. Только вы. Никто другой, ни родственники, ни друзья, ни знакомые, знать об этом не должен. И даже остальные члены команды. Только вы. Как, я могу на вас рассчитывать?
— Конечно… Безусловно, товарищ контр-адмирал… — послышалось в ответ.
— Отлично. Товарищи офицеры, хочу открыть вам истинную цель предстоящего вам похода. Надеюсь, вы знаете, зачем выходите в море? — Сабатеев посмотрел на Бегуна: — Кирилл Степанович? Не ошибся?
— Так точно, товарищ контр-адмирал. Не ошиблись. «Хад-жибей» списан, как у нас говорят, на иголки. Продан на металлолом. Мы поведем его в Иран, в Аравийское море, в порт Бендер-Аббас. Где оставим иранцам. Вот и вся цель.
— Понятно. — Сабатеев тронул лежащую перед ним фуражку. — Так вот, продажа на металлолом — лишь прикрытие.
— Прикрытие? — Чурылин, типичный «техник», лопоухий, с угреватым лицом, посмотрел на контр-адмирала.
— Да. «Хаджибей» не будет продан на металлолом, это прекрасный и вполне боеспособный крейсер.
Бегун и Чурылин переглянулись. Кулигин продолжал сидеть, как и сидел — упершись взглядом в стол и комкая зажатый в руках черный берет. Оглядев сидящих перед ним, Сабатеев продолжил:
— Слухи о том, что «Хаджибей» будет продан на металлолом, пущены специально, чтобы скрыть истинную задачу предстоящего вам похода.
— Какой же будет истинная задача? — спросил Бегун.
— Маршрут похода остается тем же, но цель — другая. Крейсер идет в Иран, в страну, с которой связаны важные стратегические интересы России, для того, чтобы выполнить во время перехода важное правительственное задание. Поэтому как представитель Главного штаба хочу передать: командование ВМС, доверяя вам выполнение этого важного задания, надеется, что вы выполните его с честью. И еще одно. Думаю, что после выхода в море каждому из вас имеет смысл тактично объяснить наиболее доверенным подчиненным, в чем состоит задача похода. Хотя вообще-то, Кирилл Степанович…
Бегун посмотрел на Сабатеева.
— Валерий Иванович?
— Вообще-то я всегда считал, что мы, военные моряки, должны воспринимать как важное правительственное задание любой приказ. Даже если нам поручается отвести крейсер для переплавки на металлолом.
Бегун развел руками:
— Валерий Иванович… Я ведь имел в виду совсем другое… Вы меня не так поняли…
— Хорошо, хорошо, Кирилл Степанович… — Сабатеев, улыбнувшись, дружески похлопал Бегуна по обшлагу рукава. — Другое значит другое… По существу есть какие-нибудь вопросы?
Ответом было молчание. Наконец Кулигин сказал:
— Да вроде бы все ясно, Валерий Иванович.
— Отлично. Тогда, Кирилл Степанович, будьте добры, проводите меня к машине.
Взяв фуражку, Сабатеев встал. За ним поднялись остальные.
Такой мертвой зыби Седов не видел давно. Волнение началось исподволь, неожиданно, на утренней вахте Глеба. В это время не было даже особого ветра. Впрочем, присутствия ветра он не замечал и сейчас. Ему казалось, стоит какое-то особое, мертвое затишье, лишь огромные волны, зловеще пузырясь и пенясь, неумолимо подтаскивают «Алку» к самому небу, чтобы бросить потом вниз с многометровой высоты.
Каждый раз после такого броска яхта погружалась в воду по самый штирборт. Затем она с трудом выныривала, отплевываясь струями стекавшей с палубы воды, чтобы снова позволить пузырящейся волне безмолвно потащить себя вверх.
Начавшееся утром волнение длилось уже несколько часов. Сейчас за штурвалом в салоне сидела Алла, они же с Глебом, в спасательных жилетах, обвязанные страховочными тросами, встали на всякий случай возле двери, ведущей на палубу. Им приходилось непрерывно следить за морем в дверной иллюминатор — на случай, если вдруг на палубе понадобится их присутствие. Дверь была водонепроницаемой, так что вид на корму открывался лишь в моменты, когда волна начинала тащить на себе «Алку» вверх. Но как только яхта начинала падать вниз, волна, наваливаясь на ют, закрывала иллюминатор полупрозрачной зеленой плотью.
Довгань выглядел абсолютно спокойным и собранным, поэтому Седова несказанно удивили его слова, которые он вдруг прохрипел, когда «Алка», влекомая волной, начала в который уже раз медленно подниматься к небу:
— Слушай, шкотовый, я давно хотел тебе сказать… У нас чужих девочек лапать не принято…
Седов сначала даже не понял, что тот имеет в виду. Посмотрел на него.
— Каких девочек, Глеб? Ты о чем?
— Не понимаешь? — Довгань отплюнулся от попавших ему в рот брызг.
— Нет. Чего-то у меня с юмором во время шторма не очень. Что ты имеешь в виду?
Довгань посмотрел на него, улыбаясь. Но в глазах никакой улыбки не было. В них была угроза.
— Я имею в виду Аллу.
Черт, подумал Седов, вот этого он никак не ждал. Это называется «бред ревности». Главное, к этой ревности он не давал ни малейшего повода. Переспросил:
— Аллу?
— Да, Аллу.
— А что Алла?
— А то, что не нужно ее лапать.
С этим надо кончать. И выяснить отношения прямо сейчас. Немедленно, иначе их плавание превратится в ад. Пожав плечами, сказал как можно спокойней:
— Глеб, ты что? Когда я лапал Аллу?
— Не надо. — Довгань снова отплюнулся от брызг. — Я вчера следил за вами, когда вы крутились на палубе. Ты лапал ее почем зря. За все места.
Вчера… Что же было вчера… Вчера, когда Глеб стоял у штурвала, они вместе с Аллой работали с парусами. Но он и не думал лапать Аллу, как выразился Глеб. Он просто касался ее время от времени, когда они менялись местами. Когда с кем-то вдвоем работаешь с парусами на небольшом пространстве, такие контакты просто неизбежны. При этом он практически даже не думал о том, что рядом была Алла. Он выполнял свою работу, совсем не легкую, во время которой думать, что рядом с тобой находится кто-то еще, некогда.
Посмотрев на Довганя в упор, сказал тихо, но твердо:
— Глеб, давай выясним все сразу.
— Давай. — Ярость в глазах Глеба бушевала по-прежнему, но, похоже, он начинал приходить в себя.
— У меня с Аллой ничего не может быть. Никогда.
Яхта поползла вниз. Глеб, скривившись, посмотрел на него:
— Это еще почему?
— Потому что я люблю другую.
— Кого ж это другую?
— Галю, Аллину подругу.
В каюте наступила тишина. Молчание Глеба, который стоял, изредка облизывая губы, позволяло Седову собраться с мыслями.
— Галю?
— Да. И это очень серьезно. Очень.
— Черт… Если это очень серьезно — что ж она не пришла тебя проводить?
Типичные рассуждения ревнивца, подумал Седов. Для того чтобы погасить ревность, необходимо бесконечно находить новые доводы, чтобы тут же отбросить их.
— Мы договорились, что на причал она не придет. Мы простились у нее дома.
— Да? — Довгань посмотрел на него прищурившись.
— Да. Потом — ты бы видел, в каком она была состоянии. В то утро.
— А в каком она была состоянии?
— Не понимаешь? Вся зареванная.
Упершись спиной в переборку, Довгань сделал усилие, чтобы удержаться во время качки. Спросил хрипло: — Так что, у вас с ней… В самом деле?
— У нас с ней в самом деле. Да брось, будто ты сам об этом не знаешь.
Яхта опять стала подниматься.
— Ладно. Говоришь, это у вас серьезно? — сказал Довгань. Неужели гроза миновала. Похоже. Но у такого человека, как Глеб, приступ вполне может повториться.
— Очень серьезно. А то, что я иногда касался Аллы вчера, когда мы меняли паруса, так от тебя мне это просто смешно слышать. Ты что, никогда не работал с девушками на шкотах?
— Работал…
— Тогда в чем дело?
Будто не услышав вопроса, Довгань поднял глаза вверх. Сказал:
— Черт… Галя вообще говорила Алке, что запала на тебя.
— Глеб… Давай выясним все до конца. Мы все же на одной яхте.
— Давай… — Глеб старательно вглядывался в щель между краем люка и палубой. — Что ты хочешь выяснить?
— Я хочу выяснить, как мне следует теперь работать с Аллой на парусах. Или с оглядкой, чтобы не дай Бог не коснуться ее в ненужном месте. Или нормально. А?
Довгань застыл, будто вообще хотел отключиться от разговора. Наконец сказал:
— Нормально.
— Это точно?
— Точно.
— Пойми, в момент, когда мы работаем на парусах, она для меня не женщина. Она шкотовый.
— Это верно… — Глеб обнял его за плечо, встряхнул. — Вообще, может, я зря все это тебе… Ты уж… Пойми…
— Совершенно точно, зря.
— Просто… Просто пойми, что для меня значит Алла.
— Я понимаю. Примерно то же для меня значит Галя.
— Да? — Глеб с недоверием посмотрел на него. — Ну да… Это такое дело…
— Между прочим, с Галей ты сам меня познакомил. Если помнишь.
— Отлично помню. — Глеб некоторое время разглядывал палубу. — Ладно, Юра, можешь отдохнуть. Через час тебе заступать.
— Спасибо. Я в норме. Постою у иллюминатора.
— Черт, сколько это еще будет длиться…
— Еще часа два, не меньше. Мою вахту застанет.
— Пожалуй. Ладно, расслаблюсь немного. — Глеб осторожно сполз на койку. Спросил, не глядя: — Интересно, Алка наш разговор слышала?
— Смеешься… Через две двери? Потом — ей сейчас не до этого.
— Я тоже так думаю. А с качкой придется потерпеть… До твоей вахты… Я немного придавлю.
— Давай.
Через несколько секунд за спиной раздалось легкое похрапывание. Оглянулся — Довгань спит.
Снова повернулся к иллюминатору. В сплошной лавине воды, медленно тащившей яхту вверх, все время возникали, пенились и таяли пузырьки.
Подумал: теперь он понимает, почему Довгань так долго не мог найти шкотового.
Официант, склонившись к самому уху Липницкого, спросил шепотом:
— Десерт?
Липницкий оглядел стол — ужин, в общем-то, был закончен. Если бы не Феофанов, которого он сам же притащил сюда, можно было считать, что поужинали они нормально. Но Феофанов все испортил. Завтра надо будет обязательно заехать к Давиду и Вике, извиниться. И объяснить, что этот недотепа попал в их компанию случайно.
— Так что насчет десерта, Иосиф Борисович? — повторил официант. — Подавать?
— Да, пожалуй… Хотя…
Оркестр заиграл танго. Пространство перед сценой стало заполняться танцующими. Нет, с десертом придется подождать.
Покосившись в сторону Феофанова, сказал:
— Подожди. Но будь наготове. Я тебя позову.
— Слушаюсь, Иосиф Борисович. — Официант исчез. Сидящий рядом с Липницким Давид встал. Улыбнулся жене:
— Вика?
Вика, юная красавица в роскошном бальном платье, улыбнулась, и они ушли танцевать. Теперь Липницкий и Феофанов остались за столиком одни. Хорошо хоть, подумал Липницкий, тот практически лыка не вяжет.
Наблюдая, как молодожены танцуют, он вдруг ощутил тоску. Он дал маху. Вляпался. Давид был модным московским художником, Вика — не менее модной театральной актрисой. Они считались друзьями, и он пригласил их провести вечер вместе за компанию лишь потому, что рассчитывал: Феофанов, подав в такое общество, оценит это, расколется и расскажет хоть что-то о своей работе. Но Феофанов, ничтожество с носом картошкой и выпуклыми рыбьими глазами, и не думал раскалываться. На все его вопросы о работе он лишь бурчал что-то невнятное. Да и вообще этот индюк за весь вечер не сказал ничего стоящего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73