Хотя, по логике, устанавливать скрытый мини-микрофон под кормой яхты — полная нелепость, начать, конечно, надо с поиска «жучка». Кулигин с его изощренностью мог поставить мини-микрофон, чтобы выяснить, о чем они говорят в конце перехода.
Взяв на яхте оба прибора, незаметно исследовал корму. Сколько он ни прижимал к борту определитель, исследуя каждый миллиметр поверхности, скрытых «жучков» в районе кормы не оказалось.
Не подавал сначала признаков жизни и миноискатель. Однако после того, как он провел им наверху, с торца кормы под самым штирбортом, прибор издал характерный звук.
Вглядевглись, Седов понял принцип маскировки, который использовал Кулигин. Воспользовавшись округлыми обводами кормы, спецназовец поставил мину, накрыв ее сверху специально изготовленной искривленной пластиной. Эта пластина, искусно подклеенная тканью и покрытая краской, вписалась в полуовал боковой части кормы как влитая.
Постаравшись, чтобы его движения выглядели как можно более естественными, спрятал миноискатель в карман. Достав платок, вытер появившийся на лбу пот. Ощутил внезапно появившуюся сухость во рту. Значит, на корме — мина. Интересно только, когда Кулигин собирается ее взорвать. Вряд ли он сделает это сейчас, когда яхта стоит в ангаре. Скорее всего это произойдет, когда они спустят яхту на воду. А спустят они ее скоро, когда крейсер войдет в гавань Бендер-Аббаса. И все же время у него есть, до Бендер-Аббаса как-никак остается больше суток хода.
О том, что он обнаружил на корме яхты мину, он должен сказать Глебу и Алле. Но вот когда он скажет им об этом — он должен тщательно взвесить.
Крейсер должен был вот-вот пройти мыс Эль-Хадд, после которого намеченный маршрут следовало без лишних вопросов изменить. Учитывая это, Петраков поднялся в ходовую рубку сразу же после восьми утра. Он уже слышал о покушении на отца — сначала во вчерашних вечерних новостях, после которых обменялся радиограммами с Москвой, затем в повторном сообщении, переданном только что.
Подумал: те, кто стоит сейчас в ходовой рубке рядом с ним, конечно же, тоже знают об этом. Но молчат, проявляя тем самым сдержанность и своего рода морскую солидарность. Остановившись рядом со штурвальным, он не заметил ни одного брошенного в его сторону взгляда.
Первым, кто завел разговор об отце, был Бегун. Поднявшись в рубку вскоре после Петракова, старпом, остановившись рядом, сказал негромко:
— Леонид Петрович, я потрясен. Я только что слышал последние известия. Не могу поверить.
— Спасибо, Кирилл Степанович. Но с отцом все в порядке, я только что получил радиограмму от главврача. Поэтому давайте будем гасить на крейсере разговоры на эту тему, хорошо?
— Конечно, Леонид Петрович. Но вообще можете располагать моей поддержкой. — Помолчав, старпом спросил: — После Эль-Хадда сворачиваем на норд-вест?
— Нет, продолжаем идти на норд. Даже на норд-норд-ост. В связи с особыми условиями задания. Прошу, Кирилл Степанович, проследить за младшими штурманами, чтобы они держали этот курс. И, главное, чтобы все обходилось без лишних расспросов. Вы поняли мое указание?
— Так точно, понял, Леонид Петрович. Куда примерно мы будем держать курс?
— Пока на Чахбехар. А потом я скажу.
— Хорошо, Леонид Петрович. Все будет сделано, как вы говорите.
— И предупредите старших офицеров, чтобы после обеда не расходились. Я проведу с ними короткую беседу.
— Есть, Леонид Петрович.
Петраков простоял в ходовой рубке почти до самого обеда. За полчаса до того, как они втроем, он, Глеб и Алла, должны были, как обычно, сесть обедать у него в каюте, позвонил Глеб. На завтрак Глеб и Алла не пришли, поэтому первое, что сказал Глеб, было:
— Леня, черт возьми… Что ж ты мне не сказал про отца? После памятного разговора с Лапиком Петраков вдруг осознал, что не может уже говорить с Довганем так, как говорил раньше. Помолчав, выдавил:
— Глеб, было некогда. Да и потом — ведь все обошлось. У отца легкое ранение. Он выписывается.
— Я рад. Как насчет обеда? Приходить? Смотри, мы можем пообедать где-то еще.
— Почему, приходите. Буду ждать вас, как обычно.
Во время обеда разговор в каюте Петракова не клеился. Ничего, кроме того, что было уже известно из последних новостей, Петраков рассказать не мог. Довольно сухо сообщив о том, что киллера найти не удалось, а жена отца, его мачеха, скончалась на месте, он замолчал.
Лишь к концу обеда, когда Глеб и Алла собирались уходить, сказал:
— Глеб, если хочешь опробовать яхту, можешь сделать это завтра утром.
— Завтра утром?
— Да. По моим расчетам, мы встанем на бочку часов в девять. Подойдет наш корабль, чтобы забрать экипаж, — и сразу же можете спускать яхту. Без экипажа крейсер будет стоять на бочке нескЪлько суток. На нем будут только я и еще человек двадцать, чтобы проинструктировать иранцев, на что и где нажимать.
— Отлично. Будем готовиться.
После обеда Петраков дождался, пока в каюту придет старший лейтенант Качуров. Спросил:
— Ну что?
— Леонид Петрович, свободные от вахты офицеры ждут вас в кают-компании.
— Бегун и Чурылин там?
— Так точно, Леонид Петрович.
— Хорошо, идем. — Взяв подготовленную заранее папку с несколькими приказами по кораблю, спустился вместе с Качу-ровым в кают-компанию.
Здесь сидели девять офицеров, все свободные от вахты. Кивнув им, сел за стол, положил папку перед собой. Выждав, сказал:
— Друзья! Наш переход подходит к концу. Переход был трудным, вы это знаете. Было все. Но вы, каждый из вас, все до последнего человека, выдержали проверку на прочность. За что я вам благодарен. Большое вам спасибо, друзья. Сердечное спасибо.
— Служим России! — ответили сидящие почти в один голос.
Оглядев всех, Петраков вздохнул:
— Теперь — не как подчиненным, а как друзьям по службе. Вы знаете, что для меня конец перехода был омрачен случившимся в Москве. К счастью, для самого близкого мне человека, отца, все обошлось благополучно. Он легко ранен и выписывается из больницы. Больше я не хотел бы говорить на эту тему.
Офицеры промолчали. Выдержав паузу, Петраков раскрыл папку:
— Я только что подписал приказ о вашем списании с крейсера. Об этом списании мы все знали, готовились к нему и понимали: списание с корабля совсем не означает расставание навеки. Уверен, мы с вами еще встретимся на других кораблях, на других флотских соединениях. И будем служить вместе — так, как служили здесь.
Поскольку военно-санитарное судно «Академик Тимирязев», которое должно доставить вас в Новороссийск, не имеет достаточного запаса хода и не успевает подойти к месту стоянки крейсера к завтрашнему утру, технически переход на «Академик Тимирязев» будет происходить так: завтра утром, после того, как мы встанем на бочку, к нам подойдет находящийся в Аравийском море эсминец «Основательный». Вы и остальные члены экипажа должны будете сразу после завтрака построиться на палубе с вещами. Переход будет проводиться на рейде, вас и остальных членов экипажа будут переправлять на «Основательный» четыре катера, два наших и два с эсминца. Во время перехода на эсминец все должно быть рассчитано по минутам, поэтому попрошу всех вас позаботиться о заблаговременном получении документов, а также суточных денег… — Помолчал, пережидая оживление. — Да, суточных денег в валюте, поскольку вам предстоит несколько заходов в иностранные порты. Документы и деньги вам и остальным членам экипажа выдаст старший помощник, капитан второго ранга Бегун. Предупредите об этом ваших подчиненных. Сейчас старший лейтенант Качуров зачитает приказ по кораблю, в который включены списки всех, кто переходит на судно «Академик Тимирязев». Все услышавшие свои фамилии должны знать, что завтра утром они перейдут на эсминец «Основательный», который доставит их к борту судна «Академик Тимирязев». Командира «Основательного», капитана второго ранга Сергея Владимировича Дранникова, я лично не знаю, но слышал, что это прекрасный моряк и офицер. Говорю это к тому, что вам до перехода на «Академик Тимирязев» придется провести на эсминце двенадцать часов, может, чуть больше. — Посмотрел на Качурова: — Зачитайте приказ.
После того как Качуров зачитал приказ, Петраков разъяснил:
— Здесь, в этой папке, распечатки списков тех, кто переходит на «Тимирязев». Старший лейтенант, пустите папку по кругу, пусть каждый возьмет себе списки.
Подождав, пока разберут списки, добавил:
— И еще одно. Каждого из вас, лично, я хотел бы сегодня видеть у себя в каюте. Чтобы сказать на прощание несколько теплых слов. Дружески. Качуров объяснит вам, кому когда заходить. Все.
Значение этих слов все прекрасно поняли. Все знали Петракова и знали, что он сдержит слово и выдаст каждому в конце перехода обещанную денежную премию — от себя лично.
Оставшись ночью на яхте один, Седов, подремав часа два, проснулся. Сев на койке, нащупал в темноте каюты все, что приготовил за день. Две пустые брезентовые корабельные сумки, ремень для переноски тяжестей, фонарь с синим стеклом, электронную отмычку. Взяв все это, спустился с яхты. Осторожно, прячась в тень, подошел к дверям ангара. Прислушался.
Свистел ветер, вибрировал корпус крейсера, но других звуков слышно не было. Убедившись, что он сейчас на верхней палубе один, осторожно двинулся к уже известной ему боцманской каптерке. В электронной отмычке сейчас нужды уже не было, он знал систему набора, но, подойдя к двери каптерки, на всякий случай еще раз проверил комбинацию. Открыв дверь, проскользнул внутрь. Прикрыв за собой дверную створку, включил фонарь. Синий свет блекло осветил оружейный арсенал.
Открыв все секции стального короба, всмотрелся — и начал отбор. Первым делом переложил на палубу две ручные ракеты «шмель» системы «вода — вода», два гранатомета и один тяжелый пулемет. Подумав, добавил к ним легкий переносной миномет. Затем начал наполнять сумки боеприпасами — гранатами, пулеметными лентами, минами. Закончив и закрыв все секции арсенала, попробовал поднять отобранное. Ему показалось — за три, а то и за две ходки он сможет перенести все.
Однако когда, взяв одну из сумок и выйдя из каптерки, он двинулся к ангару, то уже через несколько шагов понял: хорошо, если он сможет перенести все отобранное за четыре ходки.
Сделав все четыре ходки, он, выйдя из каптерки в пятый раз, с тяжелым пулеметом, запер дверь. Крейсер продолжал идти вперед в темноте ночи полным ходом. На палубе по-прежнему никого не было.
Вернувшись в ангар, перенес оружие на яхту. Подумав, сложил все в грузовом отсеке в форпике. Накрыв оружие брезентом, задвинул люк и лег спать. По его расчетам, пропажа оружия в арсенале будет обнаружена не скоро — если вообще будет обнаружена.
На следующее утро, после завтрака, когда «Хаджибей» в виду иранского берега был уже поставлен на бочку, на верхней палубе собрался практически весь экипаж. Офицеры, старшины, мичманы и матросы были одеты в повседневную форму, при каждом был мешок, а то и два, с личными вещами. Люди ждали построения, разбившись на группы; часть собравшихся рассматривала видневшийся на берегу порт и эсминец «Основательный», стоявший на бочке всего в полукабельтове от крейсера. Люди на эсминце, одетые кто в робу, кто в походную корабельную форму, тоже стояли у лееров и изредка махали людям на крейсере руками. Те отвечали им тем же.
Седов, Алла и Глеб тоже стояли у лееров. Эсминец, на сером борту которого был выведен огромный белый номер «447», держал, как и положено во время стоянки, на флагштоке андреевский флаг, на корме — гюйс.
Кивнув в сторону гавани и домиков на берегу, Алла спросила:
— Это и есть Бендер-Аббас?
— Должен быть, — ответил Глеб.
— Я почему-то думала, Бендер-Аббас больше.
— Ничего не знаю, Алена. Бендер-Аббас это или что-то другое, мне никто не сообщал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73