Эмма, глубоко взволнованная моими откровениями, призналась, что вполне понимает теперь мое нежелание назвать свое подлинное имя. С нараставшим сочувствием слушала она мое повествование о школе, куда меня направил мистер Степлайт, хотя я смягчил в рассказе все связанные с ней ужасы и обошел молчанием историю Стивена Малифанта и обстоятельства, приведшие к его смерти. Ни словом не обмолвился я и о ситуации, в какой застал матушку по возвращении в Лондон: я сказал только, что нашел ее больной и в крайней бедности после того, как с ней жестоко обошлись миссис Фортисквинс и мистер Сансью и она была заключена в тюрьму Флит. Я был тронут вниманием, с каким Эмма следила за моим рассказом: когда я упомянул, что сэр Персевал отказал матушке в помощи, она выразила не меньшее, чем я сам, недоумение этим, поскольку, как представлялось, в интересах Момпессонов было поддерживать жизнь моей матушки – наследницы Хаффамов. О смерти матушки я едва нашел в себе силы рассказать совсем коротко, и мои чувства, которые я не сумел скрыть, глубоко затронули мою собеседницу.
– Где это произошло? – спросила Эмма.
Я назвал этот гнусный дворик.
– И чтобы ее похоронить, вам нужно было обратиться в приход?
– Да, – ответил я, стараясь не ворошить воспоминаний.
– И какое имя внесли в запись? – Я молча смотрел на Эмму, но она, глядя мне прямо в глаза, сказала: – Я спрашиваю об этом потому, что отец очень озабочен, как обеспечить вам безопасность, и попрошу его поговорить об этом с вами.
Чувствуя себя пристыженным, я проговорил:
– Вы обращаетесь со мной лучше, чем я того заслуживаю. Отвечу: имя, которое я назвал приходскому клерку, – Мелламфи.
Я продолжил рассказ, описав, как попал в «остов» и жил с Барни и его бандой, пока постепенно не уяснил, что они не остановятся ни перед чем – вплоть до убийства. Эмма, охваченная ужасом, была также не менее моего озадачена моим открытием – что Барни был тем самым взломщиком в Мелторпе много лет тому назад.
В заключение я описал свой побег из «остова», путешествие к дому дедушки, отказ старого мистера Эскрита впустить меня в дом и встречу с мальчишкой, который и привел меня к дому Эммы.
Должен уточнить, что мой рассказ не был столь же связным, каким выглядит здесь: порой те или иные обстоятельства требовали разъяснений, которые побуждали меня нарушать строгую хронологическую последовательность. Помимо смерти и похорон матушки, Эмму более всего интересовало ее описание той ночи, когда был убит мой дед. Мы не единожды перебрали все подробности, и Эмма разделила мои подозрения относительно того, что мотивом для убийства могло стать завещание, упомянутое дедушкой.
– Какая жалость, что у вас нет теперь его письма! – проговорила Эмма, и меня глубоко растрогало ее горячее участие в моих бедах.
По окончании моего рассказа Эмма сказала:
– Отец желал бы поговорить завтра о вашем будущем. Вы достаточно хорошо себя чувствуете?
Я ответил утвердительно и, оставшись один, поразмыслил о том, насколько более легким сделалось для меня бремя ответственности после того, как во мне принял участие сочувственный слушатель.
На следующий день Эмма вошла ко мне в комнату вместе с отцом. Пока он придвигал стулья для себя и для дочери поближе к моей постели и торжественно усаживался, у меня мелькнула мысль, что он – единственный из членов семейства, к кому я не в силах питать безоговорочного расположения. Говорил мистер Портьюс холодно и напыщенно, а сидевшая рядом Эмма улыбалась мне, словно желая выказать сердечную теплоту, которую ее отец питал ко мне, не умея выразить ее внешне.
– Моя дочь, – начал он, сложив вместе коротенькие толстые пальцы, – передала мне все, о чем вы ей рассказали, и я взялся поразмыслить, какие меры следует предпринять, дабы наилучшим образом оградить вас от лиц, могущих причинить вам вред. Для меня очевидно, что многое зависит от исхода различных тяжб, которые рассматриваются в канцлерском суде. Хотя, – добавил он с усмешкой, – будучи скромным адвокатом, я не имею доступа к тайнам суда лорд-канцлера. Посему я взял на себя смелость обратиться за консультацией к юристу-солиситору, мистеру Гилдерсливу, моему приятелю, которому я вполне доверяю, и изложил ему все ваши обстоятельства – разумеется, строго конфиденциально.
– Вы очень добры, мистер Портьюс.
– Вовсе нет, вовсе нет, – возразил мистер Портьюс, явно смущенный моей благодарностью. – Мистер Гилдерслив полагает, что вам как сироте (по крайней мере, в юридическом смысле) наилучшим способом защиты от махинаций других сторон явилось бы прямое обращение в канцлерский суд с просьбой об опекунстве.
Обратиться в канцлерский суд! При одной мысли о возможности проникнуть в самое средоточие тайн, которые окутывали всю мою жизнь, меня охватило сильнейшее волнение.
– Что я должен сделать?
– Процедура, насколько мне известно, довольно простая. Вы попросту подтверждаете свою личность показанием под присягой – в данном случае устным, которое необходимо подкрепить показаниями свидетелей. Из числа тех, кого легко разыскать.
– Но не кажется ли вам, мистер Портьюс, что мое положение наиболее безопасно, если мои враги считают меня умершим, а именно в это они и поверят, если я просто-напросто исчезну?
– Совершенно неважно, что кажется мне, – сдержанно отозвался мистер Портьюс. – Мистер Гилдерслив полагает, что ситуация выглядит именно так, как я имел честь ее обрисовать.
– Но каким образом они смогут отыскать меня теперь? Никто не знает, что я здесь.
– Вы в этом уверены? Дочь сообщила мне, что предводитель банды, попавшейся вам в недостроенном здании в Нарядных Домиках, – тот самый человек, который много лет тому назад вломился к вам в дом. Можете вы гарантировать, что это всего лишь совпадение? А если нет, то не небезосновательна ли мысль, что этот человек является агентом ваших противников? В таком случае нельзя быть уверенным, что он снова вас не отыщет.
Мне пришлось признать справедливость этого довода и согласиться, что самый надежный для меня выход – это предстать перед судом лорд-канцлера. Однако мысленно мне тут же представилось неодолимое препятствие:
– Но ведь это очень дорого обойдется?
– Я оплачу гонорар мистера Гилдерслива, – заявил мистер Портьюс. – Вам незачем об этом тревожиться.
При этих словах глаза мои наполнились слезами. Мистер Портьюс, смешавшись, слегка отставил стул и кашлянул в платок.
– Вы очень добры, – промямлил я. – Вы для меня как родная семья.
Словно от избытка чувств, мистер Портьюс вынул из кармана соверен и торжественно вручил его мне.
– Теперь мы и есть ваша родная семья, Джонни. – Эмма придвинулась ближе и сжала мне руку. Оборотившись к мистеру Портьюсу, она спросила: – Отец, можно мне теперь ему сказать? – Мистер Портьюс кивнул, и она продолжила: – Если вы дадите согласие, мистер Гилдерслив обратится к судье с просьбой учредить для вас опекунство, передав попечение о вас моим родителям. Они усыновят вас, Джонни, и вы станете моим истинным братом. И тогда вам ничто не будет грозить.
– Согласен ли я! – вырвалось у меня восклицание. Эмма меня поцеловала, а мистер Портьюс взял меня за руку и неловко ее потряс с несколько недовольным выражением на лице, словно смущенный чувствами, какие испытывал.
Мне сказали, что мистер Гилдерслив придет завтра для того, чтобы растолковать, что от меня требуется. Оставшись один, я лежал, не в силах заснуть от волнения и странных переживаний, связанных с внезапным обретением семьи. Я уже сильно привязался к Эмме и не сомневался, что мы с Николасом станем друзьями, а миссис Портьюс казалась мне исполненной материнской доброты. И все же на сердце у меня было не совсем спокойно. Наверное, решил я, это оттого, что мистер Портьюс держался; несмотря на всю свою щедрость, холодно, и мне нелегко было согласиться с его будущей властью надо мной в загадочной роли «отца».
На следующее утро мне разрешили встать с постели и встретить мистера Гилдерслива, сидя в кресле у огня. Он явился около десяти в сопровождении Эммы и мистера Портьюса: высокий, худощавый человек с острыми чертами лица. Он был близорук и часто прибегал к помощи лорнета, который висел на черной ленточке. Вскидывая его, он долго всматривался в меня через стекло и бормотал: «Замечательно! Замечательно!» Если бы он не был солиситором канцлерского суда, я бы счел его тупицей.
– Итак, вы – наследник Хаффамов. – Он вытянул руку. – Я, как и все представители юридического сообщества, слежу за этим процессом не первый год.
Мои посетители расположились вокруг меня, и мистер Гилдерслив начал:
– Председательствовать будет председатель Апелляционного суда. Прежде всего ему будет необходимо убедиться, что вы – действительно тот, кем себя именуете, с каковой целью – подкрепить ваши показания, данные под присягой, – мы и вызвали на заседание свидетельницу, безукоризненно респектабельную.
– Сэр, могу я узнать, кто это?
Мистер Гилдерслив сверился с бумагами:
– Миссис Фортисквинс, вдова достопочтенного юриста.
– И вы уже вызвали ее в суд? – изумленно спросил я.
– Да, несколько дней тому назад.
Я взглянул на Эмму, и та пояснила:
– Видишь ли, Джонни, отец так стремился поскорее дать делу ход, что принялся действовать сразу же, стоило ему уяснить из моего пересказа твоей истории, какие именно меры необходимы.
Я молчал, и мистер Гилдерслив продолжил:
– Далее, вы должны позаботиться о том, чтобы ни словом не упомянуть перед председательствующим об опасности, якобы вам угрожающей с чьей бы то ни было стороны.
– Но ведь это же основная причина для учреждения надо мной опеки, разве не так?
Мистер Гилдерслив обменялся взглядами с присутствующими.
– Да, насколько мне известно, – согласился он. – Однако закон не руководствуется теми же критериями важности, что и мы. Мы не можем голословно обвинять противную сторону без неопровержимых доказательств. Иначе мы просто-напросто запутаем дело, что для нас вовсе нежелательно, правда?
Несколько озадаченный, я кивнул в знак согласия.
– Очень хорошо, – продолжал мистер Гилдерслив. – После того как мы установим факт кончины вашей матери – пустая формальность, уверяю вас, поскольку вы подтвердите его под присягой, а действительность оного подкрепят свидетели, мы заявим…
– Простите, пожалуйста, мистер Гилдерслив, – перебил я. Юрист ошеломленно уставился на меня, недоумевая, как это я осмелился прервать ход его изложения. – Мне неясно, зачем нужно поднимать этот вопрос. Я определенно предпочел бы этого не делать.
– Вы предпочли бы этого не делать, – монотонно повторил мистер Гилдерслив. – Мастер Клоудир, мне представляется, что вы недопонимаете: мы имеем дело с законом. Вашим склонностям и антипатиям в суде не место. Ваш юридический статус сироты необходимо подтвердить. Вам это ясно?
– Да, – кротко согласился я, заметив на лице Эммы ободряющее выражение.
– Теперь, с вашего позволения, – вновь заговорил мистер Гилдерслив, – я продолжу. Как только это будет установлено, мы обратимся к суду с просьбой о помещении вас под опеку и предоставлении прав опекунства мистеру Пор-тьюсу. Особенно важно показать председательствующему, насколько вы счастливы находиться здесь, в этом доме. Вы счастливы находиться здесь, не так ли?
– Да-да, конечно. Давно уже я не был так счастлив.
– Великолепно. Затем советую вам назвать мистера и миссис Портьюс своими дядюшкой и тетушкой с целью продемонстрировать суду, что вы считаете себя членом семейства. Вам это понятно?
– Да, вполне. Я так и поступлю.
– Тогда это, собственно, и все, что я собирался сегодня вам сообщить, молодой человек. Вскоре увидимся на судебном заседании.
Мы пожали друг другу руки и, к моему облегчению, мистер Гилдерслив удалился вместе с мистером Портьюсом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102