– Это означает, что я уже не нужен? – спросил я.
– А разве вы не против? – возразил мистер Дигвид.
Я слегка заколебался с ответом, и Джоуи это подметил.
– По мне, так это вам не больно подходит! – съязвил он.
– Придержи язык, – прикрикнула на него миссис Дигвид.
– Пусть не навсегда, но пока что меня это устраивает, – ответил я.
Мистер Дигвид одобрительно кивнул:
– Втроем куда надежнее.
– Все же, – осторожно вставила миссис Дигвид, – не очень-то правильно таким, как вы, зарабатывать на жизнь этим способом.
Джоуи взглянул на меня с усмешкой, в которой мне почудилась издевка.
– Как мы решим с деньгами? – спросил я.
Мистер Дигвид посмотрел на жену:
– Вот как мы подсчитали. Разделим наш заработок на пять частей. Вам с Джоуи причитается по одной, а я забираю остаток. С вас – восемь шиллингов за жилье и питание, вместе со стиркой.
Условия показались мне подозрительно щедрыми. По сути, это было признанием того, что деньги поступают им из другого источника. В лице Джоуи я уловил недовольство тем, что его уравняли со мной.
Так и постановили. Отныне моя жизнь потекла по этому странному руслу. И как бы часто я ни спускался под землю, испытанное в первый раз чувство ужаса до конца никогда меня не покидало. Это выглядело тем удивительней, что, невзирая на все опасности, данный образ жизни представлялся мне наименее рискованным. Я, по крайней мере, перестал быть игрушкой в руках слепой судьбы или несведущей жертвой тайного заговора; достигнув низшей точки человеческого существования, я тем не менее обнаружил, что способен выжить – и не посредством унизительного выпрашивания милостыни на городских улицах, но благодаря делу, которое требовало храбрости, умения и выносливости. Там, внизу, прихоти случая имели надо мной мало власти, и я не обольщался обманчивой свободой (так, как я ее понимал), поскольку не сомневался, что моей жизнью кто-то манипулирует – хотя и не знал в точности, кто именно. Пребывание в клоаке, конечно, задевало чувства, однако там я сталкивался с простыми физическими угрозами, мою гордость и независимость нимало не задевавшими; кроме ранения, болезни или смерти, других страхов они мне не внушали. Главное, чего я боялся – и вместе с тем страстно желал, – это обнаружения скрытой руки, направившей Дигвидов в мою сторону.
Мистер Дигвид так ловко управлялся со своими орудиями – с моей помощью и с помощью более опытного Джоуи, – что нам удавалось прочесать обширные пространства, имея довольно приличный улов. Мой доход после выплаты восьми шиллингов обычно составлял два-три шиллинга в неделю. Я пытался скопить сумму, занятую у Сьюки, однако мне это никак не удавалось, и я, не желая послать ей меньше требуемого, прекратил ей писать.
Со временем я начал понимать, почему мистер Дигвид столь часто посещает близлежащий паб.
– Необходимо себя прочистить, – говаривал он. – Работенка там очень уж высушивает нутро.
Я-то считал, что, наоборот, слишком увлажняет, но вполне сочувствовал его потребности после тьмы и тесноты подземелий оказаться в ярко освещенном и шумном «Борове и свистке». Миссис Дигвид тоже находила свои занятия стиркой «иссушающими», а потому и она нуждалась в частых посещениях паба; остаток денег они тратили на пиво и джин; именно по этой причине, мне казалось, им и приходилось трудиться в поте лица. Они всегда зазывали меня с собой, но я поначалу уклонялся.
Когда же уступил, то выяснил, что мистера Дигвид а к этим частым визитам побуждали еще и профессиональные интересы: кабачок «Боров и свисток» на Петтикоут-лейн служил для членов Общества подземных старателей местом собраний. Здесь они обменивались сведениями относительно рабочих условий и здесь же учредили кассу взаимопомощи» куда делали взносы на случай несчастного происшествия или внезапной болезни.
Джоуи частенько отправлялся в паб вместе с родителями, однако большую часть времени проводил с ватагой мальчишек в поисках утиля или железного лома, который они сдавали старьевщикам. Он нередко попадал в ту или иную переделку, и родители не на шутку тревожились, что его затянут в какую-нибудь преступную компанию. Свои деньги он тратил в основном на одежду понаряднее и на табак, поскольку обзавелся с недавних пор трубкой. Повадки его изменились мало: со мной он держался по-прежнему холодно и даже враждебно, хотя под землей мы слаженно работали рука об руку. Как-то раз он позвал меня «потешиться с ребятами», но я отказался, полагая необходимым выдерживать между нами дистанцию.
Было легче всего уступить подобным искушениям и мало-помалу втянуться в тот образ жизни, какой вели эти добросердечные, радушные люди: они пользовались моментом и мало задумывались о будущем. Моя судьба, однако, должна была разительно отличаться от их судьбы ввиду моего происхождения. Я часто вспоминал о том, что если слова мистера Ноллота о завещании Джеффри Хаффама справедливы, то в таком случае по всем законам морали мне принадлежит огромное богатство и я, роющийся в отбросах в поисках медяков, по справедливости должен обладать одним из крупнейших в Англии состояний. Мысль преисполняла меня восторгом, однако с непонятным удовольствием я всячески ее опровергал, убеждая себя, что наличие подобного завещания ничем не доказано и, если оно не будет найдено, никаких шансов на восстановление своих прав у меня нет; как ни странно, но все эти препятствия делали мои воздушные замки более осязаемыми. Впрочем, в мечтах я заносился слишком высоко, а когда начинал сознавать полнейшую невероятность того, что завещание обнаружится (если оно еще существует или существовало вообще), меня охватывала безнадежность, и все мои красочные фантазии таяли без следа.
Кроме того, малейшая попытка заявить о себе повлекла бы за собой новые угрозы со стороны Клоудиров; я, испытывая соблазн последовать девизу хаффамовских пращуров искать спасение в противостоянии опасностям, находил все более привлекательными безвестность и обособленность, обретенные мною ныне.
Моя мечта, убеждал я себя, не сводилась к эгоистической жажде обогащения: я не забыл ничего из содеянного Клоудирами и Момпессонами над их противниками, и меня обуревало стремление воздать им по заслугам. Восстановление справедливости обуздает их гордыню и заставит если не раскаяться, то горько пожалеть о зле, причиненном мне и моим близким.
Мрачная отрада, с которой я созерцал похищенное Момпессонами богатство, порой побуждала меня отправляться по вечерам на Брук-стрит и расхаживать взад-вперед возле их дома. Что же, выходит, я тайно наблюдаю за теми, кто тайно меня обеспечивает? Ответа у меня не находилось. Несколько раз я видел, как сэр Персевал и леди Момпессон прибывали и отбывали в карете, а однажды заметил юную девушку, которая могла быть Генриеттой.
Лицезрение узурпаторов заставило меня вновь взяться за книги. Если мне суждено вернуть имение, я должен многое знать о Законах и Праве Справедливости. И потому, хотя по возвращении из подземных экспедиций ноги у меня подкашивались, большую часть досуга я проводил за чтением. Меня радовало, что хозяева, как правило, отсутствовали, и домик предоставлялся в мое полное распоряжение: уединенность была моей потребностью. (Жизнь бедняков, как я узнал, целиком протекала на людях, и Дигвиды не понимали моего желания оставаться наедине с собой.) И часто-часто, сидя в одиночестве у огня с раскрытой книгой на коленях, я думал о матушке и вспоминал наши счастливые времена, проведенные в деревне.
На Мейден-лейн в Ковент-Гардене располагалась лавка букиниста, с владельцем которой я подружился: он был человеком интересным и думающим. Он позволил мне за скромную плату и вносимый за каждую книгу залог брать что угодно из его запасов. Я читал преимущественно труды по юстиции, а также разрозненные тома «Спектейтора», «Татлера», «Рамблера» – и, кроме того, английских классиков: Шекспира, Мильтона, Гоббса, «Расселаса», «Векфилдского священника» и «Историю Древней Греции и Рима» Голдсмита, но для развлечения и романы наподобие «Замка Отранто», «Монаха» и «Перегрина Пикля». Однако основным моим занятием стало изучение законодательства: я чувствовал, что приобретаю знания, которые помогут мне подтвердить свои права и позволят пользоваться ими в полной мере.
Стараясь быть с Дигвидами возможно меньше, я, однако же, постоянно подстерегал какой-нибудь знак, который дал бы мне ключ к разгадке, кто же все-таки руководит ими по отношению ко мне. Узнать ничего не удавалось. Их молчание, впрочем, говорило само за себя; меня, в частности, очень удивляло, что ни о Салли, ни о других детях не упоминалось ни словом.
Когда череда месяцев превратилась в год, мои надежды на обретение наследства стали казаться мне еще более абсурдными. Вероятнее всего, завещания никогда не существовало: свидетельства были косвенными и скудными; мистер Ноллот, по-видимому, недопонял или исказил слова Питера Клоудира, либо Питер точно так же обошелся с тем, что ему якобы сообщил мой дедушка. Итак, пошел второй год моего пребывания у Дигвидов, и мои книги по юстиции начали покрываться пылью в каморке наверху, которую я по-прежнему делил с Джоуи. Я все так же жаждал справедливости и временами предавался мечтаниям о немыслимом богатстве, однако теперь судебный иск представлялся мне обманчивым блуждающим огоньком, способным обречь мой разум на гибельные иллюзии, как это произошло с моим дедушкой.
Я старался внушить себе, что лучше принять неизбежное и смириться со своим настоящим и беспросветным будущим, нежели обольщаться пустыми бреднями. Но нестерпимо было думать, что вся моя жизнь пройдет вот таким образом и что, оказавшись на самом дне, я никогда с него не поднимусь. И в самом деле – многого ли я стою? Говорил же мистер Пентекост, что ценность человека определяется суммой, которую за него дают на рынке, а моя цена была близка к нулю. Чувство угнетенности во мне все нарастало, на душе становилось все тревожней, поскольку дальнейшее не сулило ни малейшего облегчения. Гнев и ненависть жгли мне душу, домик Дигвидов стал казаться тюрьмой. Теперь я почти всякий вечер наведывался с моими хозяевами в «Боров и свисток», в ярком свете, среди гомона отдыхая душой от мрака и безлюдья подземелий. Постепенно я приучился находить в выпивке отраду и утешение от тягот и со стыдом должен признаться, что не единожды возвращался со своими спутниками домой нетвердыми шагами. Не знаю, чего мне больше хотелось – вытравить память о прошлом или же истребить всякие мысли о будущем. Так или иначе, я искал забвения – своего рода смерти, которая была бы противоположностью моей тогдашней жизни.

КНИГА III
ДЕДУШКИ
Глава 86
Как-то вечером в середине мая, почти через два года после моего вызволения из логова доктора Алабастера усилиями Дигвидов, я сидел внизу за чтением книги. Лица, которые, как я полагал, платили Дигвидам за попечение обо мне, до сих пор вестей о себе не подавали, вследствие чего мои гадания о них начали казаться мне самому более чем сомнительными. В тот вечер дома я оставался один: Джоуи где-то слонялся, а его родители, конечно же, проводили время в пабе, куда на этот раз я отказался их сопровождать.
Дверь неожиданно отворилась – и послышался голос Джоуи, приглашавшего кого-то войти в комнату; ему отвечал женский голос. Джоуи появился на пороге с таинственным видом.
Вслед за ним показалась юная леди – именно так, во всяком случае, я ее воспринял. На ней изящно сидело очень красивое алое шелковое платье, шляпку украшало павлинье перо. Она была высокого роста, миловидна, ее голубые глаза смотрели уверенно, нос был чуточку вздернут, золотистые волосы лежали локонами, а щеки были слегка подрумянены. Она держала в руках элегантный зонтик – и выглядела до странности чужеродной в нашей убогой комнатке, которую наполнил аромат экзотических духов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102