Когда-то у меня была жена, питавшая ко всем этим изыскам слабость. Два года назад мы расстались.
Она нашла себе молодца, которому не нужно было работать по двадцать пять часов в сутки. Нашла обожателя, который, судя по всему, вообще не работает. Он числится кем-то в концертном агентстве, и я часто вижу, как он сидит в кафе «Славия» в окружении панков, в коих, по-видимому, дремлет художническая душа, и греховно Красиных девиц.
Нельзя сказать, что при виде этих барышень я не испытываю зависти. Песня сорокалетнего человека еще далеко не спета, у него есть определенные потребности, без удовлетворения которых жизнь утрачивает свои краски.
Я подкрепляюсь, бреюсь. Человек моей профессии бреется всякий раз, как оказывается в ванной. Меня могут поднять среди ночи, и я еду. Еду бог знает куда и черт знает на сколько. Поэтому в прихожей у меня на всякий пожарный случай всегда наготове чемоданчик с туалетными принадлежностями и чистым бельем.
Наконец я доставляю себе удовольствие принять теплый душ, а за окном уже утро нового дня. Я ложусь спать. Укладываюсь на французскую постель, широкую, словно степь (постель тоже выдумка бывшей моей благоверной). Расслабляю мускулы. Релаксирую.
Тщетно. Во мне еще не улеглось возмущение этим извозчиком. Завтра же приму меры... А сейчас я кладу в рот таблетку ноксирона, запиваю теплой водой из-под крана. Я вытягиваюсь и погружаюсь в размышления.
КОГДА ТЕБЕ УЖЕ СОРОК,
следует знать свое место в этом мире. Пора уже отдавать себе отчет в том, на что ты еще способен, а от чего уже следует отказаться, пора ясно сознавать, чего ты хочешь, а без чего можешь и обойтись. Поэтому время от времени я произвожу небольшие ревизии и, подобно потерпевшему кораблекрушение Робинзону, выписываю на листе бумаги все «за» и «против» касательно собственной персоны.
Скажем, кровяное давление у меня 125 на 85, Что еще терпимо, зато я обретаюсь в этом мире без аппендикса и без семнадцати удаленных зубов. На спине у меня длинный шрам от ножевого ранения, который летом на пляже волнует воображение двадцатилетних девах (у меня серьезное подозрение, что нынешние девицы слегка чокнутые), зато, когда падает атмосферное давление, шрам ноет самым бессовестным образом. У меня уже было два перелома руки и шесть сердечных приступов. Рост у меня без малого сто восемьдесят сантиметров, а вот быть довольным своим весом я никак не могу. Любой из вас скажет: просто надо заниматься спортом,— так-то оно так, но когда? Сверхурочная работа для людей моей профессии словно бы не в счет, в иные дни я тружусь по двадцать пять часов. Вроде бы сие невозможно — согласен, и кое-кто скажет, что мне следовало бы вернуть все мои школьные ведомости, где неизменно красовалось «отлично» по математике, но никто меня не разубедит, что те минуты, когда я делаю два дела одновременно, должны быть помножены
на два. К примеру, когда я сижу в ванне и одновременно штудирую криминологический вестник или чищу зубы левой рукой, а правой провожу щеткой но пиджаку, висящему на плечиках, разговариваю по телефону и заодно читаю обвинительное заключение,— время движется по абсциссе АВ, а моя работа составляет 2АВ.
Но почему я, собственно, о простых вещах говорю столь замысловато? Кому нужна эта витиеватость? Говорю я так, скорее всего, потому, что работу свою люблю. Что мне уже осточертело выслушивать анекдоты, какие обычно рассказывают о людях нашей профессии (я уже собрал изрядную коллекцию этих хохм), и я не могу удержаться, чтобы при любом случае не заметить во всеуслышание: дело с нами обстоит не так уж плохо. Во всяком случае, у меня, как мне кажется, развито чувство юмора, я знаю, в каких случаях пишется «и», а в каких «ы», и, как следует из вышесказанного, знаю цену времени. Пусть после этого кто-нибудь осмелится утверждать, будто Бертик Глухий не отличает сена от соломы!
Ах да, эти несчастные имя и фамилия! Это второе, что меня мучает наряду с моем неудавшейся семейной жизнью. Однажды я непременно стребую с кого-нибудь компенсацию за моральный ущерб, причиненный мне моим именем. Из-за нею я с малолетства познал, что жизнь отнюдь не Прогулка по цветущему лугу. Начиная с детского сада я вынужден драться с теми, кто утверждает, будто человек, отмеченный таким образом, не заслуживает ни дружеского положения, ни доверия, ни тем более любезного обхождения. Собственно, вся моя жизнь — это сплошное доказывание того, что и с подобным изъяном можно чего-то стоить.
Перед войной мой дед, Адальберт Елииек, держал в небольшом городке ювелирную лавку. И вся наша
родия ИЗ КОЖИ Лезла поп, чтобы снискать его благоволение. Пятерым моим ДВОЮРОДНЫМ братьям был нанесен тот же моральный утери, что мне,— все мы Адальберты, и при встречах с родными порождает изрядную неразбериху. В итоге все старания родственников пошли насмарку — дедово дело национализировали, и фирма «Елинек» ныне называется «Кооператив „Золотых дел мастер"».
Тем, что я сохранил хладнокровие, я обязан прежде всего отцу, который с иронической усмешкой наблюдал за никому не нужным соперничеством. Он отваживался даже над матерью, твердя, что ему незачем зариться на чье-то золото. Что с него достаточно «вот этих молотых чешских рук» — отец был первоклассным механиком. Остальные дожидались наследства, ссорились друг с другом, отравляя себе лучшие годы жизни. Прикидывали с карандашом в руках: «Если я получу это, а Карла удовольствуется тем...»
Золотая лихорадка, я должен с сожалением это констатировать, охватила прежде всего мою мать, которая трижды в день внушала мне, что однажды я стану, должен стать ювелиром, и только ювелиром. Надо ли удивляться, что я взлелеял в себе отвращение к золотым предметам, что я решил во что бы то ни стало заделаться грабителем? Я мечтал крушить витрины ювелирных мастерских и раскалывать сейфы, как орехи. Разумеется, я не собирался стать заурядным подонком, который трахнет клиента обрезком трубы — и дело с концом, я хотел овладеть профессией грабителя-джентльмена. Я мечтал носить «бабочки» в горошек и работать в перчатках. Ах, боже (коего, судя по всему, нет и в помине)! Было бы ужасно, если бы детские мечты сбывались. Сегодня у меня титул доктора правоведения и звание старшего лейтенанта криминальной службы.
Ноксирон начинает действовать. Я вытягиваюсь, по рукам и ногам разливается усыпляющее тепло. Телефон звякнул, словно пробуя голос, а затем принялся трезвонить.
Моя жена была художницей, она любила кричащие краски. Самый ненавистный предмет в моей квартире пламенеет оранжево, точно спина дворника. Кричит. Кричит окраской, а теперь и звуковым сигналом. Меня нет дома, уговариваю я его. Ну вас всех к черту, нет меня дома, и все тут! Я уехал с цирком «Прага» в кругосветное турне. Я на Таити, с которым нет телефонной связи. Я '"пропал без вести. Я «безвестная пропажа», как выражается один мой приятель, кстати сочинитель детективных романов.
Будучи человеком дисциплинированным, я, разумеется, поединок проигрываю. Беру трубку.
— Слушаю! Глухий!—отзываюсь я, как обычно. Это всего-навсего жалкая острота, я понимаю, но все-таки лучше, чем ничего.
— Майор Бажант.
— Да, слушаю,— осекаюсь я.
— Через десять минут за вами приедут. Срочное задание.
— Понимаю.
— Все! — Трубка на другом конце провода падает на рычаг.
О служебных делах наш начальник не распространяется по телефону, дома у него тоже, небось, висит плакатик
со скосившим глаза диверсантом, какой маячил у каждого аппарата в части, где я проходил военную службу. БУДЬ БДИТЕЛЕН! ВРАГ ПОДСЛУШИВАЕТ! А, ладно, в конце концов, через несколько минут я узнаю, в чем дело.
Я выбираюсь из постели, бегу ставить воду для кофе. Теперь наоборот — нужно снять усталость, нейтрализовать действие снотворного. Так я и знал, что его не следует принимать, ведь было предчувствие! Все мы делаем глупости. Поскольку времени у меня в обрез, наливаю в ковшичек воду из крана с горячей водой. Самый верный способ сделать кофе невкусным. Теплая вода у нас отдает машинным маслом. Едва успеваю обжечь нёбо, как уже звонят у дверей. На пороге мне ехидно улыбается капитан Экер.
СОБСТВЕННО, НАСТОЯЩАЯ ФАМИЛИЯ капитана Экснера — Бавор. Камил Бавор. А с этим Экспером мы так, валяем дурака, дали ему такое прозвище. Мои читает о приключениях своего дыхание. И невольно начинает ПОХОДИТЬ на своего кумира. Отличной дикцией, манерами и безукоризненным внешним видом. Еще бы ему не одеваться с иголочки, ведь он женат! У него есть кому позаботиться о рубашках и костюмах. Он не чета нашему брату, кто сам стряпает, сам стирает, ходит в химчистку, сам занимается глажкой. — Доброе утро! — с тошнотворной бодрецой восклицает он.— Надеюсь, мы разбудили тебя вовремя, как раз ты спал без задних ног! Я хмуро водолазку, которая сдавливает мне, и отправляюсь на работу.
ТОЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ не обойтись, какая бы профессия у вас ни была, а в нашем деле тем паче. Это верно, что многие предпочитают не иметь с нами никаких дел и дают нам всевозможные прозвища. Но есть у нас с этими юмористами нечто об все мы хотим, чтобы жизнь была чистой и безопасной для каждого. Но сделать жизнь такой нельзя без мусорщиков. Обычно те, кто и слышать о нас не хочет, когда приспичит, взывают к нам громче всех.
Меня прямо зло берет, когда мы расследуем какое-нибудь самое что ни на есть заурядное дело, а те, кого оно касается, молчат как рыбы. Мы мечемся, разыскиваем.
В конце концов до истины мы почти всегда докапываемся, но. сколько времени на это уходит! Если хоть немного везет, то примерно через неделю мы добываем информацию, которую могли бы получить сразу.
— Почему вы не сказали нам об этом сразу?
— Вы об этом не спрашивали. А потом, что я, стукач, что ли?
Удивительно. Знаю, что, несмотря на все предубеждения, большинство людей готово нам помочь, большинство людей не выносит тунеядцев и бандитов. И потому мы получаем письма без подписи, нам звонят по телефону, не, называя своего имени.
«Обратите внимание на Яноушека!»
«Не хотели бы вы заглянуть в ведомости выдачи зарплаты за сентябрь?»
«Спросите у Франты, что он делал в среду в пятнадцать часов!»
Сегодня в половине второго ночи кто-то позвонил дежурному.
— На шоссе при въезде в Южный город стоит такси, за рулем мужчина. Я остановился спросить, не нуждается ли он в помощи. Не сделалось ли ему плохо или еще что-нибудь, ну, знаете, всякое бывает. Такое может случиться с каждым, поэтому я и остановился. Но ему уже никто не поможет, он мертв. В него всадили нож, наверное бандиты. Прямо в шею. Все залито кровью,
— Ваше имя и адрес? — спросил дежурный, нажимая на кнопки пульта перед собой.
— Пардон, но встревать в это дело я не собиралось. Я вам сообщил, остальное ваша забота.
Итак, мы едем. Бавор закуривает «Спарту», я приоткрываю окошко, чтобы холодный воздух помог мне немного прийти в себя.
ПА АВТОСТРАДЕ
мы оказались мигом. Сразу было ясно, что здесь что-то произошло: машина «скорой помощи» с вращающейся мигалкой, две оранжевые милицейские машины, одна черная «Волга» от нас и двадцать или тридцать автомобилей, водители которых остановились из любопытства. Они теснятся, словно в театре, вытягивают шеи, оживленно переговариваются.
—- Разгоните, к черту, эту колонну,— первое, что ворчливо произносит Бавор, выходя из машины.— На кой дьявол вы здесь торчите, ребята?
И вахмистры пристыженно расходятся.
— Я уезжаю тоже,-—запальчиво произносит врач «скорой помощи».— Я приехал, когда ваши люди тут уже были. Я здесь абсолютно не нужен, этот парень мертв, по крайней мере, уже полчаса.
— Ладно, проваливайте!
— Меня здесь держали, будто это сделал я. Не позволяли уехать. Говорю вам, тут медицина бессильна. Он был готов за две минуты.
— Понятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Она нашла себе молодца, которому не нужно было работать по двадцать пять часов в сутки. Нашла обожателя, который, судя по всему, вообще не работает. Он числится кем-то в концертном агентстве, и я часто вижу, как он сидит в кафе «Славия» в окружении панков, в коих, по-видимому, дремлет художническая душа, и греховно Красиных девиц.
Нельзя сказать, что при виде этих барышень я не испытываю зависти. Песня сорокалетнего человека еще далеко не спета, у него есть определенные потребности, без удовлетворения которых жизнь утрачивает свои краски.
Я подкрепляюсь, бреюсь. Человек моей профессии бреется всякий раз, как оказывается в ванной. Меня могут поднять среди ночи, и я еду. Еду бог знает куда и черт знает на сколько. Поэтому в прихожей у меня на всякий пожарный случай всегда наготове чемоданчик с туалетными принадлежностями и чистым бельем.
Наконец я доставляю себе удовольствие принять теплый душ, а за окном уже утро нового дня. Я ложусь спать. Укладываюсь на французскую постель, широкую, словно степь (постель тоже выдумка бывшей моей благоверной). Расслабляю мускулы. Релаксирую.
Тщетно. Во мне еще не улеглось возмущение этим извозчиком. Завтра же приму меры... А сейчас я кладу в рот таблетку ноксирона, запиваю теплой водой из-под крана. Я вытягиваюсь и погружаюсь в размышления.
КОГДА ТЕБЕ УЖЕ СОРОК,
следует знать свое место в этом мире. Пора уже отдавать себе отчет в том, на что ты еще способен, а от чего уже следует отказаться, пора ясно сознавать, чего ты хочешь, а без чего можешь и обойтись. Поэтому время от времени я произвожу небольшие ревизии и, подобно потерпевшему кораблекрушение Робинзону, выписываю на листе бумаги все «за» и «против» касательно собственной персоны.
Скажем, кровяное давление у меня 125 на 85, Что еще терпимо, зато я обретаюсь в этом мире без аппендикса и без семнадцати удаленных зубов. На спине у меня длинный шрам от ножевого ранения, который летом на пляже волнует воображение двадцатилетних девах (у меня серьезное подозрение, что нынешние девицы слегка чокнутые), зато, когда падает атмосферное давление, шрам ноет самым бессовестным образом. У меня уже было два перелома руки и шесть сердечных приступов. Рост у меня без малого сто восемьдесят сантиметров, а вот быть довольным своим весом я никак не могу. Любой из вас скажет: просто надо заниматься спортом,— так-то оно так, но когда? Сверхурочная работа для людей моей профессии словно бы не в счет, в иные дни я тружусь по двадцать пять часов. Вроде бы сие невозможно — согласен, и кое-кто скажет, что мне следовало бы вернуть все мои школьные ведомости, где неизменно красовалось «отлично» по математике, но никто меня не разубедит, что те минуты, когда я делаю два дела одновременно, должны быть помножены
на два. К примеру, когда я сижу в ванне и одновременно штудирую криминологический вестник или чищу зубы левой рукой, а правой провожу щеткой но пиджаку, висящему на плечиках, разговариваю по телефону и заодно читаю обвинительное заключение,— время движется по абсциссе АВ, а моя работа составляет 2АВ.
Но почему я, собственно, о простых вещах говорю столь замысловато? Кому нужна эта витиеватость? Говорю я так, скорее всего, потому, что работу свою люблю. Что мне уже осточертело выслушивать анекдоты, какие обычно рассказывают о людях нашей профессии (я уже собрал изрядную коллекцию этих хохм), и я не могу удержаться, чтобы при любом случае не заметить во всеуслышание: дело с нами обстоит не так уж плохо. Во всяком случае, у меня, как мне кажется, развито чувство юмора, я знаю, в каких случаях пишется «и», а в каких «ы», и, как следует из вышесказанного, знаю цену времени. Пусть после этого кто-нибудь осмелится утверждать, будто Бертик Глухий не отличает сена от соломы!
Ах да, эти несчастные имя и фамилия! Это второе, что меня мучает наряду с моем неудавшейся семейной жизнью. Однажды я непременно стребую с кого-нибудь компенсацию за моральный ущерб, причиненный мне моим именем. Из-за нею я с малолетства познал, что жизнь отнюдь не Прогулка по цветущему лугу. Начиная с детского сада я вынужден драться с теми, кто утверждает, будто человек, отмеченный таким образом, не заслуживает ни дружеского положения, ни доверия, ни тем более любезного обхождения. Собственно, вся моя жизнь — это сплошное доказывание того, что и с подобным изъяном можно чего-то стоить.
Перед войной мой дед, Адальберт Елииек, держал в небольшом городке ювелирную лавку. И вся наша
родия ИЗ КОЖИ Лезла поп, чтобы снискать его благоволение. Пятерым моим ДВОЮРОДНЫМ братьям был нанесен тот же моральный утери, что мне,— все мы Адальберты, и при встречах с родными порождает изрядную неразбериху. В итоге все старания родственников пошли насмарку — дедово дело национализировали, и фирма «Елинек» ныне называется «Кооператив „Золотых дел мастер"».
Тем, что я сохранил хладнокровие, я обязан прежде всего отцу, который с иронической усмешкой наблюдал за никому не нужным соперничеством. Он отваживался даже над матерью, твердя, что ему незачем зариться на чье-то золото. Что с него достаточно «вот этих молотых чешских рук» — отец был первоклассным механиком. Остальные дожидались наследства, ссорились друг с другом, отравляя себе лучшие годы жизни. Прикидывали с карандашом в руках: «Если я получу это, а Карла удовольствуется тем...»
Золотая лихорадка, я должен с сожалением это констатировать, охватила прежде всего мою мать, которая трижды в день внушала мне, что однажды я стану, должен стать ювелиром, и только ювелиром. Надо ли удивляться, что я взлелеял в себе отвращение к золотым предметам, что я решил во что бы то ни стало заделаться грабителем? Я мечтал крушить витрины ювелирных мастерских и раскалывать сейфы, как орехи. Разумеется, я не собирался стать заурядным подонком, который трахнет клиента обрезком трубы — и дело с концом, я хотел овладеть профессией грабителя-джентльмена. Я мечтал носить «бабочки» в горошек и работать в перчатках. Ах, боже (коего, судя по всему, нет и в помине)! Было бы ужасно, если бы детские мечты сбывались. Сегодня у меня титул доктора правоведения и звание старшего лейтенанта криминальной службы.
Ноксирон начинает действовать. Я вытягиваюсь, по рукам и ногам разливается усыпляющее тепло. Телефон звякнул, словно пробуя голос, а затем принялся трезвонить.
Моя жена была художницей, она любила кричащие краски. Самый ненавистный предмет в моей квартире пламенеет оранжево, точно спина дворника. Кричит. Кричит окраской, а теперь и звуковым сигналом. Меня нет дома, уговариваю я его. Ну вас всех к черту, нет меня дома, и все тут! Я уехал с цирком «Прага» в кругосветное турне. Я на Таити, с которым нет телефонной связи. Я '"пропал без вести. Я «безвестная пропажа», как выражается один мой приятель, кстати сочинитель детективных романов.
Будучи человеком дисциплинированным, я, разумеется, поединок проигрываю. Беру трубку.
— Слушаю! Глухий!—отзываюсь я, как обычно. Это всего-навсего жалкая острота, я понимаю, но все-таки лучше, чем ничего.
— Майор Бажант.
— Да, слушаю,— осекаюсь я.
— Через десять минут за вами приедут. Срочное задание.
— Понимаю.
— Все! — Трубка на другом конце провода падает на рычаг.
О служебных делах наш начальник не распространяется по телефону, дома у него тоже, небось, висит плакатик
со скосившим глаза диверсантом, какой маячил у каждого аппарата в части, где я проходил военную службу. БУДЬ БДИТЕЛЕН! ВРАГ ПОДСЛУШИВАЕТ! А, ладно, в конце концов, через несколько минут я узнаю, в чем дело.
Я выбираюсь из постели, бегу ставить воду для кофе. Теперь наоборот — нужно снять усталость, нейтрализовать действие снотворного. Так я и знал, что его не следует принимать, ведь было предчувствие! Все мы делаем глупости. Поскольку времени у меня в обрез, наливаю в ковшичек воду из крана с горячей водой. Самый верный способ сделать кофе невкусным. Теплая вода у нас отдает машинным маслом. Едва успеваю обжечь нёбо, как уже звонят у дверей. На пороге мне ехидно улыбается капитан Экер.
СОБСТВЕННО, НАСТОЯЩАЯ ФАМИЛИЯ капитана Экснера — Бавор. Камил Бавор. А с этим Экспером мы так, валяем дурака, дали ему такое прозвище. Мои читает о приключениях своего дыхание. И невольно начинает ПОХОДИТЬ на своего кумира. Отличной дикцией, манерами и безукоризненным внешним видом. Еще бы ему не одеваться с иголочки, ведь он женат! У него есть кому позаботиться о рубашках и костюмах. Он не чета нашему брату, кто сам стряпает, сам стирает, ходит в химчистку, сам занимается глажкой. — Доброе утро! — с тошнотворной бодрецой восклицает он.— Надеюсь, мы разбудили тебя вовремя, как раз ты спал без задних ног! Я хмуро водолазку, которая сдавливает мне, и отправляюсь на работу.
ТОЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ не обойтись, какая бы профессия у вас ни была, а в нашем деле тем паче. Это верно, что многие предпочитают не иметь с нами никаких дел и дают нам всевозможные прозвища. Но есть у нас с этими юмористами нечто об все мы хотим, чтобы жизнь была чистой и безопасной для каждого. Но сделать жизнь такой нельзя без мусорщиков. Обычно те, кто и слышать о нас не хочет, когда приспичит, взывают к нам громче всех.
Меня прямо зло берет, когда мы расследуем какое-нибудь самое что ни на есть заурядное дело, а те, кого оно касается, молчат как рыбы. Мы мечемся, разыскиваем.
В конце концов до истины мы почти всегда докапываемся, но. сколько времени на это уходит! Если хоть немного везет, то примерно через неделю мы добываем информацию, которую могли бы получить сразу.
— Почему вы не сказали нам об этом сразу?
— Вы об этом не спрашивали. А потом, что я, стукач, что ли?
Удивительно. Знаю, что, несмотря на все предубеждения, большинство людей готово нам помочь, большинство людей не выносит тунеядцев и бандитов. И потому мы получаем письма без подписи, нам звонят по телефону, не, называя своего имени.
«Обратите внимание на Яноушека!»
«Не хотели бы вы заглянуть в ведомости выдачи зарплаты за сентябрь?»
«Спросите у Франты, что он делал в среду в пятнадцать часов!»
Сегодня в половине второго ночи кто-то позвонил дежурному.
— На шоссе при въезде в Южный город стоит такси, за рулем мужчина. Я остановился спросить, не нуждается ли он в помощи. Не сделалось ли ему плохо или еще что-нибудь, ну, знаете, всякое бывает. Такое может случиться с каждым, поэтому я и остановился. Но ему уже никто не поможет, он мертв. В него всадили нож, наверное бандиты. Прямо в шею. Все залито кровью,
— Ваше имя и адрес? — спросил дежурный, нажимая на кнопки пульта перед собой.
— Пардон, но встревать в это дело я не собиралось. Я вам сообщил, остальное ваша забота.
Итак, мы едем. Бавор закуривает «Спарту», я приоткрываю окошко, чтобы холодный воздух помог мне немного прийти в себя.
ПА АВТОСТРАДЕ
мы оказались мигом. Сразу было ясно, что здесь что-то произошло: машина «скорой помощи» с вращающейся мигалкой, две оранжевые милицейские машины, одна черная «Волга» от нас и двадцать или тридцать автомобилей, водители которых остановились из любопытства. Они теснятся, словно в театре, вытягивают шеи, оживленно переговариваются.
—- Разгоните, к черту, эту колонну,— первое, что ворчливо произносит Бавор, выходя из машины.— На кой дьявол вы здесь торчите, ребята?
И вахмистры пристыженно расходятся.
— Я уезжаю тоже,-—запальчиво произносит врач «скорой помощи».— Я приехал, когда ваши люди тут уже были. Я здесь абсолютно не нужен, этот парень мертв, по крайней мере, уже полчаса.
— Ладно, проваливайте!
— Меня здесь держали, будто это сделал я. Не позволяли уехать. Говорю вам, тут медицина бессильна. Он был готов за две минуты.
— Понятно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44