— одергивает словоохотливого кока директор.— Товарищи сами знают, что им надо делать и что не надо!
— В этом можете не сомневаться! — говорю я, поднимаясь, а Микеш тем временем заканчивает записывать фамилии и адреса.
Мы выходим. Идем к машине. За нами наблюдают четверо, лица которых пятнами проступают сквозь занавеску.
— Думаешь о том же, о чем и я? — смеется Микеш.— Что они заслуживают хорошей ревизии?
— А какой шалман этого не заслуживает? — хмурюсь я.— Какое заведение сегодня не нуждается в этом, как свинарник — в уборке? Они не исключение.
— Куда теперь? В «Скотленд-Ярд»?
— Да,— вздыхаю я.— «Новый Скотленд-Ярд», этот наш сумасшедший дом. Надо еще раз прощупать Гуго.
ОКОЛО ТРЕХ ЧАСОВ ДНЯ
я — в городке Чешская Брана. Хотя я и сверялся по карте,
но все-таки поплутал, пока добрался до окраины: темпы строительства у нас действительно потрясающие — там, где на карте обозначена одинокая лесная сторожка, сейчас стоят панельные дома нового микрорайона; где на карте тропа, ныне автострада с четырехрядным движением.
Наконец я попадаю в ухоженный садик, чистенький прямо-таки по-санаторному. Крепкий старик пьет пиво, отхлебывая из кувшина. Саженными шагами подступает сюда новостройка, еще немного — и она поглотит и этот сад, и этот дом. Пока же на этом клочке земли словно бы еще длится неторопливый девятнадцатый век. Здесь все растет, послушное воле своего создателя. Стройные деревца, образцово подстриженные кусты. Овощи вытянулись на "грядке словно бы по линеечке, и даже компостная куча выглядит как-то'благообразно. Мир стоит на людях аккуратных, говаривал мой отец, а мужчина в саду, по всему видно» гораздо аккуратнее, чем когда-либо буду я. Дед взглянул на меня раз, другой, потом поставил кувшин и заковылял мне навстречу.
— Вы кого-то ищете?
— Добрый день! Любуюсь вашим садом, пан Иржи-чек. Как все тут у вас красиво, все ласкает глаз.
— Полно! — машет он рукой.— Будь у вас столько же времени, сколько у меня... Ну да нынешний год — последний. Весной сюда придут экскаваторы. А я прямехонько в дом для престарелых.
— А почему туда?
— Поставить себе новую хибару у меня уже нет сил. А в панельный дом — ни за что! Соседей я люблю, но слушать их перебранки за стеной — это уже слишком.
Он подводит меня к скамейке, на которой сидел. Дружески протягивает мне кувшин.
— Не могу, пан Иржичек. Я на машине. А вообще-то я с удовольствием составил бы вам компанию, все по боку — ив отпуск сюда. Вы один здесь живете?
— Уже восемнадцать лет,— кивает он.— Парень у меня сбежал в Канаду, теперь пишет, чтобы и я к нему туда перебрался. Да какой уж теперь смысл, сколько мне еще осталось небо коптить?
— Гм...
— Никакого смысла. Жена в могиле, уже восемнадцатый год, как я сказал. Вот и живу бобылем. Сам стряпаю, сам стираю.
— Пан Иржичек, я из угрозыска, из Праги. Ваш адрес мне дали в местном горсовете, я здесь раньше не бывал.
Приехал расспросить вас об одном пареньке, который двадцать пять лет назад снимал у вас комнату.
— А тебе это доподлинно известно? **~ Доподлинно.
— Какой же это был год? Сразу и не соображу...
— С шестидесятого по шестьдесят второй,— говорю я.— Некий Тоник Ферецкий. Потом он отсюда ушел в армию, а после армии уже не вернулся.
— А, Тонда! Ну да, Тонда. А с чего это вы о нем вспомнили?
— Да, понимаете, исчез он. Вот мы и разыскиваем его там, где он когда-то жил,— вдруг объявится.
— Не иначе как деру дал,— качает головой старик,— вроде моего балбеса. Девчонка его бросила, так он — фьють и за кордон! Да, в бегах Тоник, не иначе. Вроде и не лоботряс, а все ему было как-то не по нутру. И денег-то у него мало, а у других, мол, куры не клюют. И в Прагу-то он вернется во что бы то ни стало, дескать, там кроны сами в руки идут. И вдруг — молчок. Нашел себе дельце... не знаю, говорить ли тебе об этом. Как бы ему не повредить...
— Ерунда, пан Иржичек. Ведь прошло больше двадцати лет. Чего бы он тут ни натворил, это уже ненаказуемо, за давностью.
— Что верно, то верно. Постой, как же все это было? А, вспомнил. Наш Мирек сбежал в шестидесятом. Старуха ходила как в воду опущенная. Все не могла к тишине привыкнуть. Ну я и стал пускать жильцов. Не то чтобы по нужде,— я тогда работал на железной дороге машинистом! А чтобы старухе скучно не было, пока я на работе. Ну и пустил я этого Тонду. Он что-то там набедокурил, и его вытурили из интерната. Ну да, аккурат двадцать пять лет тому, как ты и говоришь.
— Пан Иржичек, но вы мне еще ничего не сказали о том дельце! А меня это очень интересует!
— А, ну-ну! Да пустое все это! Мальчишество. Сошелся Тонда с одним поляком, тот здесь работал, а семья у него была в Польше. Сам знаешь, у нас тут пограничная зона. Как выгнали немцев, здесь всегда рабочих рук не хватало. И этот поляк привозил Тонде плащи из болоньи — они тогда как раз в моду вошли. И Тонда их сбывал. Накопит тюк, свезет в Прагу и продаст по пяти сотенных за штуку. Триста поляку отдавал. Неплохо, а? Того арестовали, но улик никаких не было. Турнули из республики — и вся недолга! А Тонда сразу ушел в армию. Так что, как видишь, все это пустяки.
— Ну нет,— сказал я старику.— А после армии он уже не появлялся?
— Нет. Больше я его не видал. И уж совсем о нем позабыл, кабы ты не напомнил, я уж и знать не знал бы, что был такой на белом свете.
Я поблагодарил. Дед поднялся со скамьи и, стоя, допил из кувшина пиво.
— У тебя есть с собой какая-нибудь сумка?
— Нет. А что?
— Дам тебе яблок. Куда их девать, мне не съесть. А по весне здесь уже будут экскаваторы.
— Пан Иржичек, нашему брату...
— Ладно, ладно, прихватишь домой детишкам. А чтоб ты не думал, что задаром,— маленько меня подвезешь. Смотаюсь за пивом.
— Ну хорошо. Я подожду вас возле машины.
— Найду для тебя какой-нибудь полиэтиленовый мешок. У. меня ими хоть пруд пруди.
— СЛАВНЫЙ СТАРИКАН,—
с удовлетворением заметил Бавор.— Да только толку от всего этого не будет, пожалуй, никакого. Знать это нелишне, но ведь дела-то все давнишние. А у меня здесь был Гуго из ремонтной мастерской.
— Ну и как? — спросил я.
— С ним мы уже почти закончили. Он все, что можно, валит на Ферду. Мол, все эти махинации — дело рук Фер-ды. Мол, Ферецкий его запугивал.
— Великолепно. А почему он ни разу не заявил — этого он тебе часом не сказал?
— Сам понимаешь, боялся. Ферда славился тем, что был скор на расправу. Ну да чтобы Гуго забрать, материала хватает. Вот кончим с бумагами и возьмем его. Но не об этом сейчас речь. У нашего сертификатного пижона уже есть фамилия. Коленатый. Это мы в барах вынюхали.
— Так что найти его не проблема?
— Его уже ищут. Сладкая Джейн — вот имечко, а?! Точно у тебя джем во рту. Это Стиблову так зовут.
— Сплошь распрекрасные чешские имена...— говорю я.
— Не говори! Так эта красотка Джейн, к твоему сведению, уборщица.
Я присвистнул:
— Уборщица, мой капитан? Стало быть, в этом деле будут замешаны еще и девочки?
— А то как же! Она на полставке в «Конструкте». Часа два поработает — и поминай как звали, и никто не решается ей слова сказать. Найти сейчас уборщицу не так-то просто. После трудов праведных — в водоворот жизни!
— Значит, у нее есть еще какие-то левые доходы.
— Факт, но попробуй ущучь ее в чем-нибудь таком! Теперь она на некоторое время присмиреет.
— Ну да мы ее найдем.
— Набросай мне на бумаге рапорт и дуй, тебе нужно выспаться. А я еще схожу поужинаю.
— Это куда же, пан капитан? Разве дома тебя перестали кормить?
— Захотелось, понимаешь ли, чего-нибудь эдакого...— сказал капитан.— Отбивной из китового мяса. Я уже пригласил жену, поужинаем вместе.
— А...
— Так что — спокойной ночи. Утром обсудим, как действовать дальше.
— Крепкого сна, мой капитан!
— Приятных, сладких сновидений! — лукаво отозвался он.
Глава VI
Я ВСТАВЛЯЮ В МАШИНКУ
(испытываю соблазн написать «селедку», как это сделал бы Джеймс Джойс, снискавший себе подобными выражениями неувядаемую славу у литературных критиков) чистый лист бумаги и пишу рапорт о посещении ресторана «На плотах» и о махинациях Ферды с болоньями двадцать пять лет тому назад. При этом по кабинету расхаживала сердитая уборщица; она вытряхивала окурки из пепельниц и бумажки из корзин в большой полиэтиленовый мешок, который таскала за собой по коридорам, стирала пыль со столов и картотек, прошлась мокрой тряпкой по линолеуму, подмела у меня под ногами — верная примета, что я уже не женюсь,— в то время как я продолжал невозмутимо писать, проворчала что-то о людях, которые тоже заслуживают доброго слова, а затем заперла меня в кабинете. Я вскочил как ужаленный, забарабанил в дверь, заорал.- Спустя некоторое время она отперла. Пусть никто не уверяет меня, будто все произошло случайно. Чертовка знай ухмылялась.
— О, господи,— сказала она.— Это я по привычке. Всегда запираю за собой двери.
Я просматриваю дело, которое обнадеживающе разбухает, от страницы один до страницы сто пятьдесят три — во мы какие писатели! Сто пятьдесят три страницы — это уже целая книжка, которой хватило бы на путешествие поездом из Праги до Прешова или Карловых Вар. Я стараюсь найти ответ на основной вопрос: кто и почему? Убил ли Гуго, которого перестал устраивать его прежний денежный пай, или фарцовщик Коленатый? Или верным было первое предположение Бавора, и убийство это на совести какого-нибудь мазурика, который хотел разжиться деньгами на пропитание, на ром или, как все чаще бывает в последнее время, на наркотики? Не знаю.
На столе Бавора зазвонил телефон.
— Слушаю! Глухий! — говорю я, как всегда полушутя-полусерьезно.
— Алло! — выдохнул женский голос.— Ирена Сладкая, таксистска, была сегодня у вас?
— Зачем ей было приходить к нам? — отвечаю я, потому что ни к чему давать информацию незнакомым лицам— так учит нас майор Бажант.
— Почем я, может, из-за этого убитого, нет? Так знайте, только что ее избили два мужика. И удрали на такси.
— Где это случилось?
— Возле пансионата, где мы живем... где она живет.
— Ага. Ваше имя?
— Я вам сказала — два мужика. Не понимаю, при чем тут я? — отрезала она и повесила трубку.
Набираю номер ресторана «На плотах».
— Слушаю!
— Мне нужен пан директор. Скажите ему, что звонит знакомый, который разговаривал с ним сегодня утром. Глухий моя фамилия. Он в курсе.
Вскоре я слышу в трубке дробный стук шажков, семенящих в такт музыке, доносящейся из усилителя.
— Алло! У телефона Кртечка!
— Старший лейтенант Глухий!
— Да, товарищ. Я помню о нашем разговоре. Ваш человек здесь, такой элегантный пан. Совершенно неприметный, удачный выбор, позвольте заметить. Точно он из министерства торговли, тип у нас весьма распространенный.
— Он умеет преображаться... Вы могли бы позвать его к телефону?
— Конечно! Соблаговолите немного подождать у аппарата!
Опять перестук семенящих шажков. Вскоре — голос Бавора:
— Ну что там опять?
— На проводе Дом, на проводе Дом, капитан. Говорят, ты элегантный господин и спаиваешь балерин шампанским.
— Слушай, Бертик...
— Избили, стало быть, свидетельницу-то нашу,— докладываю я на манер бессмертного образчика 1.
— А, черт! Которую?
— Красавицу пани Такси, что была у нас утром. Ирену Сладкую, если тебе это имя еще что-то говорит. Каких-то два типа, которые потом смылись на такси. Ничего себе каша заваривается, а?
— Не говори. Где это произошло?
— Возле пансионата «Либуша». Дело в том, что она там...
— Ладно, ладно, Бертик. Ты где?
— Где же мне быть? У своего любимого станка. В цеху, ночная смена. Разбираю все эти липовые алиби.
— Добро. Так ты туда подъедешь, да? Утром расскажешь.
— А не мудренее ли утро вечера? — невинно спрашиваю я, хотя знаю, что помчусь к Ирене тотчас. Выказывать же служебное рвение мне не хочется: потом это может выйти боком.
— Нет, ты же сам понимаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— В этом можете не сомневаться! — говорю я, поднимаясь, а Микеш тем временем заканчивает записывать фамилии и адреса.
Мы выходим. Идем к машине. За нами наблюдают четверо, лица которых пятнами проступают сквозь занавеску.
— Думаешь о том же, о чем и я? — смеется Микеш.— Что они заслуживают хорошей ревизии?
— А какой шалман этого не заслуживает? — хмурюсь я.— Какое заведение сегодня не нуждается в этом, как свинарник — в уборке? Они не исключение.
— Куда теперь? В «Скотленд-Ярд»?
— Да,— вздыхаю я.— «Новый Скотленд-Ярд», этот наш сумасшедший дом. Надо еще раз прощупать Гуго.
ОКОЛО ТРЕХ ЧАСОВ ДНЯ
я — в городке Чешская Брана. Хотя я и сверялся по карте,
но все-таки поплутал, пока добрался до окраины: темпы строительства у нас действительно потрясающие — там, где на карте обозначена одинокая лесная сторожка, сейчас стоят панельные дома нового микрорайона; где на карте тропа, ныне автострада с четырехрядным движением.
Наконец я попадаю в ухоженный садик, чистенький прямо-таки по-санаторному. Крепкий старик пьет пиво, отхлебывая из кувшина. Саженными шагами подступает сюда новостройка, еще немного — и она поглотит и этот сад, и этот дом. Пока же на этом клочке земли словно бы еще длится неторопливый девятнадцатый век. Здесь все растет, послушное воле своего создателя. Стройные деревца, образцово подстриженные кусты. Овощи вытянулись на "грядке словно бы по линеечке, и даже компостная куча выглядит как-то'благообразно. Мир стоит на людях аккуратных, говаривал мой отец, а мужчина в саду, по всему видно» гораздо аккуратнее, чем когда-либо буду я. Дед взглянул на меня раз, другой, потом поставил кувшин и заковылял мне навстречу.
— Вы кого-то ищете?
— Добрый день! Любуюсь вашим садом, пан Иржи-чек. Как все тут у вас красиво, все ласкает глаз.
— Полно! — машет он рукой.— Будь у вас столько же времени, сколько у меня... Ну да нынешний год — последний. Весной сюда придут экскаваторы. А я прямехонько в дом для престарелых.
— А почему туда?
— Поставить себе новую хибару у меня уже нет сил. А в панельный дом — ни за что! Соседей я люблю, но слушать их перебранки за стеной — это уже слишком.
Он подводит меня к скамейке, на которой сидел. Дружески протягивает мне кувшин.
— Не могу, пан Иржичек. Я на машине. А вообще-то я с удовольствием составил бы вам компанию, все по боку — ив отпуск сюда. Вы один здесь живете?
— Уже восемнадцать лет,— кивает он.— Парень у меня сбежал в Канаду, теперь пишет, чтобы и я к нему туда перебрался. Да какой уж теперь смысл, сколько мне еще осталось небо коптить?
— Гм...
— Никакого смысла. Жена в могиле, уже восемнадцатый год, как я сказал. Вот и живу бобылем. Сам стряпаю, сам стираю.
— Пан Иржичек, я из угрозыска, из Праги. Ваш адрес мне дали в местном горсовете, я здесь раньше не бывал.
Приехал расспросить вас об одном пареньке, который двадцать пять лет назад снимал у вас комнату.
— А тебе это доподлинно известно? **~ Доподлинно.
— Какой же это был год? Сразу и не соображу...
— С шестидесятого по шестьдесят второй,— говорю я.— Некий Тоник Ферецкий. Потом он отсюда ушел в армию, а после армии уже не вернулся.
— А, Тонда! Ну да, Тонда. А с чего это вы о нем вспомнили?
— Да, понимаете, исчез он. Вот мы и разыскиваем его там, где он когда-то жил,— вдруг объявится.
— Не иначе как деру дал,— качает головой старик,— вроде моего балбеса. Девчонка его бросила, так он — фьють и за кордон! Да, в бегах Тоник, не иначе. Вроде и не лоботряс, а все ему было как-то не по нутру. И денег-то у него мало, а у других, мол, куры не клюют. И в Прагу-то он вернется во что бы то ни стало, дескать, там кроны сами в руки идут. И вдруг — молчок. Нашел себе дельце... не знаю, говорить ли тебе об этом. Как бы ему не повредить...
— Ерунда, пан Иржичек. Ведь прошло больше двадцати лет. Чего бы он тут ни натворил, это уже ненаказуемо, за давностью.
— Что верно, то верно. Постой, как же все это было? А, вспомнил. Наш Мирек сбежал в шестидесятом. Старуха ходила как в воду опущенная. Все не могла к тишине привыкнуть. Ну я и стал пускать жильцов. Не то чтобы по нужде,— я тогда работал на железной дороге машинистом! А чтобы старухе скучно не было, пока я на работе. Ну и пустил я этого Тонду. Он что-то там набедокурил, и его вытурили из интерната. Ну да, аккурат двадцать пять лет тому, как ты и говоришь.
— Пан Иржичек, но вы мне еще ничего не сказали о том дельце! А меня это очень интересует!
— А, ну-ну! Да пустое все это! Мальчишество. Сошелся Тонда с одним поляком, тот здесь работал, а семья у него была в Польше. Сам знаешь, у нас тут пограничная зона. Как выгнали немцев, здесь всегда рабочих рук не хватало. И этот поляк привозил Тонде плащи из болоньи — они тогда как раз в моду вошли. И Тонда их сбывал. Накопит тюк, свезет в Прагу и продаст по пяти сотенных за штуку. Триста поляку отдавал. Неплохо, а? Того арестовали, но улик никаких не было. Турнули из республики — и вся недолга! А Тонда сразу ушел в армию. Так что, как видишь, все это пустяки.
— Ну нет,— сказал я старику.— А после армии он уже не появлялся?
— Нет. Больше я его не видал. И уж совсем о нем позабыл, кабы ты не напомнил, я уж и знать не знал бы, что был такой на белом свете.
Я поблагодарил. Дед поднялся со скамьи и, стоя, допил из кувшина пиво.
— У тебя есть с собой какая-нибудь сумка?
— Нет. А что?
— Дам тебе яблок. Куда их девать, мне не съесть. А по весне здесь уже будут экскаваторы.
— Пан Иржичек, нашему брату...
— Ладно, ладно, прихватишь домой детишкам. А чтоб ты не думал, что задаром,— маленько меня подвезешь. Смотаюсь за пивом.
— Ну хорошо. Я подожду вас возле машины.
— Найду для тебя какой-нибудь полиэтиленовый мешок. У. меня ими хоть пруд пруди.
— СЛАВНЫЙ СТАРИКАН,—
с удовлетворением заметил Бавор.— Да только толку от всего этого не будет, пожалуй, никакого. Знать это нелишне, но ведь дела-то все давнишние. А у меня здесь был Гуго из ремонтной мастерской.
— Ну и как? — спросил я.
— С ним мы уже почти закончили. Он все, что можно, валит на Ферду. Мол, все эти махинации — дело рук Фер-ды. Мол, Ферецкий его запугивал.
— Великолепно. А почему он ни разу не заявил — этого он тебе часом не сказал?
— Сам понимаешь, боялся. Ферда славился тем, что был скор на расправу. Ну да чтобы Гуго забрать, материала хватает. Вот кончим с бумагами и возьмем его. Но не об этом сейчас речь. У нашего сертификатного пижона уже есть фамилия. Коленатый. Это мы в барах вынюхали.
— Так что найти его не проблема?
— Его уже ищут. Сладкая Джейн — вот имечко, а?! Точно у тебя джем во рту. Это Стиблову так зовут.
— Сплошь распрекрасные чешские имена...— говорю я.
— Не говори! Так эта красотка Джейн, к твоему сведению, уборщица.
Я присвистнул:
— Уборщица, мой капитан? Стало быть, в этом деле будут замешаны еще и девочки?
— А то как же! Она на полставке в «Конструкте». Часа два поработает — и поминай как звали, и никто не решается ей слова сказать. Найти сейчас уборщицу не так-то просто. После трудов праведных — в водоворот жизни!
— Значит, у нее есть еще какие-то левые доходы.
— Факт, но попробуй ущучь ее в чем-нибудь таком! Теперь она на некоторое время присмиреет.
— Ну да мы ее найдем.
— Набросай мне на бумаге рапорт и дуй, тебе нужно выспаться. А я еще схожу поужинаю.
— Это куда же, пан капитан? Разве дома тебя перестали кормить?
— Захотелось, понимаешь ли, чего-нибудь эдакого...— сказал капитан.— Отбивной из китового мяса. Я уже пригласил жену, поужинаем вместе.
— А...
— Так что — спокойной ночи. Утром обсудим, как действовать дальше.
— Крепкого сна, мой капитан!
— Приятных, сладких сновидений! — лукаво отозвался он.
Глава VI
Я ВСТАВЛЯЮ В МАШИНКУ
(испытываю соблазн написать «селедку», как это сделал бы Джеймс Джойс, снискавший себе подобными выражениями неувядаемую славу у литературных критиков) чистый лист бумаги и пишу рапорт о посещении ресторана «На плотах» и о махинациях Ферды с болоньями двадцать пять лет тому назад. При этом по кабинету расхаживала сердитая уборщица; она вытряхивала окурки из пепельниц и бумажки из корзин в большой полиэтиленовый мешок, который таскала за собой по коридорам, стирала пыль со столов и картотек, прошлась мокрой тряпкой по линолеуму, подмела у меня под ногами — верная примета, что я уже не женюсь,— в то время как я продолжал невозмутимо писать, проворчала что-то о людях, которые тоже заслуживают доброго слова, а затем заперла меня в кабинете. Я вскочил как ужаленный, забарабанил в дверь, заорал.- Спустя некоторое время она отперла. Пусть никто не уверяет меня, будто все произошло случайно. Чертовка знай ухмылялась.
— О, господи,— сказала она.— Это я по привычке. Всегда запираю за собой двери.
Я просматриваю дело, которое обнадеживающе разбухает, от страницы один до страницы сто пятьдесят три — во мы какие писатели! Сто пятьдесят три страницы — это уже целая книжка, которой хватило бы на путешествие поездом из Праги до Прешова или Карловых Вар. Я стараюсь найти ответ на основной вопрос: кто и почему? Убил ли Гуго, которого перестал устраивать его прежний денежный пай, или фарцовщик Коленатый? Или верным было первое предположение Бавора, и убийство это на совести какого-нибудь мазурика, который хотел разжиться деньгами на пропитание, на ром или, как все чаще бывает в последнее время, на наркотики? Не знаю.
На столе Бавора зазвонил телефон.
— Слушаю! Глухий! — говорю я, как всегда полушутя-полусерьезно.
— Алло! — выдохнул женский голос.— Ирена Сладкая, таксистска, была сегодня у вас?
— Зачем ей было приходить к нам? — отвечаю я, потому что ни к чему давать информацию незнакомым лицам— так учит нас майор Бажант.
— Почем я, может, из-за этого убитого, нет? Так знайте, только что ее избили два мужика. И удрали на такси.
— Где это случилось?
— Возле пансионата, где мы живем... где она живет.
— Ага. Ваше имя?
— Я вам сказала — два мужика. Не понимаю, при чем тут я? — отрезала она и повесила трубку.
Набираю номер ресторана «На плотах».
— Слушаю!
— Мне нужен пан директор. Скажите ему, что звонит знакомый, который разговаривал с ним сегодня утром. Глухий моя фамилия. Он в курсе.
Вскоре я слышу в трубке дробный стук шажков, семенящих в такт музыке, доносящейся из усилителя.
— Алло! У телефона Кртечка!
— Старший лейтенант Глухий!
— Да, товарищ. Я помню о нашем разговоре. Ваш человек здесь, такой элегантный пан. Совершенно неприметный, удачный выбор, позвольте заметить. Точно он из министерства торговли, тип у нас весьма распространенный.
— Он умеет преображаться... Вы могли бы позвать его к телефону?
— Конечно! Соблаговолите немного подождать у аппарата!
Опять перестук семенящих шажков. Вскоре — голос Бавора:
— Ну что там опять?
— На проводе Дом, на проводе Дом, капитан. Говорят, ты элегантный господин и спаиваешь балерин шампанским.
— Слушай, Бертик...
— Избили, стало быть, свидетельницу-то нашу,— докладываю я на манер бессмертного образчика 1.
— А, черт! Которую?
— Красавицу пани Такси, что была у нас утром. Ирену Сладкую, если тебе это имя еще что-то говорит. Каких-то два типа, которые потом смылись на такси. Ничего себе каша заваривается, а?
— Не говори. Где это произошло?
— Возле пансионата «Либуша». Дело в том, что она там...
— Ладно, ладно, Бертик. Ты где?
— Где же мне быть? У своего любимого станка. В цеху, ночная смена. Разбираю все эти липовые алиби.
— Добро. Так ты туда подъедешь, да? Утром расскажешь.
— А не мудренее ли утро вечера? — невинно спрашиваю я, хотя знаю, что помчусь к Ирене тотчас. Выказывать же служебное рвение мне не хочется: потом это может выйти боком.
— Нет, ты же сам понимаешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44