— Вот это по мне! Тики — звучит ласково.
— Причем возникло это не случайно. В пору моей юности был лимонад под названием «Тики», я вливал его в себя гектолитрами.
— Тики, давай перейдем на «ты»!
— С удовольствием,— возликовал я. Мы чокнулись.
— Ты что же, даже не поцелуешь меня?
Каким увальнем, наверно, кажусь я ей!.. Мы поцеловались.
— Тики, может, ты принесешь мне счастье. Может, он сегодня вообще не придет. Может, как раз сегодня ему все это надоест. Может, тебе придется наведываться сюда ежедневно, пока ты его накроешь.
— Что ж, я охотно.
— Тики, а я тебе нравлюсь?
— Страшно,— выдохнул я.— Просто безумно.
—Так почему же ты не сядешь ко мне поближе? Знаешь, почему мы развелись? Я неравнодушна к мужчинам, Тики. Считаешь меня распутной? Сперва это как-то не очень давало себя знать, но потом, потом... Не подумай, что я какая-нибудь нимфоманка и готова с кем угодно... я жутко разборчива. Бывает, несколько недель подряд живу себе преспокойненько, а после...
— Я тебя понимаю,— произнес я сдавленным голосом.
— Иногда я чувствую себя такой одинокой, что... не знаю, что бы сделала... Когда я была маленькой, чуть что — бежала к отцу. Уткнусь в него... От него пахло сигаретами, а иногда и ромом, но эта его уверенность в себе... он прямо-таки излучал ее.
— Да...
— Теперь я вижу, Тики, что не нравлюсь тебе. Иначе ты давно бы уже меня обнял.
Я сделал это.
— Давай сядем сюда,— сказала она и откинула занавеску в углу.— Мы просто немножечко погладим друг друга. Ведь мы никому этим не повредим. Я разведенная, а ты — я даже не знаю... Ты не женат, я тебе верю, но нет ли у тебя подруги?.. Она наверняка тебе простила бы, если б знала, как мне худо.
Нет, совсем уж новичком по части любви я не был, но я и не подозревал, что может сделать с человеком любовная близость. Прежде, оставшись наедине с девушкой, я мог, не задумываясь, назвать год своего рождения, спроси она меня об этом. Вспомнил бы, когда произошла битва у Домажлиц. А вот рядом с Ганой я надолго потерял всякое представление о том, в какой точке земного шара я нахожусь, в каком веке мы живем.
— А ты мужчина вполне подходящий,— поглаживая меня, говорила она с удовлетворением, когда буря уже миновала и мы просто лежали друг подле друга.— Терпеть не могу мужиков, которые не успеют кончить школу, как уже начинают нагуливать жир. Ты, наверно, спортом занимаешься?
(Рассказать тебе о часах физподготовки, об уроках дзюдо, о проверках на выносливость, которую мы проходим?..)
— Мы парочка ничего себе,— сказал я, довольный.
— Ничего себе... Зачем все время скромничать, ну, скажи?! Со скромностью далеко не уедешь: нескромные обскачут. Мы прекрасная пара.
Да.
— Я знаю, что красива, зачем же притворяться, будто мне это даже в голову не приходит,— такая я целомудренная?! И тебе тоже ни к чему. Попробуй сказать, не будь обывателем, доктор прав, скажи, да погромче: «Я красивый мужчина!»
— На это я, наверно, неспособен.
Она скрутила мне руки и уперлась коленями в грудь:
— Не пущу, пока не скажешь!
Нет, я не воображала. Но я это сказал. Уверен, сам Геркулес не постыдился бы звать на помощь, накрой его лавина.
И в этот момент раздался стук в окно.
— Гана, открой, я знаю, что ты здесь.
Сияющая девушка в моих объятиях сникла, точно надувная игрушка, из которой выпустили воздух.
— Это он,— сказала Гана.— Опять уже здесь. Я оделся.
— Я пойду с тобой!—заявила она.— Скажем ему, что мы женимся. Пусть отстанет. Нельзя же так мучить людей!
-— Ганка, мне надо с тобой переговорить!
— Будет лучше, если я сделаю это без тебя,— сказал я— Только, пожалуйста, по-хорошему! Не бей его, слышишь? Видно, он ничего не может с собой поделать. Это просто...— И она расплакалась.
Я погладил ее но волосам.
— Ты потом вернешься, да? Пожалуйста! Сегодня ночью я не смогу быть одна.
— Вернусь.
Я вышел на улицу. Учителишка опять стучал. — Давайте пройдемся,— предложил я ему.— Мне надо вам кое-что сказать.
— Никуда я не пойду,— огрызнулся он.— Отстаньте от меня. У меня здесь дело, которое никого не касается.
— Пойдемте, я хочу с вами потолковать, понимаете? Я лет на двадцать пять моложе вас, на двадцать пять сантиметров выше и на двадцать пять килограммов тяжелее. Если не пойдете по-хорошему, я вас от этого окна просто оттащу. Ну так вы идете?
— Я позову на помощь,— пригрозил он.
— Я жду,— сказал я начальственным тоном, к какому иногда прибегаю, чтобы напустить страху на отказывающихся говорить свидетелей. Это на него подействовало, произвело большее впечатление, нежели упоминание о моей комплекции.
— Ну, что вам надо? —- произнес он мрачно, но пошел. Под фонарем я предъявил ему удостоверение.
— Гана что-то натворила? Я знаком со многими адвокатами. Я сейчас же кому-нибудь из них позвоню.
Я сказал ему, что я думаю о преследовании женщины, от которой его отлучил приговор суда.
— Но я ее люблю,— сказал он упавшим голосом.
— Я тоже,— ответил я; о боже, ведь это действительно так уже и было.
Я вдруг поставил себя на место человека, который домогается благосклонности после того, как ему отказали в ней, а он клянчит...
— Мне вас крайне жаль, но ничего не поделаешь. То, чем вы занимаетесь, карается законом.
Он удалялся по улице, маленький, печальный, как бродяга Чарли. Я вернулся к Гане.
— Так тебе это все-таки удалось! — сказала она без особого воодушевления.— Похоже, да. Я вижу это по твоему лицу. % Даже не знаю, радоваться мне или нет. Человек — странное существо.
— Кофе у тебя есть?
— .Что? Кофе? Да, где-то было... Но умоляю, сегодня не уходи! Иначе мне придется пойти куда-нибудь налакаться, а мне неохота. Полежим вместе, держась за руки.
— Конечно.
— Знаешь...
— Знаю.
— М-м... Ты к тому же большая умница, как я вижу. С такими вещами ты, наверное, сталкивался уже не раз, ведь ты юрист. А я — впервые.
— Я хотел бы на тебе жениться,— сказал я, словно герой дешевого романа.
— Немножко повременим с этим, мы должны лучше узнать друг друга.
— Лады. Я ждать умею.
ВЫ ПО УШИ ВЛЮБЛЕНЫ,
а девушка вашей мечты дубасит вас сумочкой, наподобие тех, что носят на длинных ремешках и у которых сила удара не меньше, чем у гуситского цепа. Это произошло в винном ресторанчике «Малокарпатский», мы встречались уже два месяца, и я набрался храбрости сказать ей о своей работе.
— Так ты шпик! А я-то, дура, считала...
— Разве не важнее то, что я порядочный человек? Что у меня есть голова на плечах и что я тебя люблю?
— Чтоб я тебя никогда больше не видела,— сказала она и убежала.
Поразительно! Вас публично опозорили, а вы, вместо того чтобы вконец разозлиться, влюбляетесь еще больше. Пунцовый как рак, я расплатился и ушел, сопровождаемый приглушенными смешками переполненного зала. Под утро меня подняли с постели, я выехал на место происшествия, отсутствовал в Праге неделю. Когда я вернулся, зазвонил телефон.
— Я тебя ищу уже третий день. Ты что, скрываешься от меня или как?
— Меня не было в городе.
— Знаешь, наверно, я должна попросить у тебя прощения. Я была идиоткой.
— Ничего не случилось, дорогая,— неосторожно произнес я, и старший лейтенант Брожек, с которым мы сидели тогда в одном кабинете, склонил голову набок и защебетал: «Дорогая, ничего же не случилось! Я вышлю тебе алименты пятнадцатого следующего месяца, когда будет получка, а сейчас не могу, поверь, не могу!»
— Я увижу тебя, любимый?
— Да. Сегодня во второй половине дня.
— Ты придешь ко мне?
Что в переводе означало полное примирение, целую ночь счастья и любви.
— Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется.
— Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется,— стал кривляться старший лейтенант.— Как мне хочется, чтобы ты наконец напечатал мне отчет о том, что же произошло в Бероуне. Ты себе представить не можешь, как мне этого хочется! И если в течение часа ты этого не сделаешь, то никакой «второй половины дня» не будет, не рассчитывай, а в наказание тысячу раз напишешь мне: <Шегоже вышестоящему начальнику врать, будто ты один как перст и жениться не собираешься, подавать заявление на квартиру не намерен, ибо являешься заядлым холостяком».
— Ну, ну, будет.
— Какая она из себя?
— Ты спрашиваешь об этом просто из любопытства или по долгу службы?
— Из служебного любопытства. Как товарищ.
— Она прекрасна.
— Они, мой юный друг, все такие, по крайней мере поначалу. Такое у меня впечатление.
— Но она прекрасна вдвойне, потому что останется
прекрасной даже тогда, когда минует младой любви восторг. Глаза у нее что васильки.
— Лучше сказать — что копирка,— деловито произнес старший лейтенант.— Васильки — это слишком банально.
— Длинные золотистые волосы...
— Крашеные...
— Слушай, кто из нас рассказывает — я или ты? Мне нравятся девушки с длинными волосами. И наверно, этому есть какое-то психологическое, что ли, объяснение. Моя мать носила прическу «микадо», и потому ни одна девчонка с короткой стрижкой мне не нравится,— оскорбленно сказал я.
— Ну хорошо, хорошо, Бертик! Похоже, она смахивает на сказочную принцессу. Я не хотел тебя обидеть. Так ты отстукаешь мне это донесение?
— Конечно.
Дальнейшие события развивались с бешеной быстротой.
— Я уже жить без тебя не могу!
— Я без тебя тоже, так что давай документы и пойдем распишемся!
— Л нельзя ли обойтись без этого? Зачем надевать на себя цепи? Может, со временем мы начнем раздражать друг друга?
— О нет, никогда. Но если мы не распишемся, нам не дадут квартиры. Как ты собираешься зимовать в этой берлоге?
— Еще бы, ваша светлость не может жить с любимым человеком просто так, вам подавай благонравные семейные узы!
— Ты же знаешь, семья — основа государства. А если всерьез, то мне хотелось бы иметь детей.
МЫ ЗАРЕГИСТРИРОВАЛИСЬ
через месяц. Еще через пару недель состоялся переезд,— по счастливой случайности кто-то отказался от предложенной двухкомнатной гарсоньеры. Мы прожили прекрасные дни и прекрасные ночи, чуть позже — горькие дни и прекрасные ночи, а еще позднее — горькие дни и горькие ночи.
Но я всю жизнь буду помнить, как она ложилась поперек широченной тахты и ее прекрасные золотистые волосы рассыпались вокруг головы, и, несмотря на то что она сделала потом то, что сделала, я всю жизнь буду тосковать по ней. В моих снах (когда мне удается уснуть), как живая, возникает передо мной мать, настаивает, чтобы, когда я вырасту, пошел в ювелиры; Гана стоит, обнаженная, возле плотины, вся в серебристых водяных брызгах, и кричит мне, счастливая: «Иди сюда, Тики! Мы укроемся здесь от всего мира!» Она изменила мне много раз,— собственно, я никогда не подсчитывал сколько, не то можно было бы рехнуться,— и все-таки я постоянно тоскую по ней.
Когда бы ни встретил красивую девушку с длинными волосами, я мечтаю о том, чтобы она заменила мне Гану.
Я сплю и во сне обнимаю вторую подушку, я все еще стелю на двоих и, несмотря на то что уже давно бы пора образумиться, стараюсь ощутить давно утраченный запах.
Глава V
ИЗМУЧЕННЫЙ СУМБУРНЫМ СНОМ,
я вхожу утром в кабинет, еле волоча ноги. Экснер поднимает голову, отрываясь от донесения, которое он как раз читает.
— Ну как, выспался сегодня? — сочувственно спрашивает он.
Иногда я начинаю верить, что мой лучший друг — это он, а не хорошая книга, как возвещают книготорговые рекламы.
— Так что, начнем помаленьку? Рапортовать не надо, я уже был у майора. Сказал, что у нас все идет нормально.
— Ну, что там? — зевнул я, словно тигр.
— Вызываем таксистов. Сладкая придет в десять тридцать. После этого ты бы мог отправиться в этот... как его... в Чешскую Брану, может, там удастся еще что-нибудь вынюхать. А для твоего душевного спокойствия — в квартире у Ферецкого, для нас просто Ферды, никаких отпечатков Ирены Сладкой не обнаружено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44