— Комедия — все эти громилы, когда к ним присматриваешься, имеют бледный вид. Ну я, пожалуй, заскочу домой, что ты на это скажешь? Надо принять душ. С меня в этой поездке семь потов сошло.
»— Минутку. Тут такое дело — паши ребята из Усти на Лабе заглянули в Ржетеницы к Пацелту. К тому инвалиду, помнишь?
— Ну и как? Он уже ходит? Встал с коляски?
— Он уже и не ходит, и не ездит. Полгода, как покончил с собой.
— Ах, черт! — вырвалось у меня.— Безнадежный случай? — Мне стало жаль Пацелта.
— Он был в санатории, и там какой-то дурак оставил на виду его историю болезни, ну, Пацелт и прочел, что с ним и как. Понял: ему уже не выкарабкаться. Тогда он поддал как следует и катанул на коляске прямо в реку.
— Бездарная смерть! Мало того, что парализован, так еще и утопился, лучше уж застрелиться.
— Тебе-то есть чем, умник. У него этого не было.
— Да, зоггу! Стало быть, одним подозреваемым меньше?
-—Зато одним подозрением больше. Ребята прощупали все семейство — у каждого какое-нибудь алиби. Брат вообще не в счет: он работает шофером автобуса и был в это время в Словакии. Это установлено. Отец спал дома— жена подтверждает. Говорит: мол, она всегда просыпается, когда он встает ночью попить... Значит, кто-то из мафии. Будем искать дальше. Между прочим, у меня там один из героев, что отделали Сладкую. Рядом, у лейтенанта Мраза, второй. Перекупщики, мелкая сошка. Спекулировали кубиками Рубика, электронными часами, калькуляторами и прочим. Получали все это от нашего друга Ферды и по-братски с ним делились.
— Что-то я не улавливаю связи!
— Они пронюхали, что Сладкая назвала Гуго и, значит, может заложить и их.
— Елки-палки, как же это получилось? — ужаснулся я. Мне горько было подумать, что мы допустили ошибку, проговорились, и Ирена попала в переплет из-за нашей оплошности.
— Все очень просто, дорогой доктор! Помнишь, сколько мимо нас промчалось такси, когда мы стояли на автостраде? Кто-то нас усек и поехал дальше. Из первой же телефонной будки начал обзванивать знакомых, чтобы предупредить. Пока дошла очередь до Сладкой, та была уже в квартире Ферецкого. Вахтерша сказала, что ее увез угрозыск,— это проверено. А мы сразу же занялись Гуго.
— Так что у девчонки будет теперь нелегкая жизнь, а?
— Да. Эти двое хотели ее припугнуть, чтобы помалкивала о том, чего она, может быть, еще не сказала. Или хотели с ней рассчитаться.
— Проклятье, я бы их...
— Я знаю, что бы ты с ними сделал. Ну, дуй домой!
— А под стражу-то их ты хотя бы возьмешь?
— Нет. Незачем. Пока идет предварительное следствие, оставим их на свободе.
— Бедняга Ирена...
— Бертик, срочно найди себе какую-нибудь женщину, а то еще рехнешься. Я вижу, ты влюбился!
— Скажешь тоже!— воскликнул я обиженно, постучал себя по лбу и поехал домой.
МНЕ НУЖНА ЖЕНА.
Как говорится, и слепая курица найдет зерно; что же до Бавора, то он попал в точку. Я думаю о женщинах, и все чаще в моем воображении возникает сладостно-миловидное лицо Сладкой.
Собственно, женщин мне жаль. Толку им от этой эмансипации немного. Теперь им приходится вкалывать, как мужикам, и никто их не обхаживает, как они того хотели бы, а иногда и заслуживают. Разве мыслимо было в прежние времена ударить даму? На это были способны только варвары, да и те буйствовали лишь в собственных семьях, скрывая это ото всех. Вероятно, сейчас Ирена Сладкая ворочается в постели — так ей досталось по ребрам. Прикладывает компресс к глазу. А моя бывшая жена наверняка с кем-нибудь кутит. Но и в ее случае тоже имеет место несправедливость. Зарабатывать на жизнь ей приходится самой, и в то же время вроде как неудобно, если она пойдет куда-нибудь одна. Что о ней подумают? Какой бы она пи была (а кто может знать ее лучше, чем я?), но перед людьми надо выглядеть этакой застенчивой фиалочкой. Казалось бы, чего ее жалеть? Она неравнодушна к мужчинам, о чем сама сказала мне сразу же, обманывала меня напропалую, черт бы ее побрал; но когда проживешь с кем-нибудь пяток годков, это оставляет неизгладимый след. Два года тому назад нас развели, как я уже говорил. Только через год я пришел в себя* и начал понемногу забывать ее. А потом произошло такое, что при одном воспоминании об этом меня берет оторопь. Нынешним летом, в июне, ей взбрело в голову, что она может ко мне вернуться.
Я возвращался с работы, обессиленный, как после марафонского пробега, едва поднялся по лестнице (с той поры, как я потолстел, я гордо игнорирую лифты). У дверей квартиры стояла Гана.
— Привет!
— Привет! Я пришла к тебе. Пустишь меня?
— Конечно! Будь как дома!—поощрил я ее, открыл дверь и впустил внутрь.
— Ну и порядочек у тебя!—сказала она. Это она-то, с ее склонностью к богемному раскардашу.
— Ты же знаешь, я все время в бегах. Надо будет как-нибудь взять отгул. Или позвоню в бюро услуг.
Она принялась убирать, но вид у нее был какой-то рассеянный.
— Извини. Если ты не торопишься, я бы принял душ,— сказал я.— На мне уже два дня одна и та же рубашка, прямо задыхаюсь.
—Ради бога,— улыбнулась она,— я не тороплюсь. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть?
— Разве что для себя. Я ел. Вот только кофе выпью.
Я как следует поплескался, надел чистое белье, в майке и джинсах вернулся в комнату. Моей бывшей как не бывало. Заглянул в кухоньку. Никого.
Она лежала на тахте, укрывшись до подбородка, и ее золотистые волосы нимбом рассыпались по подушке.
— Иди ко мне, Тики, я соскучилась по тебе!
Она колыхнулась под простыней. Меня так потянуло к ней, что я готов был выкрутить сальто и плюхнуться в постель. Но чего бы мы стоили, если бы в нас начисто отсутствовала гордость? Я подошел к окну, заложил руки за спину и молча стал смотреть в окно.
— Ты не хочешь? Не строй, пожалуйста, из себя героя. Я знаю, что хочешь. Как-никак это сразу видно.
— Хочу, ты угадала, хочу,— признался я по-мужски.— Но не стану. Ты, кажется, все забыла, а я — нет.
— Господи! А что, если я за это время перебесилась и теперь хочу наконец окончательно обосноваться?
— Слушай, это твоя забота. Меня в это не впутывай.
— Ах боже, ах боже, ах боже!—запричитала она и откинула простыню.— Я и забыла, что ты великий детектив. Если я не разбросала возле постели белье, так ты сразу же подозреваешь, что я соблазняю тебя, одетая с ног до головы, так ведь?— сказала она и подошла ко мне. Обхватила меня за талию.— Ты всегда был осликом, Тики.
— Я это знаю.
— А что ты скажешь, если я захочу вернуться?
— Ничего. Я тебе не поверю. Одурачить себя во второй раз я не позволю.
Она вышла в гостиную, нервозно закурила.
— Если бы я захотела, ты еще упрашивать бы меня стал!—сказала она неуверенно, а я только ухмыльнулся. Я сел возле нее, теперь уже абсолютно спокойный.
— У тебя кто-то есть!—сказала она.
— Нет.
— Тики, я не хочу ничего плохого.
— Гм.
— Неужто так трудно понять? Мне тридцать четыре. Я признаюсь, что жила довольно разнузданно, но все еще можно уладить. Я хочу иметь ребенка.
Я смолчал. Удержался от колкостей, которые вертелись у меня на языке.
— От тебя. Дура я, что не хотела ребенка раньше, что сперва хотела пожить в свое удовольствие. Мне бы хоте-
лось, чтобы он вырос таким же порядочным человеком, как ты.
Я невозмутимо покачал головой.
— Ничего другого мне от тебя не надо. Если ты не хочешь, чтобы я была с тобой, могу здесь и не жить, это совсем необязательно. Но мне нужен ребенок. Я не хочу в один прекрасный день остаться одна. Тики, а ведь правда, нам с тобой было хорошо, когда мы только поженились, а?
— Когда только поженились.
Она взглянула на часы и вскочила.
— Ну, ладно, пойду. Жаль. Я тебе еще позвоню, может, передумаешь. Я знаю, это звучит скверно, когда об этом говорят так по-деловому. Во всем виновата я сама. Но если ты захочешь... Если сможешь... Ну, ты знаешь, где меня найти:
Хлопнула дверь, и Гана исчезла. Признаюсь, меня так и подмывало вернуть ее. Высунуться из окна, свистнуть, заложив пальцы в рот. Кинуться за ней вдогонку, поймать ее еще у лифта внизу. Но я этого не сделал, и что теперь вздыхать понапрасну.
Гана, Ирена, Ирена, Гана. С субботы два этих имени гудят у меня в голове. Нынешнее дело скоро завершится. Как только мы передадим его в прокуратуру, примусь искать себе жену. Я не хочу в сорок лет свихнуться.
- ЭТО СДЕЛАЛ ГУГО?— выпаливает Экснер, едва подследственного уводят. Я пожимаю плечами.
— Пожалуй, нет. Скорее всего, нет. Могу поспорить на ползарплаты.
— Ничего?—говорит Бавор в телефонную трубку.— Слушай, а как насчет Коленатого? Опять ничего? Да чем вы там, ребята, занимаетесь, что не знаете даже таких звезд? Это все равно что не знать Марадону! А тебе говорит что-нибудь имя Стиблова? Джейн Стиблова. Во-во! Ну так я к тебе заскочу. Спасибо!
— Ничего это не даст,— буркнул я.— Мы ловим мышь, а кошка от нас удрала.
Бавор окаменел в дверях. Щелкнул пальцами.
— Бертик, не вешать голову!
— Мы на этом погорим, увидишь.
— Я скажу начальнику, чтобы он тебя отстранил.
— Черта с два!
— Ты переутомился. Не проявляешь инициативы, не вынюхиваешь.
— Давай отчаливай! -
Бавор ухмыляется и уходит. Я пишу. Номер страницы — сто семьдесят восемь. Дело уже толще «Старика и моря», а ведь какая книга! Мы точно пауки; ткущие паутину. Но о чем идет речь на каждой странице? Все о деньгах да о деньгах. «Что такое счастье?»— спрашивают мои дорогие сограждане. Это когда ты богат. Когда заимел то-другое. Пожалуй, мы не ожидали, что наши возвышенные идеалы так потускнеют. Какую шапку дают в газетах, когда печатают выигрышные номера лотереи? «Улыбнулось ли вам счастье?» Как назывался кинофильм о людях, помешанных на спортлото? «Счастье придет в воскресенье». А здоровье? А любовь? А красивые и умные дети? А мир? Разумеется, не тот захватанный, газетный, а тот, который вы ощущаете, когда, хорошо исполнив свою работу, предаетесь отдохновению в саду или забрасываете крючок в заводь; Мы пренебрегаем вещами, ценность которых не выражена в деньгах. Мы заискиваем перед официантом, который нас обсчитывает, стремимся поддерживать с ним хорошие отношения, потому что он нагреб полмиллиона. Чего мы ожидаем? Что он с нами поделится, если мы будем с ним приветливы? Что он даст нам взаймы, когда мы окажемся на мели? Что если мы будем с ним обходительны, то авось он усовестится и станет драть с нас поменьше? Плюх, плюх. Толчемся в грязи. А ведь эту грязь развели мы сами.
Нынче я печален. Нынче ко мне не относится то, что написал обо мне мой друг, автор детективных романов: «У него решительное, умное выражение лица и глаза, в которых то и дело вспыхивают веселые искорки». Нынче вид у меня глупейший, а в глазах пустота.
Я воровски оглядываюсь через плечо, придвигаю телефон. Набираю номер.
— Слушаю! Пансионат «Либуша».
Куда подевалось решительное выражение моего лица? Меня пугает собственная смелость, меня так и подмывает положить трубку.
— Алло! Кто говорит?
— Глухий. Позовите, пожалуйста, пани Сладкую.
— Вот не знаю. Попробую. Ах да, ключа здесь нет. Минутку, пан Глухий.
— Благодарю.
— Слушаю! Сладкая!
— Добрый день! Старший лейтенант Глухий. Тот, что вас обычно умыкает из дому. Тот, что выводит вас из себя, стараясь делать свою работу как можно лучше. Тот шутник, который...
— И довольно, довольно. Поняла. Надеюсь, вы не хотите, чтобы я опять приехала к вам?
— Нет. Я хотел бы загладить свою вину, ведь я вел себя так... Вынужден был вести себя так. Я хотел бы пригласить вас поужинать вместе.
— Чтобы опять выпытывать у меня, да?
— Нет! Что вы! Я буду говорить только о своем увлечении.
— Не о коллекционировании ли бабочек? Прием известный.
— Нет, об увлечении стихами. Сейчас это принято; Я читаю книгу о детективе Адаме Дальглеше, который издает сборники своих стихов, так вот я подумал, не попробовать ли и мне, раз это модно.
— И вам нужно вдохновение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44