— Зачем ты мне это говоришь? — взревел я.
— Да ведь я не слепой! —смеется он.
— Ты это брось! — обрезал я его и отошел к окну, чтобы не видеть его торжествующего лица.
Радуется, что опять меня уличил. Нашел повод пройтись на мой счет, и, если я сейчас не сделаю вид, что это меня задевает, Экснер а, чего доброго, хватит на несколько недель. Да еще скажет другим, и мне сто раз на дню будут тыкать Иреной в нос. Конечно, то, с чем мы ежедневно
сталкиваемся, удручает и порой побуждает нас отвести душу шуткой, и лучше всего — по адресу товарища, но где написано, что источником веселья непременно должен быть я? Насколько мне известно — нигде. Капитан Бавор спешит меня задобрить.
— Слышь, Бертик, ребята всю ночь катались на дежурных автобусах для гуляк.
— Ну и?..— говорю я, не меняя сухого тона.
— Не нашли никого, кто бы видел нашего типа или хотя бы заметил что-нибудь неладное. Попытаем счастья еще сегодня, а уж тогда придется махнуть рукой на этих полуночников.
— Я с самого начала считал эту затею напрасной тратой времени,— сказал я.
— Нет, шанс еще есть. Ведь бармены и прочие — они обычно вкалывают через день, так что авось сегодня что-нибудь да прояснится.
—Прекрасно.
— Заглянули ребята и в забегаловку на Вильсоновом... то бишь на Главном вокзале. Той ночью Ферда там не появлялся. У Гуго в мастерской ревизия, он сидит там как затравленный зверь. Мы произвели обыск у него на квартире, и что мы нашли, как ты думаешь?
— Запчасти,— буркнул я.— Шины. «Дворники». Словом — дефицит.
— Предположения твои верны, мой дорогой доктор прав. И нам известно, как такие дела обтяпываются.
Как это обтяпывается — известно, известно и то, что происходит это систематически. Скажем, механик выписывает новое крыло взамен помятого, а ведь помятое можно выправить, заново покрасить — и пускай в дело! Стащит Гуго «дворники», которые кто угодно купит потом втридорога, а вместо них подкинет на склад, ну, допустим, ворох чехлов для сидений. Й хотя каждая инвентаризация выявляет какие-то несоответствия, однако недостачу одного покрывает избыток другого, и в итоге все сходится до последнего геллера, так что полный порядок, волноваться не из-за чего. «Тебе нужно новое заднее стекло, у тебя украли смотровое зеркало? Доставай где хочешь, приятель, у меня нет. Могу подсказать: у одного моего друга на По-горжельце, думаю, нашлось бы. Но только, сам понимаешь, надо его отблагодарить за любезность». И все платят за милую душу,
— Даже если не обнаружится ничего другого, одного этого хватит за глаза и за уши. Но я бы все-таки подождал, чем кончится ревизия.
— Это-то да.
— Ну а теперь займемся свидетелями!
Пани Сладкая сосредоточенно рассматривает фотографии. «Нет, нет, нет»,— откладывает Ирена снимки, пока не доходит до одного, на котором она задерживается. После некоторого колебания Ирена ударила указательным пальцем по снимку.
— Вот этого я однажды везла,— говорит она задумчиво.— Не так давно. Сертификатовый пижон с портфелем, таким... чемоданчиком.
— Так.
— Это было в тот день, когда мы все дрожали из-за убийцы, рыскавшего по Праге.
(Это было полгода тому назад, когда мы с Экснером взяли молодого убийцу, который разгуливал по городу и эдак запросто, ради собственного удовольствия, приканчивал женщин. Иногда даже не знаешь, что и подумать о современной молодежи!)
— Тогда я на каждого мужчину глядела во все глаза,— говорит Ирена и снова всматривается в снимок.— Шатен, волосы слегка вьются.
Я все это записал. «Похоже, мы закруглимся с ней еще сегодня,— с досадой подумал я, но тут же себя одернул:— Ты-то готов допрашивать ее хоть каждый день! А тебе не приходит в голову, как это ей неприятно, а, Бер-тик? Ну и ну, приятель! Какой же ты толстокожий!»
— Я везла его в ресторан «На плотах»,— говорит Ирена...
РЕСТОРАН «НА ПЛОТАХ»
появился на правом берегу Влтавы, в том месте, куда некогда пригоняли плоты из Южной Чехии и где продавали нескончаемые кубометры дров. Молодцеватые плотогоны, чьи жилистые шеи были повязаны цветастыми платками, сиживали здесь в своих клетчатых безрукавках и, вознаграждая себя за недельные посты, пили, затевали драки, пели под гармонику и уединялись в верхних комнатушках с девицами, разодетыми в причудливого покроя бархатные платья.
В пятидесятые годы знаменитый старинный трактир пришел в упадок, и управление береговых служб стало использовать его как склад для хранения цемента. Новая и более радостная жизнь отдавала предпочтение всему тому, что было не столь затрапезно.
Лишь в шестидесятые годы пражане начали ощущать легкую ностальгию по временам, когда по городу еще ходила конка. Решили былую славу несколько подновить — хранилище ликвидировали, прокопченный дровяной склад снесли, и на их месте возвели воздушное строение из панелей. Украсили его баграми, какими пользовались плотогоны, спасательными кругами, изображением якорей; персонал одели в сине-белые тельняшки, и в газетах стали появляться небольшие рекламные объявления:
«Посетите памятное место былой славы плотогонов, старинный трактир, сохранившийся с семнадцатого века, придите посидеть в приятном окружении, отведать хорошего вина и фирменных рыбных блюд».
И хотя фирменные рыбные блюда привозятся в замороженном виде бог весть откуда, а якобы выдержанные в бочках моравские вина доставляют раз в две недели в алюминиевых цистернах, тем не менее ресторан «На плотах» стал весьма популярным, столики здесь надлежит заказывать не позднее чем за два дня до того, как вы наметите там побывать.
Мы останавливаемся перед рестораном, не торопясь выходим, из машины. Сопровождающий меня младший лейтенант Микеш изучает меню, вывешенное под стеклом у входа.
— Меня бы сюда, в этот «старинный речной трактир»,— бурчит он,— я бы им дал прикурить! Ты только погляди — отбивная из китового мяса... тридцать семь пятьдесят за порцию!
Я стучу в запертую дверь.
— Или вот еще: копченая осетрина... двадцать семь двадцать! И при этом наверняка из консервной банки за семь «кр».
— Что вам надо? — раздался визгливый голос за стеклянной дверью.— Закрыто.
— Откройте!
— Катись отсюда подальше! Говорят тебе: закрыто!
— Высадить дверь? — с готовностью спрашивает младший лейтенант.
— Нет, надо достучаться.
Коренастый мужчина в белом халате, распахнутом на голой груди, открывает дверь. Его лицо багрово от возмущения.
— Ты что, жлоб, не понял, что я тебе...
Я отворачиваю лацкан, взблескивает жетон. Разъяренный тигр превращается в мурлыкающего котенка.
— О, прошу, вот это гости! Проходите, проходите, нам нечего скрывать! С чем вы к нам сегодня?
— А что, наведывались и раньше? — строго спрашиваю я, детина пожимает плечами.— Персонал уже здесь?
— Как же, конечно! Я повар. Кто вам нужен, Карел или Ярушка? Мигом позову.
— Попрошу обоих.
Мы входим в ресторан, садимся у окна. С другого конца зала нам подмигивает зеленый глаз аквариума, по стенам развешаны гравюры с изображением китобойных судов, спасательные круги с надписями «Титаник» и «Фрам», корабельные фонари. Приходят двое из обслуживающего персонала, вслед за ними семенит всполошенный директор.
— Честь труду! — громогласно восклицает шеф.— Моя фамилия — Кртечка. Я ответственное...
Микеш напускает на себя строгий вид, раскрывает блокнот и записывает фамилию. Директор осекся.
— Имя?
— Ян. Меня зовут Ян! — выдавливает из себя ответственное лицо.— Но уверяю вас, товарищи...
— Этого пока достаточно,— говорю я, хотя комизм ситуации меня забавляет и я был бы не прочь продлить удовольствие созерцать директора, который наверняка лихорадочно роется сейчас в своей памяти, гадая, что привело нас сюда.
— Садитесь... Все...
— Извольте, извольте,— заикается директор.— А не угодно ли для начала перекусить? Кофе? Ярушка, будь добра...
Но в этот момент из кухни уже выплывает здоровяк в белом халате, теперь уже тщательно застегнутом, неся поднос с двумя чашками.
— Вам с сахаром? — спрашивает он.
Глаза у Микеша так и сверкают. Наверняка он думает о том, что не мешало бы с этим заведеньицем познакомиться поближе! Посмотреть, что происходит здесь по ночам. Карты? Фарцовка? Или введена в обиход старая практика с комнатками на втором этаже? Традиция есть традиция.
Я достаю фотографию, сделанную в саду ресторана.
— Вы знаете этих людей? Они бывают здесь? Допрашиваемые обмениваются многозначительными
взглядами. Передают друг другу фотографию.
— Всмотритесь хорошенько,— повышаю я голос.— И
1 Партийное приветствие чешских коммунистов
пожалуйста, без ссылок на то, что здесь бывает уйма народу и всех-де не упомнишь! — произношу я сурово.
Микеш тотчас берет на себя роль следователя совершенно иного толка, как этому учили его на курсах психологии.
— -Ну зачем же так! — говорит он, словно бы возникла надобность несколько меня осадить.— У товарищей наверняка нет ничего такого, что им надо было бы скрывать.
— Да, ничего такого нет,— говорит перепуганный Яп Кртечка.— У нас с вами никогда не было никаких недоразумений. По крайней мере, за то время, что я здесь работаю. Вот этот пан сюда заходит.
— Этот? — Я вынимаю увеличенное изображение сертификатового пижона.
— Да.
— Заходит, как же, заходит,— поддакивает официант.— Только нерегулярно.
— Когда он здесь был последний раз?
— Ну, я уж и...— нехотя говорит официант, но стоило мне нахмуриться, как он раскололся: — Вчера тут был.
— Л может, и позавчера?
— Нет, нет, ЭТО уж точно. Мы нынче работаем каждый день, остальные-то в отпуске.
— Точно?
— Понимаете, когда видишь кого-нибудь часто, легко спутать, вчера заходил этот человек или позавчера, правда ведь?! Но позавчера у нас сидели одни немцы. Туристская группа. Наливались тут до двух ночи.
— Как его зовут? Где он живет? Чем занимается? С кем здесь бывает? Учтите, я не намерен каждое слово вытягивать из вас клещами!
Они не знают. Они ничегр не знают. Если бы они увидели этих людей, то, может, и вспомнили бы, а так... «Молодые люди. И какие-то девицы, но ведь вы знаете: сейчас все выглядят почти одинаково. Лохматые, в джинсах и куртках, уйма браслетов, электронные часы — разве отличишь их друг от друга?»
— Ну а теперь еще раз! — Я снова пускаю по кругу фотографию, сделанную в саду.— И говорить только правду, одну правду!
Старая-престарая уловка — делать вид, будто вам известно больше, чем на самом деле. Но удивительно, как безотказно она действует!
— Все здесь в разное время перебывали. Вот этого нарывали Фердой, этого — Гуго. Эту девицу — Джейн.
— А нашего пижона?
— Марек,—говорит официантка. Это первое слово, произнесенное ею.— Но фамилии его я не знаю.
— Если он придет, так только вечером. Часов в девять-десять,— сообщает мне официант.
— А вы не могли бы нам сказать, в связи с чем вы его разыскиваете? — вступает в разговор директор.
— Нет. Этого я сказать не могу. А теперь слушайте. Вечером мы, возможно, кого-нибудь сюда подошлем. Где у вас телефон?
— При выходе, возле туалетов.
— Отлично. Если этот пижон придет, а никого из наших здесь не будет, позвоните нам вот по этому номеру. И упаси вас боже...
— За кого вы нас принимаете! — говорит директор, становясь вновь таким, каким, вероятно, бывает всегда,— самоуверенным, строгим и справедливым.— Мы же знаем свои обязанности.
— Больше вы ничего не имеете нам сказать? — Я испытующе смотрю на них.— Если кто-нибудь из вас, как только мы уедем, побежит к телефону, то...
Директор обиженно выпрямляется.
— Все равно вы будете нас прослушивать, так ведь? — говорит повар.
Надо ли говорить: чтобы записывать все телефонные разговоры, из которых мы могли бы что-нибудь почерпнуть,— для этого у нас не хватает ни оборудования, ни людей,
— Ну, ну!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44