Это по пути домой, Бертик. Загляни туда, и если что... звякни. До двадцати четырех я здесь, потом — дома. Прошу тебя!
Все-таки порядочный он человек. Вместо того чтобы уговаривать, мог просто рявкнуть: «Выполнять!» — и я бы выполнил, Я кладу трубку, складываю бумаги, запираю их в стальном сейфе для секретных документов, замазываю соответствующее отверстие пластилином, вжимаю в него печатку, запираю ящики стола. Кивком головы прощаюсь с дежурным, бросаю на стойку ключи, сажусь в «Шкоду». Двадцать три ноль-ноль. Говорят, Наполеон спал пять часов в сутки. Этому молодцу во всем везло, по крайней мере до определенного времени.
Через десять минут я стучусь в стеклянные двери пансионата «Лиуша». Во всяком случае, таково название, светящееся над входом. Волоча ноги, к двери подходит бородатый вахтер, подрабатывающий пенсионер. Уж эти-то могли бы образумиться, оттрубил свое — и сиди себе дома!
1 Автор имеет в виду первую строчку «Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны» Я. Гашека, гласящую: «Убили, стало быть, Фердинанда-то нашего»,
Спи, ах, спи сколько хочешь! А потом в саду ковыряйся.
(Правда, когда все будет в наилучшем виде, на сад в связи с расширением микрорайона надвинутся экскаваторы.)
— Что вам угодно? — говорит он неприязненно.
— Добрый вечер! Я вроде как по делу.
— Так, милейший, может сказать каждый. Визиты мужчин после десяти вечера...
Я предъявляю свой жетон. «Орленка», как говорили во времена далекой молодости моего деда.
— Ку что ж, куда деваться,— капитулирует он, отнюдь не придерживаясь правил хорошего тона.— Входите!
Он ведет меня к своей зыгородке, брюзжа, как человек, совесть которого чиста.
— На стене рядом с дверью звонок,— говорит он,— не не было еще случая, чтобы кто-нибудь им воспользовался! .Обязательно нужно стучать по стеклу! Иной раз — даже связкой ключей. Когда-нибудь все это разлетится вдребезги, дыры изобретательно заделают жестью или фанерой, как это у нас водится. И весь лоск насмарку.
Он расположился на своем насесте. Постучал указательным пальцем по телефону.
— Так кого сегодня? — спросил он так, будто подобные визиты здесь в порядке вещей.
— Ирену Сладкую.
— Ее нет. Какие будут еще пожелания?
Этот старый хрыч явно издевается надо мной. Я опираюсь руками на его конторку и качаю головой.
— Позавчера вы уже пудрили мне мозги,— говорю я с упреком,— я позвонил вам рано утром и спросил пани Сладкую. Вы мне сказали, что она спит. А на самом деле ее не было дома.
Он криво усмехнулся.
— Я вам сказал не так. Кто-то позвонил и наглым тоном затребовал пани Сладкую. Я ответил, что она всю ночь на работе. Из этого вы, очевидно, заключили, что она уже дома спит крепким сном, тогда как дома ее не было.
— Смотрите, как здорово у вас получается! — похвалил я старика.— А она между тем была со своим другом здесь, так ведь?
Вахтер заерзал на стуле.
— Вы устанавливаете алиби или вас снедает любопытство?
— Устанавливаю алиби. Раз уж вы об этом заговорили, отвечаю: алиби.
— В таком случае могу засвидетельствовать, что она привела гостя еще до полуночи. Хотя это и не положено, но в данном случае я посмотрел сквозь пальцы. Вы представить себе не можете, как одиноко живут здесь некоторые наши дамы! К тому же это первый раз, так что...
— До скольки?
— Они были здесь? Ушли около шести. Я им позвонил.
Я воздержался от комментариев насчет того, что подобные звоночки весьма напоминают мне парижские нравы, о которых, впрочем, я знаю лишь по литературе.
— Неплохо устроилась. А теперь — к делу. Я слышал, вчера вечером у вас тут была небольшая потасовка?
Старик снова вспыхнул, словно я покушался на честь его любимой дочери.
— Простите, но драк здесь не бывает! Между прочим, здесь живут порядочные женщины! Не обижайтесь, любезный, но у вас больно длинные уши. Кто вообще вам это сказал, такую чушь?
— Ну зачем же так, папаша! Готов поклясться, что и вы участвовали в драке. Губы у вас что у мавра.
— Это? — Старик проводит пальцами по распухшим, посиневшим губам.— Это у меня — ой с каких пор.— И он машет рукой.
Вероятно, я должен понимать это так, будто физиономия у него расквашена со времен памятной битвы на Пьяве. Я хмурюсь. Старика это не пугает. Да и откуда взяться грозному выражению на лице человека, который уже восемнадцать часов на ногах?! Ничего не остается, как попробовать по-хорошему.
— Не станем же мы портить такой хороший вечер,— говорю я.— Я бы уже не прочь отправиться на боковую, ведь я сегодня с половины шестого на ногах. А что здесь была стычка — это мне в точности известно.
В конце концов он рассказывает мне все, что знает. Нашу свидетельницу подстерегали двое и сразу же на нее набросились. Не вмешайся отважный старикан и дамы из пансионата, ее не иначе как забили бы до смерти. Но защитников сбежалось столько, что «герои» дали драла. Старик, по его словам, сразу же хотел нам позвонить, но Ирена ему запретила. Мол, сама все уладит.
— Так что мне придется ее разыскать,— вздыхаю я.— Где она сейчас может быть?
1 Река на севере Италии, на которой в июне 1918 года было остановлено продвижение австро-венгерской армии.
Он пожимает плечами. Говорит:
— Понятия не имею. Может, ездит, она ведь, как я уже говорил, таксистка. И часто работает по ночам. Дело в том, что ночью самый большой улов. Хотя, с другой стороны, для женщины...
Я звонка в диспетчерскую таксопарка. Прошу дать мне сведения.
— Эдак каждый начнет звонить,— протестуют там, когда я объясняю, что мне надо.
— Ну хорошо. У меня нет ни времени, ни желания с вами препираться, да у вас, собственно, и право на это есть. Мы сделаем иначе. Вызовите ее по рации. Мне нужно, чтобы она приехала в пансионат, где живет, или хотя бы позвонила туда. Я сижу в вахтерке, моя фамилия Глухий, старший лейтенант. Она знает. На худой конец мне необходимо выяснить, где ее можно в ближайшее время застать, я сам туда подъеду. Когда что-нибудь разузнаете, позвоните в управление — все, что мне нужно, я узнаю от них.
— Хорошо, я вам верю. Позвоню прямо вам. А у вас есть какие-нибудь новости... насчет убийства нашего...
— Неужели ВЫ думаете, что я стану распространяться об этом по телефону?
— Ну, за спрос деньги не берут,— сказала диспетчерша и повесила трубку.
Сидим ждем. Я достаю пачку сигарет, придвигаю ее к вахтеру. Вовремя предложенная сигарета способна творить чудеса. Но старик качает головой. Немного погодя откуда-то извлекает для меня пепельницу. Вероятно, мой страдальческий вид вызвал у него жалость. Он хлопочет в своей вахтерке, ставит на перегородку алюминиевую кружку и наливает из термоса кофе.
— Выпейте, кофе хороший!
— Спасибо, но я сегодня уже раз шесть, не меньше, пил кофе. Скорее, надо бы как следует выспаться.
— Выпейте, выпейте! Кто знает, как долго еще придется ждать!
Из старика наконец проклюнулся вполне симпатичный человек. Никогда нельзя доверяться первому впечатлению. Мы разговариваем о разных разностях. Кто-то стучит по стеклу, и дед идет открывать. Две хорошенькие хохотушки в расцвете лет (с моей точки зрения, то есть около тридцати) проходят к лифту. Одна из них шаловливо дергает старика за бороду.
Вскоре позвонил телефон. Я хотел было взять трубку, но старик меня опередил. Что ж, он прав. Ведь хозяин здесь он.
— Алло! Пансионат «Либуша»,— важно произносит он.— Минутку, передаю трубку. Это вас!
— Говорят из диспетчерской такси. Мы пробовали вызвать Сладкую по рации, но она на связь не выходит. Не отзывается. Никто не знает, где она может быть.
— Черт! Хорошо, спасибо!
— Не за что. Попробовать еще?
— Будьте так добры,— говорю я и кладу трубку.
— Так что же мы имеем, старина,— обращаюсь я к вахтеру.— Для ясности подведем итог. У нас есть свидетельница по делу об особо тяжком преступлении, выражаясь нашим языком. Утром она давала нам показания. Вечером на нее было совершено нападение, она сказала, что все уладит сама, уехала, и теперь о ней ни слуху ни духу. Что из всего этого вытекает? Если вы сказали все, что вам известно, то мне не остается ничего другого, как объявить о розыске пани Сладкой. Что вы на это скажете?
Старик откашлялся. Потеребил бородку.
— Пани Сладкая, я точно не знаю, но вроде как поехала к одному знакомому. И если я правильно понял, то она там немного задержится. Я даже полагаю, что на всю ночь. Вы" должны меня понять, такие вещи не рассказывают первому встречному.
—- Я так и думал, что вы знаете больше. А не знаете ли вы случайно адреса этого красавца? Старик сжимает свои рассеченные губы.
— Нет! — произносит он излишне громко.
Он уже снова мне лжет, я это вижу. Ну, да ладно, если наша свидетельница в безопасном месте, ничто больше не мешает мне наконец-то отправиться на боковую. На все остальное будет время завтра.
СЛЕДУЯ СОВЕТУ НАШЕГО ДОКТОРА, я выпиваю чашку теплого молока. Ох уж эти женщины, и дают же они мне прикурить! «Вы даже не представляете, как одиноко живут здесь наши дамы»,— внушал мне этот чудила вахтер. Как же, теперь я вижу! Позавчера друг в пансионате, сегодня — с другим в его доме. Против такого одиночества и я бы не возражал! Напрасно ты нацеливаешься, Бертик, Ирена Сладкая такая же эмансипированная женщина, как и все остальные. Лучше и думать о ней забудь!
Я вымыл чашку, и когда уже вытер ее полотенцем — ни раньше, ни позже,— у нее отламывается ручка. Ну вот, пожалуйста! Последний предмет из нашего первого сервиза. Кто-то сказал, что все на свете проходит через семилетние циклы, через семь лет все снова обновляется. Солнечная активность, сдвиги в земной коре, все клетки в организме. И вот чашек, извольте видеть, как не бывало.
Моя бывшая жена Гана, как то и пристало кокетливой молодой даме, заботилась об одежде (мы, армейские люди, сказали бы — об обмундировании). Она то и дело приобретала для себя какую-нибудь обнову. Зато в мастерской у нее жуткое убожество. Алюминиевая кастрюлька, которой она кипятила воду для чая, две стеклянные банки из-под джема, из которых она пила, да бабушкина кружка, расписанная веточками черешни, пухлая очаровашка, разумеется, с трещиной, склеенная эпоксидным клеем и нее равно протекающая,— после нее на столе оставались белые разводы. Вот и вся ее кухонная утварь. Поэтому в первые дни нашего знакомства я принес шесть чашек шесть блюдец с голубым узором.
— Это мне?
— Нет. Это нам обоим.
— Какая-нибудь чепуховина, Тики, да?
— Ну, может, кто сочтет это чепухой, но мне кажется, что это практично и красиво.
— Чашки? — изумилась она, развернув пакет.
Но нет, «развернув» — это не то слово. Надо было видеть, почувствовать, с каким нетерпением она разрывала бумагу, когда извлекала какой-нибудь подарок. Как умела она разодрать упаковку длинными острыми ногтями.
— Ну да, чашки. Я люблю пить кофе из красивых чашек.
— Так давай сразу и заварим. Но ты зря тратишься на зряшные вещи, Тики. Нам гораздо нужнее новая плитка.
Ее старая электроплитка, вся покрытая жиром, ударяла током. Иногда плитка упрямилась и не нагревалась, пока ее не встряхнут хорошенько, чтоб. она поняла, кто из нас господин. Я незаметно унес ее и купил новую, Гана позволила обхитрить себя, как малый ребенок.
— Опять ты тратил деньги?
— Да нет. Я отнес ее к одному знакомому починить. Заодно он протер ее керосином.
— А я была уверена, что это новая!
Гана в принципе была против того, чтобы средства, предназначенные исключительно для новых нарядов, косметики, ужинов в ресторанах, для вина, тратились неразумно. Разумеется, все переменилось, когда мы получили новую квартиру и возникла необходимость обставить ее.
224 Когда я назвал сумму моих сбережений, она возликовала. Всюду, где у нее хватало смелости, Гана брала аванс под новые иллюстрации и вдобавок взяла ссуду; в конце концов она превратила квартиру в оранжерею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Все-таки порядочный он человек. Вместо того чтобы уговаривать, мог просто рявкнуть: «Выполнять!» — и я бы выполнил, Я кладу трубку, складываю бумаги, запираю их в стальном сейфе для секретных документов, замазываю соответствующее отверстие пластилином, вжимаю в него печатку, запираю ящики стола. Кивком головы прощаюсь с дежурным, бросаю на стойку ключи, сажусь в «Шкоду». Двадцать три ноль-ноль. Говорят, Наполеон спал пять часов в сутки. Этому молодцу во всем везло, по крайней мере до определенного времени.
Через десять минут я стучусь в стеклянные двери пансионата «Лиуша». Во всяком случае, таково название, светящееся над входом. Волоча ноги, к двери подходит бородатый вахтер, подрабатывающий пенсионер. Уж эти-то могли бы образумиться, оттрубил свое — и сиди себе дома!
1 Автор имеет в виду первую строчку «Похождений бравого солдата Швейка во время мировой войны» Я. Гашека, гласящую: «Убили, стало быть, Фердинанда-то нашего»,
Спи, ах, спи сколько хочешь! А потом в саду ковыряйся.
(Правда, когда все будет в наилучшем виде, на сад в связи с расширением микрорайона надвинутся экскаваторы.)
— Что вам угодно? — говорит он неприязненно.
— Добрый вечер! Я вроде как по делу.
— Так, милейший, может сказать каждый. Визиты мужчин после десяти вечера...
Я предъявляю свой жетон. «Орленка», как говорили во времена далекой молодости моего деда.
— Ку что ж, куда деваться,— капитулирует он, отнюдь не придерживаясь правил хорошего тона.— Входите!
Он ведет меня к своей зыгородке, брюзжа, как человек, совесть которого чиста.
— На стене рядом с дверью звонок,— говорит он,— не не было еще случая, чтобы кто-нибудь им воспользовался! .Обязательно нужно стучать по стеклу! Иной раз — даже связкой ключей. Когда-нибудь все это разлетится вдребезги, дыры изобретательно заделают жестью или фанерой, как это у нас водится. И весь лоск насмарку.
Он расположился на своем насесте. Постучал указательным пальцем по телефону.
— Так кого сегодня? — спросил он так, будто подобные визиты здесь в порядке вещей.
— Ирену Сладкую.
— Ее нет. Какие будут еще пожелания?
Этот старый хрыч явно издевается надо мной. Я опираюсь руками на его конторку и качаю головой.
— Позавчера вы уже пудрили мне мозги,— говорю я с упреком,— я позвонил вам рано утром и спросил пани Сладкую. Вы мне сказали, что она спит. А на самом деле ее не было дома.
Он криво усмехнулся.
— Я вам сказал не так. Кто-то позвонил и наглым тоном затребовал пани Сладкую. Я ответил, что она всю ночь на работе. Из этого вы, очевидно, заключили, что она уже дома спит крепким сном, тогда как дома ее не было.
— Смотрите, как здорово у вас получается! — похвалил я старика.— А она между тем была со своим другом здесь, так ведь?
Вахтер заерзал на стуле.
— Вы устанавливаете алиби или вас снедает любопытство?
— Устанавливаю алиби. Раз уж вы об этом заговорили, отвечаю: алиби.
— В таком случае могу засвидетельствовать, что она привела гостя еще до полуночи. Хотя это и не положено, но в данном случае я посмотрел сквозь пальцы. Вы представить себе не можете, как одиноко живут здесь некоторые наши дамы! К тому же это первый раз, так что...
— До скольки?
— Они были здесь? Ушли около шести. Я им позвонил.
Я воздержался от комментариев насчет того, что подобные звоночки весьма напоминают мне парижские нравы, о которых, впрочем, я знаю лишь по литературе.
— Неплохо устроилась. А теперь — к делу. Я слышал, вчера вечером у вас тут была небольшая потасовка?
Старик снова вспыхнул, словно я покушался на честь его любимой дочери.
— Простите, но драк здесь не бывает! Между прочим, здесь живут порядочные женщины! Не обижайтесь, любезный, но у вас больно длинные уши. Кто вообще вам это сказал, такую чушь?
— Ну зачем же так, папаша! Готов поклясться, что и вы участвовали в драке. Губы у вас что у мавра.
— Это? — Старик проводит пальцами по распухшим, посиневшим губам.— Это у меня — ой с каких пор.— И он машет рукой.
Вероятно, я должен понимать это так, будто физиономия у него расквашена со времен памятной битвы на Пьяве. Я хмурюсь. Старика это не пугает. Да и откуда взяться грозному выражению на лице человека, который уже восемнадцать часов на ногах?! Ничего не остается, как попробовать по-хорошему.
— Не станем же мы портить такой хороший вечер,— говорю я.— Я бы уже не прочь отправиться на боковую, ведь я сегодня с половины шестого на ногах. А что здесь была стычка — это мне в точности известно.
В конце концов он рассказывает мне все, что знает. Нашу свидетельницу подстерегали двое и сразу же на нее набросились. Не вмешайся отважный старикан и дамы из пансионата, ее не иначе как забили бы до смерти. Но защитников сбежалось столько, что «герои» дали драла. Старик, по его словам, сразу же хотел нам позвонить, но Ирена ему запретила. Мол, сама все уладит.
— Так что мне придется ее разыскать,— вздыхаю я.— Где она сейчас может быть?
1 Река на севере Италии, на которой в июне 1918 года было остановлено продвижение австро-венгерской армии.
Он пожимает плечами. Говорит:
— Понятия не имею. Может, ездит, она ведь, как я уже говорил, таксистка. И часто работает по ночам. Дело в том, что ночью самый большой улов. Хотя, с другой стороны, для женщины...
Я звонка в диспетчерскую таксопарка. Прошу дать мне сведения.
— Эдак каждый начнет звонить,— протестуют там, когда я объясняю, что мне надо.
— Ну хорошо. У меня нет ни времени, ни желания с вами препираться, да у вас, собственно, и право на это есть. Мы сделаем иначе. Вызовите ее по рации. Мне нужно, чтобы она приехала в пансионат, где живет, или хотя бы позвонила туда. Я сижу в вахтерке, моя фамилия Глухий, старший лейтенант. Она знает. На худой конец мне необходимо выяснить, где ее можно в ближайшее время застать, я сам туда подъеду. Когда что-нибудь разузнаете, позвоните в управление — все, что мне нужно, я узнаю от них.
— Хорошо, я вам верю. Позвоню прямо вам. А у вас есть какие-нибудь новости... насчет убийства нашего...
— Неужели ВЫ думаете, что я стану распространяться об этом по телефону?
— Ну, за спрос деньги не берут,— сказала диспетчерша и повесила трубку.
Сидим ждем. Я достаю пачку сигарет, придвигаю ее к вахтеру. Вовремя предложенная сигарета способна творить чудеса. Но старик качает головой. Немного погодя откуда-то извлекает для меня пепельницу. Вероятно, мой страдальческий вид вызвал у него жалость. Он хлопочет в своей вахтерке, ставит на перегородку алюминиевую кружку и наливает из термоса кофе.
— Выпейте, кофе хороший!
— Спасибо, но я сегодня уже раз шесть, не меньше, пил кофе. Скорее, надо бы как следует выспаться.
— Выпейте, выпейте! Кто знает, как долго еще придется ждать!
Из старика наконец проклюнулся вполне симпатичный человек. Никогда нельзя доверяться первому впечатлению. Мы разговариваем о разных разностях. Кто-то стучит по стеклу, и дед идет открывать. Две хорошенькие хохотушки в расцвете лет (с моей точки зрения, то есть около тридцати) проходят к лифту. Одна из них шаловливо дергает старика за бороду.
Вскоре позвонил телефон. Я хотел было взять трубку, но старик меня опередил. Что ж, он прав. Ведь хозяин здесь он.
— Алло! Пансионат «Либуша»,— важно произносит он.— Минутку, передаю трубку. Это вас!
— Говорят из диспетчерской такси. Мы пробовали вызвать Сладкую по рации, но она на связь не выходит. Не отзывается. Никто не знает, где она может быть.
— Черт! Хорошо, спасибо!
— Не за что. Попробовать еще?
— Будьте так добры,— говорю я и кладу трубку.
— Так что же мы имеем, старина,— обращаюсь я к вахтеру.— Для ясности подведем итог. У нас есть свидетельница по делу об особо тяжком преступлении, выражаясь нашим языком. Утром она давала нам показания. Вечером на нее было совершено нападение, она сказала, что все уладит сама, уехала, и теперь о ней ни слуху ни духу. Что из всего этого вытекает? Если вы сказали все, что вам известно, то мне не остается ничего другого, как объявить о розыске пани Сладкой. Что вы на это скажете?
Старик откашлялся. Потеребил бородку.
— Пани Сладкая, я точно не знаю, но вроде как поехала к одному знакомому. И если я правильно понял, то она там немного задержится. Я даже полагаю, что на всю ночь. Вы" должны меня понять, такие вещи не рассказывают первому встречному.
—- Я так и думал, что вы знаете больше. А не знаете ли вы случайно адреса этого красавца? Старик сжимает свои рассеченные губы.
— Нет! — произносит он излишне громко.
Он уже снова мне лжет, я это вижу. Ну, да ладно, если наша свидетельница в безопасном месте, ничто больше не мешает мне наконец-то отправиться на боковую. На все остальное будет время завтра.
СЛЕДУЯ СОВЕТУ НАШЕГО ДОКТОРА, я выпиваю чашку теплого молока. Ох уж эти женщины, и дают же они мне прикурить! «Вы даже не представляете, как одиноко живут здесь наши дамы»,— внушал мне этот чудила вахтер. Как же, теперь я вижу! Позавчера друг в пансионате, сегодня — с другим в его доме. Против такого одиночества и я бы не возражал! Напрасно ты нацеливаешься, Бертик, Ирена Сладкая такая же эмансипированная женщина, как и все остальные. Лучше и думать о ней забудь!
Я вымыл чашку, и когда уже вытер ее полотенцем — ни раньше, ни позже,— у нее отламывается ручка. Ну вот, пожалуйста! Последний предмет из нашего первого сервиза. Кто-то сказал, что все на свете проходит через семилетние циклы, через семь лет все снова обновляется. Солнечная активность, сдвиги в земной коре, все клетки в организме. И вот чашек, извольте видеть, как не бывало.
Моя бывшая жена Гана, как то и пристало кокетливой молодой даме, заботилась об одежде (мы, армейские люди, сказали бы — об обмундировании). Она то и дело приобретала для себя какую-нибудь обнову. Зато в мастерской у нее жуткое убожество. Алюминиевая кастрюлька, которой она кипятила воду для чая, две стеклянные банки из-под джема, из которых она пила, да бабушкина кружка, расписанная веточками черешни, пухлая очаровашка, разумеется, с трещиной, склеенная эпоксидным клеем и нее равно протекающая,— после нее на столе оставались белые разводы. Вот и вся ее кухонная утварь. Поэтому в первые дни нашего знакомства я принес шесть чашек шесть блюдец с голубым узором.
— Это мне?
— Нет. Это нам обоим.
— Какая-нибудь чепуховина, Тики, да?
— Ну, может, кто сочтет это чепухой, но мне кажется, что это практично и красиво.
— Чашки? — изумилась она, развернув пакет.
Но нет, «развернув» — это не то слово. Надо было видеть, почувствовать, с каким нетерпением она разрывала бумагу, когда извлекала какой-нибудь подарок. Как умела она разодрать упаковку длинными острыми ногтями.
— Ну да, чашки. Я люблю пить кофе из красивых чашек.
— Так давай сразу и заварим. Но ты зря тратишься на зряшные вещи, Тики. Нам гораздо нужнее новая плитка.
Ее старая электроплитка, вся покрытая жиром, ударяла током. Иногда плитка упрямилась и не нагревалась, пока ее не встряхнут хорошенько, чтоб. она поняла, кто из нас господин. Я незаметно унес ее и купил новую, Гана позволила обхитрить себя, как малый ребенок.
— Опять ты тратил деньги?
— Да нет. Я отнес ее к одному знакомому починить. Заодно он протер ее керосином.
— А я была уверена, что это новая!
Гана в принципе была против того, чтобы средства, предназначенные исключительно для новых нарядов, косметики, ужинов в ресторанах, для вина, тратились неразумно. Разумеется, все переменилось, когда мы получили новую квартиру и возникла необходимость обставить ее.
224 Когда я назвал сумму моих сбережений, она возликовала. Всюду, где у нее хватало смелости, Гана брала аванс под новые иллюстрации и вдобавок взяла ссуду; в конце концов она превратила квартиру в оранжерею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44