- Ну, расскажи папе, как ты тут в мое отсутствие? Маму слушалась? - Попытка придать голосу строгость не удалась: - Ладно, доченька. Знаю, ты у нас послушная, умница и всегда ведешь себя хорошо. А как у тебя идут дела по музыке? Скажи папе правду: трудно приходится?
- Да нет, не очень. Мне нравится, - тихо проговорила Света. - А что ты мне привез? Покажи! - без обиняков перешла она к более интересной теме.
Иван Кузьмич разложил перед дочерью груду подарков: тут и красивая, яркая одежда, и туфельки всякие, и забавные механические игрушки, и, конечно, большая, роскошная кукла. Не проявив никакого интереса к нарядам и бегло взглянув на игрушки, Света все внимание сразу перенесла на куклу.
- Я назову ее... Машенька! - радостно заявила она, прижимая новую куклу к груди. - Буду ее любить больше прежней! Как я плакала, папочка, когда ее разорвала Вовки - на Чапа! Посмотри, разве она не самая красивая?
- Твоя Маша красивее всех кукол в Москве, - охотно подтвердил Григорьев, целуя дочь.
* * *
За празднично накрытым столом с хозяином дома во главе, кроме Веры Петровны и Светочки, сидели соседи Григорьевых, супруги Винокуровы, и Евдокия Митрофановна - родственница, приехавшая погостить.
Борис Ефимович Винокуров возглавлял машиностроительный трест; жена его, Капитолина Львовна, преподавала английский в вузе.
Иван Кузьмич увлеченно рассказывал обо всем, что видел в ФРГ, а если что спрашивали, отвечал охотно - подробно и остроумно. Борис Ефимович - он там тоже побывал, в командировке, - изредка его дополнял.
- А кто эта пожилая женщина? - вполголоса спросил он жену, указывая глазами на Евдокию Митрофановну. - Впервые ее вижу. Родственница?
- Родная тетка Веры. Вырастила ее и младшую сестру после смерти матери, - так же тихо пояснила Капитолина Львовна.
- А что стряслось с родителями?
- Отец погиб в сорок третьем, мать вскоре умерла от тифа. Тетя Дуся заменила сироткам родителей - они их едва помнят.
- Значит, тетка им как мать?
- Ну да. Вера очень ее любит. А живет тетя Дуся вместе с младшей сестрой - Варей.
Действительно, хоть и тяжелое житье-бытье в деревне, Евдокия Митрофановна знала, что незамужняя Варвара, медсестра в сельской больнице, нуждается в ней больше, чем старшая сестра. Вот и отклонила настойчивые просьбы Веры Петровны (хоть старшенькая и была всегда ее любимицей) переехать к ней в столицу, помогать растить Светочку.
- Вон у тебя сколько помощников! - отбивала она обычно очередную атаку Веры Петровны. - И домработница, и шофер продукты на дом доставляет, и в садике Светку обхаживают как принцессу! А у бедной Варьки после дежурства и сготовить сил не остается. Так что поживу в деревне, пока здоровья хватит, - заключала она, горестно вздыхая: нет ведь для нее никого ближе Верочки, да и та к ней привязана всем сердцем, ей одной открывает сокровенное.
Винокуровы, извинившись, покинули праздничное застолье - к ним неожиданно приехал сын, надо с ним побыть. За чаем Иван Кузьмич поинтересовался делами в деревне:
- Митрофановна! Расскажи-ка теперь ты, что нового в наших краях? Как дела у Варвары? Как поживают соседи Ларионовы? Есть ли вести от их Сеньки? Мы ведь с ним, пацанами, немало вместе набедокурили.
Тетя Дуся неохотно оторвалась от шоколадно-вафельного торта - обожала его, да редко видела.
- А что хорошего в деревне-то, Вань? У Варьки - без перемен. Только и знает - с работы и на работу. А младший Ларионов сгинул: где-то он на Камчатке, родителей забыл. Рыбачит там вроде. Старики его совсем захирели. Как приусадебный участок у них отрезали, продали они скотину - одной картохой питаются. Да ты будто не знаешь, - взглянула она на него с укором, - ничего нонче нет в деревне! Это не как у вас - разносолы. В магазине пусто, как в войну. Да ты, Ванюша, не подумай худого, - поспешно добавила она извиняющимся тоном. - Дай-то вам Бог! Хоть вы хорошо живете. А деревенским туго приходится.
- Это оттого, старая, что разленился народ, работает спустя рукава, - нравоучительно возразил Григорьев. - Посмотрела бы, как трудятся люди в той же ФРГ. Какое качество, какая производительность! Ленин что говорил? “Коммунизм - это высшая производительность труда”, - привычно процитировал он.
- Ванечка, ради Бога! - вмешалась Вера Петровна. - Не надо тете Дусе про коммунизм... Им в деревне и без того тошно!
- Как же, построють у нас коммунизьм! - подала голос Евдокия Митрофановна, сбиваясь на деревенский говор. - Денег не платют и жрать нечего! Кто же стараться работать-то будет? Да обратно же скотине кормов не хватает!
Григорьев досадливо наморщился. “Ну и глупая старуха! Объяснять ей - пустое дело”, - подумал он. Но жена так любит тетю Дусю. И он терпеливо продолжал приводить свои доводы:
- Неправильно хозяйствуете! Нет кормов, говоришь? А кукурузу посеяли? Вот она, палочка-выручалочка! Хрущев учит-учит, а вы... Директиву партии выполнять нужно.
- Она же, эта кукуруза, не растет у нас, Ваня. С ней только зря силы потратили, - робко вставила Евдокия Митрофановна. - Начальство с ног сбилось, народ замордовали, а толку чуть!
- Бездарное у вас начальство! Но ничего, партия строго спросит с нерадивых руководителей, - не терпящим возражений тоном заключил Иван Кузьмич. - Хрущев всерьез за дело взялся. Сказал - к восьмидесятому году наш народ будет жить при коммунизме, и мы эту задачу выполним! Будем работать до седьмого пота!
* * *
Григорьев своим ключом открыл дверь квартиры, положил красивый кожаный портфель на кушетку, снял дубленку, убрал в шкаф. “Вера еще с вокзала не вернулась, - подумал недовольно. - Вечно носится с родней”. В роскошно отделанной ванной умылся, вытерся пушистым полотенцем, аккуратно причесал остатки белесых волос. Вернувшись в холл, взял со столика стопку газет и направился в гостиную - почитать, пожалуй, до прихода жены.
- Веруся, ты уже дома?! - удивленно воскликнул он, увидев жену: лежит на диване, лицо заплакано. - Когда же ты успела проводить Митрофановну и вернуться? А слезы почему? Не прячь глаза, я же вижу! Что случилось, ты нездорова? - расспрашивал он встревоженно.
Вера Петровна вытерла платочком глаза и судорожно вздохнула.
- Тетя Дуся настояла, чтобы я не ждала отправления. Мы с Женей сразу вернулись, и я его отпустила. А как ты добрался?
- Взял дежурную машину. Но ты мне зубы не заговаривай! Выкладывай, что тебя так расстроило! - нетерпеливо потребовал Григорьев, чувствуя ее нежелание объясняться.
Вера Петровна, откинувшись на спинку дивана, печально посмотрела на мужа. Помолчала немного, снова вздохнула - не решалась, видно, начать неприятный для обоих разговор.
- Сам знаешь, Ванюша, как тяжело живут тетя Дуся и Варя. Собрала я и отправила в деревню все, что смогла: продукты там самые необходимые, одежду кое-какую для сестры. Ей мужа бы найти пора, а она разута и раздета! - произнесла она извиняющимся тоном, будто в этом ее вина.
- Ну и правильно сделала! Бог делиться велел с ближними, - облегченно вздохнул Григорьев; сел рядом с женой на диван, ласково погладил ее по голове. - Плакать-то зачем?
- Не могу спокойно думать об их тяжелой жизни, когда мы тут как сыр в масле катаемся. Кусок в горло не лезет! - В глазах Веры Петровны вновь заблестели слезы. - Ну разве это справедливо, Ванюша? - Она придвинулась к мужу, взяла его за руку. - Тетя Дуся всю жизнь в колхозе горбатилась. Варя вкалывает и днем и ночью - людей лечит. Не заслуживают они разве лучшей участи? Почему только нам жить по-человечески?
Григорьев плотно сжал губы и сурово посмотрел на жену.
- Ну вот, только этого недоставало! Что на тебя сегодня нашло? Вдруг совесть заговорила. Ты же у меня не дуреха! - воскликнул он, выдернув руку и хлопнув ею по колену. - Мы всегда лучше других жили, - продолжал он убежденно. - Знаешь ведь: на данном этапе действует принцип социализма - “каждому по труду”. А мой труд - не чета обывательскому! Уравниловки нет и не будет! У руководителей и впредь будет материальных благ больше - с учетом ответственности. Это нам положено по праву. Не стыдиться, а гордиться надо!
- Ну а как людям в глаза смотреть? Ведь вокруг такая нищета! Когда же и для них жизнь станет лучше? - не сдавалась Вера Петровна.
Григорьев встал с дивана и ласково, но решительно, протянул руку жене.
- Успокойся, Веруся, хватит кукситься! Все, что мы имеем, предоставлено нам государством по заслугам - заработано моим нелегким трудом. Поверь, скоро весь народ будет жить лучше. Нужно только выполнять программу партии, всем лучше работать, и мы этого добьемся! - Он помолчал. - Но вот о чем хочу тебя попросить: помогай родне сколько хочешь, но встречайся с ними пореже, чтобы разница в положении не колола глаза. И еще - надеюсь, подумав, ты со мной согласишься: пожалуйста, не приближай к себе людей не нашего крута. Чем выше становится мое положение, тем разборчивее мы должны быть в выборе друзей и знакомых.
* * *
Степан Алексеевич Розанов сидел за столом в бедно обставленной комнате своей малометражной “хрущевской” квартиры, проверяя школьные тетради. “Хрущобами” прозвали тесные квартирки в пятиэтажных домах - в 60-е годы дома эти как грибы росли в окраинных районах Москвы; цель - поскорее расселить коммуналки. Разномастная мебель досталась Розанову по наследству от родителей: на приобретение новой, более современной, у хозяев недостало средств.
Крупный, слегка сутуловатый, как многие высокорослые люди, с красиво посаженной головой и волнистыми золотисто-русыми волосами, Розанов выглядел бы привлекательным, если бы не старомодный, мешковатый костюм и неухоженная, плохо подстриженная бородка.
“Опять просижу до одиннадцати, - уныло подумал он. - Не успею прочитать новый материал - завтра рано вставать”. Невеселые мысли завладели Розановым, мешая работать. “За последний месяц ни на шаг не продвинулся с диссертацией. А ведь замечаний не так много, - мысленно упрекнул он себя. - Но куда денешься? Нужно кормить семью. Придется снова взять нагрузку в вечерней школе. А то Лидия загрызет”. Словно подтверждая эти опасения, из кухни донесся грохот посуды - ее явно швыряли.
- Ну вот, легка на помине! - испуганно прошептал Розанов. - Сейчас начнется очередной концерт! Теперь и за полночь не управиться!
В дверях появилась Лидия Сергеевна - высокая, яркая брюнетка; ее красивое лицо дышало неприкрытым гневом.
- Нет, ты прямо полное ничтожество! - без предисловий набросилась она на мужа. - Это надо же! Отказаться от поста директора спецшколы! Зиночка, секретарша, мне все доложила. - Перевела дыхание и исступленно завопила: - Не умеешь командовать, руководить коллективом?! А что вообще ты можешь? Доколе прикажешь считать рубли до получки?
- И чего из-за такого лопуха все переживают?! - продолжала она уже потише, но голосом, полным презрения. - Ни на что ты не годен! Ни как муж, ни как отец. О дочери хотя бы подумал! Почему она должна быть хуже других, бедняжка? - Наденька, детка! Поди сюда на минутку! - И, видя, что Степан Алексеевич сделал протестующий жест рукой, повысила голос, злобно косясь на мужа: - Иди, Надюша, посмотри на папу - совсем он тебя не любит!
Из смежной комнаты выглянула очень красивая, не по возрасту крепкая, статная девочка, с ямочками на румяных щеках, темноволосая, как мать, с ярко-синими отцовскими глазами.
Родители, как всегда, ссорятся... Надя попыталась ретироваться, но Лидия Сергеевна ее остановила.
- Подойди сюда, бедненькая моя! - приказала дочери. - Не повезло тебе на папу! - привычно запричитала она, прижимая к себе Наденьку.
Та тоже заревела в голос.
- Поплачь, родная, но знай: мама тебя в обиду не даст! Всем пожертвует, чтобы ты была счастлива! Ведь ты моя единственная радость в жизни! - проговорила сквозь слезы, искренне жалея себя и дочь.
Остро ощущая свою беспомощность и какую-то внутреннюю пустоту, Розанов сдвинул в сторону стопку тетрадок и поднялся из-за стола.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62