Высокий, стройный, большие темные очки скрывают худощавое лицо. При моем приближении он вынул изо рта сигарету и, бросив ее на землю, раздавил ногой. Потом проследил за мной глазами, а может, так мне только показалось. Я не видел его среди торгашей орденами, которые грозились расправиться со мной, но это вовсе не означало, что он не из их числа.
Я уже подымался по ступенькам дома, убеждая себя, что это очередная волна излишней подозрительности, когда заметил, как шевелятся занавески на окне бабушки Парфеновой. За кем же она следит – за мной или за тем мужчиной у «жигуленка»?
– Николаша, – тревожно позвала она, выходя из своей комнаты, когда я появился в прихожей.
– Вот плата за квартиру, – сказал я, протягивая пачку денег и не дожидаясь напоминания.
Она положила деньги в карман халата, даже не считая, а потом повернулась к дверям своей комнаты.
– Зайди на минутку, Николаша. Хочу показать тебе кое-что.
– Да вроде момент не совсем подходящий, бабуля.
– Она еще не приходила. – Бабушка подумала, что мне не терпится увидеть Веру. – Удели минутку. Ну пожалуйста. Это очень важно.
Важно? Может, на этот раз она все-таки вспомнит, что хотела тогда сказать, но так и не могла вспомнить. Я вошел о запыленную затхлую комнату с дорогой антикварной мебелью, столь контрастной по сравнению с убожеством старушки. На подушке кресла я заметил «Независимую газету», открытую на странице с моим очерком.
Старушка зашаркала в туалет и принесла оттуда сверток, завернутый в побитое молью армейское одеяло. Она несла его осторожно, словно спеленутого младенца, и положила передо мной на стол. Аккуратно развернув грубошерстное одеяло, вынула оттуда лакированную палехскую шкатулку. Затем дрожащими посиневшими пальцами отомкнула запор и открыла шкатулку, похожую на толстую книгу. Обе половинки изнутри были выложены черным бархатом. В одной лежал покрытый ржавыми пятнами пистолет, а в другой – тускло поблескивали ордена и медали на ярких цветных орденских лентах. Они лежали вокруг маленького эмалированного медальона с фотографией симпатичного молодого человека с усиками и бачками на щеках, одетого в военную форму с офицерскими погонами.
Глаза у бабушки Парфеновой ожили, и она внимательно посмотрела на меня.
– Это ваш муж?
– Саша, – с гордостью кивнула она и благоговейно коснулась орденов. – Он воевал в революцию и в гражданскую войну, а потом с фашистами. Мой Саша… – Глаза у нее так и сияли, голос надломился от нахлынувших воспоминаний. – Мой Саша сражался за Россию. За настоящую Россию, в которой люди помогали бы друг другу. В которой все были бы равны, не было бы ни голодных, ни сирых, ни оборванных нищих, ни бесприютных. Он сражался за мечту.
«За социалистическую сказку о светлом будущем», – подумал я, но вслух сказать не решился, боясь спугнуть ее восторженное состояние. Видимо, под влиянием моего очерка что-то ожило в ее мозгу. Дотронувшись до меня морщинистой холодной рукой, она сказала:
– Видишь ли, Коля, мы любили свою страну, но не любили правительство.
– Помню, отец говорил то же самое в своем последнем слове на суде.
– Да, в нашей жизни выпадали и темные денечки, но вы, шестидесятники, все походите друг на друга. А нам, думаешь, нравились чистки? Мы что, хотели жить в страхе и мириться с самоуправством? Мы ничем не отличались от таких, как ты. Все, чего желали, так это лучшей судьбы. Разве это так ужасно?
– Да нет же, бабушка, совсем нет.
– Вот почему мое поколение по-прежнему верит в коммунизм и надеется на него. – Бабушка удовлетворенно кивнула. – Новые порядки – они для молодых, для тех, у кого в прошлом нет никаких ценностей и есть достаточно сил вынести болезненные перемены. – Помолчав немного, она затрясла головой и уже в смятении сказала: – В последнее время жить мне стало намного труднее. Гораздо труднее.
– Да и мне тоже несладко, но я верю, что со временем станет полегче.
– Со временем, – с сарказмом повторила она. – У стариков нет такой роскоши, как время. Мы несли свои жизни на алтарь Отечества. Теперь Отечество жертвует собой ради нас. – Она покорно вздохнула. – Но вот что делать с детьми, а?
– Не знаю.
Она невидящими глазами уставилась в одну точку, похоже, воспоминания угасали, сменяясь тупым безразличием. Послышался рев грузовика, остановившегося напротив нашего дома. От его рычания даже стекла задребезжали. Бабушка подошла к окну и отодвинула занавеску. Задним ходом к подъезду соседнего дома подъезжал крытый грузовик. Меня больше интересовал «жигуленок», он по-прежнему стоял на той стороне улицы, но мужчины в узком пальто рядом с ним не было.
– Кто-то переезжает сюда? – с облегчением спросил я.
– Наоборот, уезжает, – бесстрастно ответила старушка. Она выпрямилась и прямо посмотрела на меня. – А-а, да. Теперь знаю, что хотела сказать тебе, Николаша, – проговорила она, довольная тем, что наконец-то вспомнила. – В конце этого месяца…
Далекий звонок телефона прервал ее мысль. Она напряженно сощурилась, совсем замешкалась и уставилась в потолок. Звонили в моей комнате.
Извинившись, я помчался по лестнице наверх, на ощупь вставил ключ в замочную скважину, быстро распахнул дверь, подбежал к столу и схватил трубку телефона:
– Вера?!
– Нет, это Лида. – Послышался шутливый смешок.
– А-а, это вы, – ответил я, радуясь, что лучший редактор города не видит дурацкого выражения моего лица.
– У нас сидит гражданка Чуркина, которая ищет вас, чтобы поговорить о вашем очерке.
– Чуркина? Таня Чуркина?
– Она самая. Я объяснила ей, что вы свободный журналист, и предложила написать письмо редактору, но она настаивает на встрече с вами. Вы же понимаете, что я не могу дать ей номер телефона без вашего разрешения.
– Она сейчас у вас?
– Да, передаю трубку.
– Нет, не надо. Я хотел бы встретиться с ней и переговорить лично. Приеду в редакцию через часок. Не отпускайте ее от себя.
Неужели намечается прорыв в моих поисках? Похоже, дочь Воронцова, прочитав очерк, вспомнила что-то важное, но вызывающее у нее беспокойство, что-то такое, чего она не пожелала рассказать милиции, поспешно решившей, что ее отца убили из-за орденов и медалей. Она доверяет официальному расследованию. Иначе зачем ей нужна встреча со мной?
Я поспешно покинул дом, чуть задержавшись около «Жигулей». Рядом на мостовой белели растоптанные окурки сигарет. Все «Мальборо», и все недокуренные. Свои я докуриваю аж по самый фильтр. Этот мужик в узком пальто либо иностранец, либо какой-то новый наш россиянин, вроде тех торгашей орденами и медалями.
Эскалатор доставил меня на переполненную платформу метро, где у колонны читал газету какой-то человек. Да ведь он в узком пальто. Не следит ли за мной? Если следит, почему же тогда не действует крадучись, скрытно? Почему стоит как столб? Если хочет, чтобы я почувствовал себя не в своей тарелке, если ему приятно досаждать мне, тогда он преуспел в своих дьявольских замыслах.
И я потащился на другой конец платформы. Он следил за мной из-за газеты, потом двинулся следом. Я ускорил шаг, ужом проскальзывая между пассажирами. Оторвавшись от него на приличное, по моим расчетам, расстояние, я шагнул назад и спрятался в нише, где стояла скамейка, и снял с себя двустороннюю куртку. Вывернув куртку наизнанку, я снова надел ее, но уже другим цветом, нахлобучил капюшон и снял очки. Без них платформа сразу же показалась мне расплывчатым пятном, но вот вроде появилась какая-то женщина, одной рукой она тащила за собой хныкающего ребенка, другой – тяжелые хозяйственные сумки. Женщина подошла поближе и села на скамью рядом.
Я пристроился сбоку и сделал мальчугану «козу» – в ответ он еще пуще залился громким плачем. В животе у меня все захолодело, ибо расплывчатый силуэт узкого пальто двинулся вдоль платформы. Ребенок снова пронзительно завизжал и бросился на скамью, едва не опрокинув ее. Он орал, не умолкая, даже когда я поймал его за штанишки и, посадив на ногу, стал раскачивать вверх и вниз, как на качелях.
Услышав детский плач, мужчина в узком пальто обернулся и посмотрел на нас. Возможно, он искал человека с растрепанными волосами, в очках с тонкой оправой и в бежевой куртке, а увидел мужика в темно-синей куртке, с капюшоном на голове, успокаивающего расшалившегося малыша. Вероятно, мы напоминали счастливое семейство. Он принялся озабоченно разглядывать других пассажиров на платформе, но в это время вслед за обдавшим всех потоком воздуха из туннеля выскочил поезд. Женщина выхватила у меня плачущего ребенка и улыбнулась в знак благодарности.
– Почему бы мне не помочь вам нести эту поклажу? – предложил я и, не дожидаясь согласия, взял из ее руки тяжеленные хозяйственные сумки.
Поезд остановился, и я провел нечаянных «жену и сына» в вагон.
Мужчина в узком модном пальто помчался на другой конец платформы. В метро и после на улице, пока я добирался до редакции «Независимой газеты», его нигде не было, хотя я, не колеблясь, отдал должное ему по части слежки, что он и доказал, все время держа меня в страхе и напряжении.
12
Лидия Брелова, худая, бесплотная, с жесткими курчавыми волосами и веселыми глазами, показала мне на небольшой конференц-зал. Дочь Воронцова, еще более изящная, сдержанная, рядом с сотрудницами «Независимой газеты», одетыми в джинсы, с распахнутыми куртками, сидела на краешке складного стула и была воплощением официальности.
– Ну что, Таня, какое у вас ко мне дело? – спросил я, с ходу приступая к главному.
– Дело? – удивилась она.
– Да.
– Да нет у меня никакого дела. А что?
– Тогда извините. Меня не так информировали. Насколько мне известно, вы хотели встретиться со мной.
– Да, хотела. Поговорить насчет папиных наград. Чтобы вы помогли мне найти их.
– Боюсь, дело это очень шаткое.
– Как это понимать?
– Видите ли, есть тут одна заковырка. Я вовсе не уверен, что убит он из-за них. Скорее всего, это связано с характером его работы.
Она даже немного ужаснулась и переспросила:
– С характером его работы?
– Видите ли, он занимался одним расследованием в Госкомимуществе… Вам, разумеется, доводилось слышать о коррупции там? Есть предположения: либо он там раскопал что-то и намеревался обнародовать это, либо сам был замешан в скандальном деле с приватизацией.
– Есть предположения? – раздраженно выпалила она, негодующе выпрямившись. Затем привстала со складного стула и придвинулась ко мне. – Помните, я же просила воздержаться от всяких инсинуаций в отношении отца.
– Просить мог только он. Я все еще не отказался от мысли, что вы располагаете информацией, способной внести ясность и помочь расследованию.
– Вы ошибаетесь. Я заинтересована лишь в том, чтобы вернуть награды. Больше мне ничего не надо.
– Ну, эту проблему легко может решить милиция.
– Да они там все дуроломы, к тому же продажные. Они убийцу-то найти не могут, не то что ордена.
– Согласен с вами. Но есть и исключения. Следователь Шевченко, например, взяток не берет – я тому свидетель. Думаю, ему доверять можно.
– Не исключено. Но вот вы написали очерк – про торгашей с черного рынка. У вас с ними есть связи, а?
– Да, есть. Из-за них меня чуть не убили, черт бы их побрал. Но зато я узнал наверняка, что проследить путь украденных орденов почти невозможно.
– Не понимаю почему. На каждой награде отца выгравирована его фамилия.
– Вы уверены в этом?
– Да, это так.
– Тогда забудьте о наградах. Я интересовался ими. Ни у кого из торговцев черного рынка их нет. Вы лишь впустую потратите время.
– А вы расспрашивали каждого торговца медалями в Москве?
– Разумеется, нет.
– Но ведь тогда, может, у кого-то они и есть.
– Или да, или нет. Не исключено, что они уже в руках какого-нибудь частного коллекционера.
– Ну и отлично. Тогда я выкуплю их, у кого бы они ни оказались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63