– Была – это слово имеет преходящее значение и действует в определенной обстановке, – проговорил он сквозь зубы, подводя меня к укромному уголку в вестибюле. – Я ведь тоже кое-что поставил в этой игре, помните?
– А потом кто-то посулил вам лучшие условия.
– Не так. Меня тоже послали куда подальше, как и вас, Катков. Такого нагоняя от своего шефа я еще никогда не получал.
Он швырнул портфель на стол и пошел в гардероб снимать пальто.
– Кто же вам посулил больше моего?
– А никто. Тут был один репортер из «Правды», когда дочь Воронцова приезжала на опознание отца. Вот он…
– Знаю. Его фамилия Древний. Вы бы лучше отправили его погулять.
– И тем самым нарушить его права?! – с притворным возмущением воскликнул Шевченко. – Вот уж никак не ожидал от вас услышать такое. Конечно; я мог запереть его в комнате и где-нибудь затерять ключ. Но времена теперь в корне изменились. Разве не так?
– Не думаю, что Вера Федоренко согласилась бы с вашим утверждением. А вы как считаете?
– Федоренко… Федоренко, – повторял он, сверля меня взглядом и прикидываясь, что он не знает эту фамилию. – Нет, что-то не припоминаю. Хотите еще что-нибудь сказать?
– В некрологе в «Правде» говорится, что у Воронцова украли ценности. Мы с вами знаем, что ничего не пропало. Поэтому я хочу знать, в чем тут дело?
Он заиграл желваками и резко ответил:
– Это оглашению не подлежит.
Внутри у меня все закипело, и я переспросил:
– Что значит не подлежит?
– Ну, похитили его награды. Его и убили из-за них.
– Его награды?
– Да, да. Они из чистого золота, очень редкие и чрезвычайно ценятся на черном рынке. Там за них отвалят хороший куш. Убийца не стал срывать их с пиджака Воронцова, чтобы не повредить, поэтому он…
– Он?
– Кто знает, может, и она, – снисходительно согласился следователь. – Так вот, преступник подтащил тело к стене, где мог без опаски аккуратно снять ордена и медали. Такая версия выглядит довольно гладкой. А что вы скажете по этому поводу?
– А как насчет расхождений во времени? Теперь там тоже стало все гладко?
– Все совпадает идеально. Воронцов вовсе не час и не два ходил по магазинам и не стоял в очередях. Он купил все без всякой очереди, потому что у него висели награды на пиджаке.
– Рассказывайте сказки кому-нибудь другому. У нас сейчас награды никто не носит, они ушли в прошлое. Ордена да медали уже не в почете.
– Позвольте не согласиться. Вам знакомы имена Кричевский, Комарь и Усов?
– Ну это те бедолаги, которых убили, когда они протестовали против путча. Да, знакомы. Я тогда был там. А вы где были? Подбадривали заговорщиков?
– Дело в том, что ваш демократ Борис Ельцин, который говорил, что он не аппаратчик и выступает за свободный рынок и за демократию, он, как вы помните, посмертно присвоил им звания Героев Советского Союза.
– Ну что ж, здесь отклонения во мнениях вполне допустимы.
– Нет тут никаких отклонений, Катков. Наши люди помешались на наградах еще с царских времен. Нравится нам или нет, но эти побрякушки стали частью нашей культуры. У нас награждают за что угодно: за рождение детей, за храбрость в бою, за высокий урожай капусты. А мы носим ордена и медали, словно разбогатевшие на нефти арабы, увесившие себя драгоценностями. Что же вы думаете, новые власти намерены изменить эти обычаи?
– Да, рассчитываю, что изменят.
– Не будьте простодушным дурачком. На прошлой неделе увидел в одном западном журнале фотографию советских евреев, эмигрировавших в Израиль. На снимке их целая дюжина. Все они твердолобые отказники и уехали из страны, чтобы поселиться в жалкой пустыне. Так вот, все они, у кого есть награды, с гордостью их носят. Советские ордена и медали.
– Сдается мне, у вас какие-то нелады с евреями, товарищ следователь.
– Полегче, Катков.
– А ведь Маркс был еврей. Вам это известно?
– Известно, – буркнул он, обнажив пожелтевшие от табака зубы.
– Далеко не все из них хотят уехать в Израиль, уж поверьте мне. Евреи на той фотографии предпочли бы остаться здесь и устроить вам ту еще жизнь.
– Не надо, Катков, не переходите на личности.
– Да это вы переходите на личности. Вы хотите, чтобы я признал, будто у этого убийства нет никакой политической подоплеки, только потому, что вы так утверждаете.
– Нет, не поэтому. А потому, что факты не подтверждают такой версии.
– По вашим словам, эти факты будто бы говорят о том, что некий убийца выследил, как жертва, на груди которой сверкали ордена и медали, вышла из подъезда дома, верно? И последовал за ним? И выстрелил? И утащил все награды?
– Да, я так и заявляю. Жертва, между прочим, была под мухой, – заметил Шевченко и вынул из портфеля листок бумаги. – Таков предварительный анализ на алкоголь, – пояснил он торжественным тоном. – У Воронцова в крови обнаружили алкоголь на достаточно высоком уровне. Он был пьян.
– Как почти вся Москва в такой поздний час.
– Водка сделала из него легкую жертву.
– Если бы он надел свои награды. Об этом сказала его дочь, но ее слова вовсе не значат, что так и было.
– Искренне надеюсь, что вы докажете это и опровергнете мои выводы.
– Да уж постараюсь, будьте уверены.
Шевченко самодовольно ухмыльнулся, сгреб свои бумажки и бодро зашагал прочь. Я пошел вслед за ним по коридору и вниз по лестнице. В нос ударил едкий запах мочи и хлорки. Он исходил из уборной в подвальном помещении, где обычно оправлялись арестованные и свидетели.
Рядом за проволочной сеткой была камера хранения, на стеллажах там лежали всякие коробки, пакеты, папки и прочие вещи с привязанными ярлыками. Шевченко заполнил бланк заявки и протянул его угрюмому дежурному кладовщику. Тот принес большой бумажный пакет. Расписавшись и получив пакет, Шевченко положил его на стоящий поблизости стол и с каким-то торжеством вынул окровавленный спортивного покроя пиджак Воронцова.
– Надеюсь, дочь заявила о пропавших вещах отца?
– Разумеется, заявила. А как бы иначе мы узнали про награды? Она лишь глянула на пиджак и сразу же спросила, что мы с ним сделали. Поэтому я и взял его в качестве вещдока, иначе поступить не мог.
– И по нему видно, что убитый носил медали?
Хитро улыбнувшись, Шевченко сунул пиджак мне в руки.
– Сами смотрите.
Пиджак был сшит из прекрасной шерсти. Я внимательно осмотрел все места около лацканов и не нашел никаких признаков того, что к нему когда-нибудь прикалывали хоть одну медальку: не было ни потертостей, ни дырочек, ни разрывов, никаких следов.
– Извините, – сказал я, – но за вещдок пиджак принять не могу.
Тогда Шевченко открыл ящик стола и вынул оттуда увеличительное стекло.
– Посмотрите повнимательнее на подкладку. Вывернув пиджак наизнанку, я стал разглядывать подкладку из саржи, особенно там, где были нагрудные карманы. На складках и морщинах подкладки в ровный ряд вытянулись точечные проколы.
– Ну, видите? – не вытерпел Шевченко.
Посмотрев на него, я с унылым видом согласно кивнул.
– Дочь Воронцова говорила, что он с гордостью носил свои награды: три золотые звезды Героя Советского Союза, два ордена Красною Знамени, орден Ленина и другие боевые и гражданские награды статусом пониже, которые обычно носила половина депутатов Верховного Совета.
Пустота внутри меня начала расширяться, но тут мне в голову пришла одна мысль.
– А я так не считаю. Эти проколы вовсе не доказывают, что Воронцов носил награды в тот момент, когда его убили. Их могли снять с пиджака давным-давно.
– Браво, Катков. Очень хорошо. И я задавался тем же вопросом. Но у Татьяны Чуркиной на это был убедительный ответ – пиджак был совсем новый. По ее словам, всего несколько дней назад она сама помогала отцу перекалывать награды с одного костюма на другой.
Внутри у меня снова стало пусто и холодно, все заныло. Хотя Воронцова и убили, скандал, затрагивающий правительственных чиновников, похитивших государственную собственность на миллиарды рублей, обернулся заурядным разбоем. И ведущий репортаж, и серия продолжений, и продажа авторских прав иностранным информационным агентствам, полумиллионный гонорар, честолюбивые замыслы – все это рухнуло в одночасье. Но как сказал бы старший следователь, один конец все же не сходится с другим.
– А как насчет тех документов?
– Каких? Воронцова?
– Ага. Документов из Комитета по госимуществу. Их-то ведь тоже прорабатывали?
Складывая аккуратно пиджак, Шевченко ответил:
– Без всякого сомнения. Но вы неверно их истолковали.
– А как насчет вашей версии, что его застрелили, потому что он собирался кое-кого вывести на чистую воду?
– Я ошибался.
– Да нет, вы были правы, черт побери. Вы же сами говорили, что он был контролер, и он был им на самом деле.
– Верно, говорил, но к делу, которое я расследую, это не относится. Факт остается фактом: когда Воронцов выходил из дома, он надел ордена и медали, а когда его нашли мертвым, их уже не было. В моем докладе отмечается, что совершено преступление, убийство. Его застрелили из пистолета, 9-миллиметрового «стечкина». Мотив убийства – ограбление. Ну что, разве я не прав? Разве тут что не ясно?
– Тут ясно только то, что эти документы должны были попасть в руки тех молодчиков, которые и заварили всю эту кашу.
Шевченко злобно зыркнул на меня и стал укладывать сложенный пиджак в пакет.
– Ладно, кончим с этим. Мне известно, что здесь имеется отдел, который…
– Послушайте, Катков, – Шевченко не хотел замечать моего шага к компромиссу, – несмотря на мою привязанность к старой гвардии, я вовсе не собираюсь выдвигать обвинения против новых чиновников, в частности, против сотрудников министерства, где я работаю, или же против людей из Госкомимущества, связанных с программой приватизации, которые, должен признаться, – он остановился, помолчал, – будут вытаскивать для других каштаны из огня. А как вы считаете?
– Так и считаю. Но лишь если все они будут коррумпированы.
– А у вас есть какие-то доказательства?
– Нет, к сожалению. Но я знаю, что будут, – язвительно подчеркнул я. – И с удовольствием дам им ход, как только они попадут мне в руки.
Глаза Шевченко метали молнии. Он прекрасно понял, чего я добивался.
– Я могу это устроить, – пообещал он.
– Разумеется, можете. Мы поднимаемся в ваш кабинет. Вы, якобы по забывчивости, оставляете на столе документы и выходите в туалет, а я в это время быстренько прочитываю текст, заложенный в машинку.
– Нет, не пойдет. Это не тот случай.
Взяв пакет со стола и передав его в окошко дежурному кладовщику, он отошел от камеры хранения.
– Ну хорошо. Давайте подойдем к вопросу с другой стороны. Если не вы, то кто же?
– Не понял, скажите яснее, – бросил он, ускоряя шаг.
– Какой отдел в вашей конторе занимается борьбой с коррупцией в высших эшелонах власти?
– Отдел по борьбе с экономическими преступлениями.
– Благодарю вас. А почему бы не передать бумаги им?
– Потому что расследованиями всяких нарушений в Госкомимуществе в установленном законом порядке занимается МВД. Если начальство Воронцова решит, что его подозрения обоснованны, тогда они предпримут соответствующие меры, направленные на…
– Да вы же сами не верите в эти сказки.
– Да нет, верю. Может, документы уже там, – сказал Шевченко и стал подниматься по ступенькам лестницы, закуривая на ходу сигарету.
Я шел вслед за ним по пятам, думая о том, что он знает больше, знает, что Воронцова обложили со всех сторон и что нельзя бюрократам контролировать самих себя. Кроме того, он увиливает от ответов, имея скрытые побудительные мотивы, и я догадывался какие.
– Кстати, кто сейчас возглавляет отдел по борьбе с экономическими преступлениями? – как бы между прочим спросил я.
– Да есть такой мужик по фамилии Годунов, – ответил Шевченко, преодолев еще пролет лестницы.
– А он не забил в колокола?
– Его прислали из министерства с полгода назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63