Старенький лифт медленно довез нас до третьего этажа. Шевченко подошел к нужной двери и нажал кнопку звонка. Мы увидели маленькую хрупкую женщину лет тридцати с небольшим, изящную и спокойную. Волосы у нее были аккуратно протесаны, шелковая блузка, модный костюм – сразу видно, женщина из привилегированной семьи.
– Я – старший следователь Шевченко, – представился Валерий, показав удостоверение личности и свой жетон. – А это товарищ Катков, он журналист. Можно нам войти?
– А зачем? Что-то случилось?
– Владимир Воронцов – это ваш отец?
Она кивнула, в глазах ее промелькнул испуг.
– Боюсь, мы пришли с недобрыми вестями.
Она едва заметно побледнела, пока вела нас в гостиную, обставленную элегантной европейской мебелью, с шелковыми портьерами на окнах, с персидскими коврами на полу. Гостиная была огромная – вся моя квартира без труда уместилась бы в ней – и очень походила на ту, в которой я играл, когда был совсем маленьким. Меня так взволновали воспоминания, что я забылся и застыл на секунду, а когда подошел к дальнему углу гостиной, Шевченко уже начал допрос.
– Боже мой! – зарыдала женщина, когда Шевченко объяснил, в чем дело. – За что же, за что?
– Надеюсь, вы поможете нам найти ответ на этот вопрос, гражданка…
– Чуркина. Татьяна Чуркина, – ответила она, собравшись с духом. – Он опоздал. Я знала, что-то не так. Я так и знала.
Шевченко сочувственно кивнул.
– Так вы сказали, что он опоздал?
Она скорбно покачала головой.
– А возвращался он откуда?
– Со встречи в одной квартире. Он снимал ее вместе с закадычными друзьями. Они там собирались, устраивали посиделки, вспоминая минувшие дни. Ну вы понимаете…
– А где квартира?
– В Химках-Ховрино, рядом с Дворцом спорта.
– Далековато отсюда, – заметил Шевченко. – А были у вашего отца враги, как вы думаете?
– Да нет, не было. Он был спокойный человек.
– И не было прежней жены, знакомых женщин, брошенных любовниц?
Заплаканные глаза ее негодующе сверкнули, и она, выпрямившись на стуле, резко отрубила:
– Нет. Я что-то не пойму, к чему вы клоните.
– Поверьте, я не хотел вас обидеть, но кто-то хладнокровно застрелил вашего отца. Чтобы вычислить убийцу, чрезвычайно важно докопаться до мотивов.
– И все же отвечу, что он был верен матери. Она умерла год назад, и он до сих пор никак не придет в себя. Я не желаю, чтобы вы бросали тень на его доброе имя. – И, переведя взгляд на меня, добавила: – Или кто-либо еще.
– Да мы вовсе не за этим сюда пришли, гражданка Чуркина, уверяю вас, – сказал Шевченко.
Она понимающе кивнула, сжав губы.
– Ну, а нет ли у вас на примете кого-нибудь, кто, возможно, хотел бы навредить ему? Кого-то, с кем он не ладил?
– Нет. Его все любили.
– А как насчет его сослуживцев? – При этих словах Шевченко покосился на меня и, достав спрятанную визитку, продолжал: – Вот здесь написано, что он работал в Министерстве внутренних дел.
Брови у меня поползли вверх, а у Чуркиной, наоборот, опустились. Она печально кивнула.
– Кем же он там работал?
– Внешнеторговым представителем. Его постоянно посылали за границу в наши посольства, а в последнее время он работал здесь, в Москве, но не в здании министерства.
– Приносил он когда-либо рабочие документы домой?
– Иногда приносил. Все его дела в кабинете.
Она встала и повела нас в кабинет, окна которого выходили на реку. Одну его стену от пола до потолка заняли книжные полки, другую – почетные грамоты и фотографии, свидетельствующие о долгом пребывании на важном государственном посту: на них Воронцов был сфотографирован с главами различных стран, генералами и государственными деятелями, с крупными бизнесменами; на большой групповой фотографии с Брежневым он стоял с краю, а на фотографиях с узким кругом людей – рядом с Горбачевым, Шеварднадзе, Борисом Ельциным и бывшим американским послом Страуссом.
Не задерживаясь, Шевченко прямиком устремился к письменному столу, где лежали аккуратные стопки бумаг. Бегло взглянув на них, он взял портфель, стоящий рядом со столом, и вынул из него служебные документы.
– Кто-то должен опознать труп, гражданка Чуркина. Вы можете сделать это сейчас или же завтра, приехав в наше управление. Полагаю, вы захотите и опознать личные вещи, найденные при нем.
Видно было, как эта изысканно одетая женщина колебалась, даже дрожала, пока принимала решение.
– Да, да. Думаю, лучше прийти завтра, – выдавила она наконец.
– Если я вдруг понадоблюсь вам… – С этими словами Шевченко вручил ей прежнюю визитную карточку с уже непопулярной красной звездой. После чего, взяв с собой портфель, вышел из квартиры к лифту.
Как только дверь за нами закрылась, он вынул из-под шинели плоскую бутылочку, отвинтил пробку и сделал порядочный глоток. Водка была без цвета, без запаха, но все равно я учуял ее, и мне страшно захотелось выпить. Шевченко заметил мой страждущий взгляд.
– Да, вечерок выдался длинный, – заметил он, протягивая мне бутылочку.
– Спасибо, не надо, – ответил я, хотя горло у меня не то что пересохло, а просто горело. – Но вот если бы вы меня подбросили…
– Извините, но я еду к себе на Петровку.
– А мне как раз туда и надо.
Двери лифта открылись, он внимательно посмотрел на меня и вышел в вестибюль. Я догнал его уже на ступеньках парадного подъезда.
– Не торопитесь, Шевченко, вы будете дома гораздо быстрее и сэкономите немало времени, если ответите сейчас на мои вопросы.
– К сожалению, Катков, в Москве есть и другие репортеры, и пока еще я должен держать ответ и перед ними.
– Нет, не должны.
– Вы что, предлагаете, чтобы я беседовал только с вами?
– Я полагаю, что старший следователь с двадцатилетним стажем мог бы потребовать такое право.
– Не двадцатилетним, а двадцатичетырехлетним стажем.
– Тем более. Разумеется, если то, что я слышал, будто у вас руки чешутся стать начальником, просто сплетни…
Он открыл дверь «москвича», бросил портфель в кабину и повернулся ко мне:
– Со своими проблемами я разберусь сам. У меня нет времени в бирюльки играть. До публикации своих заметок, показывайте их мне, чтобы выбросить все, что не нужно знать читателям, все, что может стать помехой для следствия. Согласны?
– Согласен.
– Ну и врун же ты, Катков.
Он сел за руль, со стуком захлопнув за собой дверь, и, мотнув головой, пригласил меня в машину.
Дом на набережной исчез в дымке, нависшей над рекой. В этот поздний час движение на улицах еле теплилось, и вскоре мы уже подъезжали к Главному управлению милиции, знаменитой Петровке, 38, зданию с узкими окнами, похожему на крепость, наискосок от сада «Эрмитаж». Дежурный милиционер у въезда, узнав Шевченко, пропустил нас, и машина без остановки вкатила во двор, вымощенный грубыми каменными брусками и без единого деревца. Возвышающееся здесь шестиэтажное здание было облицовано желтоватыми гранитными плитками.
Кабинет Шевченко находился на четвертом этаже, к нему вел целый лабиринт низеньких унылых коридоров. Кабинет мало чем отличался от этих тоскливых коридоров: серые стены, тусклое освещение, подслеповатые, забрызганные дождем и снегом оконца и шершавый грубый стол, на который Шевченко поставил портфель Воронцова.
– Нет мотива – нет и подозрений, – мрачно изрек он избитый афоризм, выкладывая документы из портфеля.
– У вас на счету преступления воров, содержательниц притонов, вы находили исчезнувших соседей. Словом, действовали профессионально. Похоже, в данном случае можно утверждать, что здесь видна рука мафии. Успешное заказное убийство. Так ведь? – начал я.
– Нет, не так.
– Тогда давайте посмотрим. Жертву убили из пистолета, это во-первых.
– А вы хотели бы, чтобы из ружья?
– Нет, топориком. Думается, теперь это довольно распространенное орудие убийства.
– Да, хотя бы потому, что огнестрельное оружие носить запрещено, да и достать его не так-то просто. Ну, а топорик всегда под рукой.
– Если бы вы не были профессионалом, тогда бы… Звонок телефона не дал мне досказать.
– Шевченко слушает, – утомленным голосом сказал следователь, подняв трубку. Плечи у него обвисли. – Да, я все еще здесь… Извини, как раз я и намеревался. У меня не было случая… Да, я знаю, что уже поздно. Передай им, что увижусь утром. Катя, я же стараюсь изо всех сил. Но трудно… Катя? Катя?
Он вздохнул и медленно повесил трубку.
– Старушка выдала вам по мозгам, а?
– Занимайтесь своим делом, Катков! – свирепо зыркнул он на меня.
– Хорошо. Я хотел сказать, что все факты говорят о заранее спланированном убийстве.
– А я такого не утверждал, и, пожалуйста, не пиши, будто я так говорил. Я сказал лишь, что это хладнокровное убийство. Больше ничего не говорил и не говорю.
– Почему же так?
– Потому что все еще концы с концами не сходятся.
– Имеете в виду, что труп выволокли из машины?
Шевченко согласно кивнул и добавил:
– И куча всякого барахла на сиденье.
– Ну а в чем же тогда проблема?
– Во времени. Он ушел с работы и отправился в какой-то модный универсам, где торгуют всякой импортной всячиной. Был конец рабочего дня, самое напряженное для покупок время. Он должен был выстоять в нескольких очередях, затем долгая дорога в Химки-Ховрино, выпивка, закуска, разговоры всякие с приятелями, потом дорога домой. Так что убить его могли раньше, чем без пятнадцати девять. Я все точно рассчитал. – Он замолк на минутку и взял со стола информационный бланк. – Вот и Вера Федоренко точно зафиксировала время телефонного звонка.
– Я что-то не совсем понимаю, – бесцеремонно перебил я его, полагая, что этот сукин сын никогда не выпустит инициативы из рук. – Поскольку труп находился не в машине, может быть, Воронцов сам выполз из нее?
– С наполовину снесенным черепом?
– Чисто рефлексивно. Как курица с отрубленной головой. Что бы там ни было, я по-прежнему считаю, что кому-то нужно было заткнуть ему рот.
– Обсуждать этот факт не буду, – сказал он и, внимательно читая другой документ, добавил: – До тех пор, пока точно не выясню, с кем он что-то затеял там, в Министерстве внутренних дел.
– Ну что ж, раз вы работаете в этом направлении, то уверен, у вас найдутся свои пути, чтобы прояснить дело.
– А я не сомневаюсь, что и у вас, Катков, найдутся свои пути. Тогда дайте знать, что вы там раскопаете.
– Я сообщу, кто приобретет мой репортаж, и вы прочтете, что я раскопал.
Он разозлился, но постарался сделать вид, что гневается на какую-то неточность в документе.
– Не думаю, что понадобятся какие-то особые источники, чтобы выяснять, в какие дела он был замешан.
– Вы уже выяснили?
– Приватизация, – сказал он пренебрежительным тоном, с каким обычно говорят о капитализме. – Эти бумаги подготовлены Комитетом по управлению госимуществом.
– То есть комитетом, который вправе продавать государственное имущество? Его заполонили коррумпированные бюрократы, которые растащили и присвоили себе предприятия, где они раньше были директорами и управляющими.
– Паршивые лицемеры, – выругался Шевченко, раздувая ноздри, словно стараясь учинить скандал. – Они же купили себе предприятия на деньги, украденные у партии, и здорово нажились, перепродавая их западным фирмам.
– Перепродавая за доллары, которые, как я понимаю, никогда не вкладывались в экономику страны.
– Это явление, Катков, называется утечкой капиталов. Ради таких грязных дел заключают десятки разных сделок, начиная с высоких технологий и кончая сельским хозяйством.
– Ну и кого же, по вашему мнению, несчастный товарищ Воронцов намеревался вывести на чистую воду?
– Может, всех их, а может, и никого. – Шевченко пожал плечами и загадочно улыбнулся.
– Никого?
– Да, никого. Мне платят зарплату не для того, чтобы я делал поспешные выводы, вроде вас, Катков. Мне платят за то, чтобы я собирал факты и оценивал их. – Он значительно откинулся на спинку стула и забарабанил костяшками пальцев по столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Я – старший следователь Шевченко, – представился Валерий, показав удостоверение личности и свой жетон. – А это товарищ Катков, он журналист. Можно нам войти?
– А зачем? Что-то случилось?
– Владимир Воронцов – это ваш отец?
Она кивнула, в глазах ее промелькнул испуг.
– Боюсь, мы пришли с недобрыми вестями.
Она едва заметно побледнела, пока вела нас в гостиную, обставленную элегантной европейской мебелью, с шелковыми портьерами на окнах, с персидскими коврами на полу. Гостиная была огромная – вся моя квартира без труда уместилась бы в ней – и очень походила на ту, в которой я играл, когда был совсем маленьким. Меня так взволновали воспоминания, что я забылся и застыл на секунду, а когда подошел к дальнему углу гостиной, Шевченко уже начал допрос.
– Боже мой! – зарыдала женщина, когда Шевченко объяснил, в чем дело. – За что же, за что?
– Надеюсь, вы поможете нам найти ответ на этот вопрос, гражданка…
– Чуркина. Татьяна Чуркина, – ответила она, собравшись с духом. – Он опоздал. Я знала, что-то не так. Я так и знала.
Шевченко сочувственно кивнул.
– Так вы сказали, что он опоздал?
Она скорбно покачала головой.
– А возвращался он откуда?
– Со встречи в одной квартире. Он снимал ее вместе с закадычными друзьями. Они там собирались, устраивали посиделки, вспоминая минувшие дни. Ну вы понимаете…
– А где квартира?
– В Химках-Ховрино, рядом с Дворцом спорта.
– Далековато отсюда, – заметил Шевченко. – А были у вашего отца враги, как вы думаете?
– Да нет, не было. Он был спокойный человек.
– И не было прежней жены, знакомых женщин, брошенных любовниц?
Заплаканные глаза ее негодующе сверкнули, и она, выпрямившись на стуле, резко отрубила:
– Нет. Я что-то не пойму, к чему вы клоните.
– Поверьте, я не хотел вас обидеть, но кто-то хладнокровно застрелил вашего отца. Чтобы вычислить убийцу, чрезвычайно важно докопаться до мотивов.
– И все же отвечу, что он был верен матери. Она умерла год назад, и он до сих пор никак не придет в себя. Я не желаю, чтобы вы бросали тень на его доброе имя. – И, переведя взгляд на меня, добавила: – Или кто-либо еще.
– Да мы вовсе не за этим сюда пришли, гражданка Чуркина, уверяю вас, – сказал Шевченко.
Она понимающе кивнула, сжав губы.
– Ну, а нет ли у вас на примете кого-нибудь, кто, возможно, хотел бы навредить ему? Кого-то, с кем он не ладил?
– Нет. Его все любили.
– А как насчет его сослуживцев? – При этих словах Шевченко покосился на меня и, достав спрятанную визитку, продолжал: – Вот здесь написано, что он работал в Министерстве внутренних дел.
Брови у меня поползли вверх, а у Чуркиной, наоборот, опустились. Она печально кивнула.
– Кем же он там работал?
– Внешнеторговым представителем. Его постоянно посылали за границу в наши посольства, а в последнее время он работал здесь, в Москве, но не в здании министерства.
– Приносил он когда-либо рабочие документы домой?
– Иногда приносил. Все его дела в кабинете.
Она встала и повела нас в кабинет, окна которого выходили на реку. Одну его стену от пола до потолка заняли книжные полки, другую – почетные грамоты и фотографии, свидетельствующие о долгом пребывании на важном государственном посту: на них Воронцов был сфотографирован с главами различных стран, генералами и государственными деятелями, с крупными бизнесменами; на большой групповой фотографии с Брежневым он стоял с краю, а на фотографиях с узким кругом людей – рядом с Горбачевым, Шеварднадзе, Борисом Ельциным и бывшим американским послом Страуссом.
Не задерживаясь, Шевченко прямиком устремился к письменному столу, где лежали аккуратные стопки бумаг. Бегло взглянув на них, он взял портфель, стоящий рядом со столом, и вынул из него служебные документы.
– Кто-то должен опознать труп, гражданка Чуркина. Вы можете сделать это сейчас или же завтра, приехав в наше управление. Полагаю, вы захотите и опознать личные вещи, найденные при нем.
Видно было, как эта изысканно одетая женщина колебалась, даже дрожала, пока принимала решение.
– Да, да. Думаю, лучше прийти завтра, – выдавила она наконец.
– Если я вдруг понадоблюсь вам… – С этими словами Шевченко вручил ей прежнюю визитную карточку с уже непопулярной красной звездой. После чего, взяв с собой портфель, вышел из квартиры к лифту.
Как только дверь за нами закрылась, он вынул из-под шинели плоскую бутылочку, отвинтил пробку и сделал порядочный глоток. Водка была без цвета, без запаха, но все равно я учуял ее, и мне страшно захотелось выпить. Шевченко заметил мой страждущий взгляд.
– Да, вечерок выдался длинный, – заметил он, протягивая мне бутылочку.
– Спасибо, не надо, – ответил я, хотя горло у меня не то что пересохло, а просто горело. – Но вот если бы вы меня подбросили…
– Извините, но я еду к себе на Петровку.
– А мне как раз туда и надо.
Двери лифта открылись, он внимательно посмотрел на меня и вышел в вестибюль. Я догнал его уже на ступеньках парадного подъезда.
– Не торопитесь, Шевченко, вы будете дома гораздо быстрее и сэкономите немало времени, если ответите сейчас на мои вопросы.
– К сожалению, Катков, в Москве есть и другие репортеры, и пока еще я должен держать ответ и перед ними.
– Нет, не должны.
– Вы что, предлагаете, чтобы я беседовал только с вами?
– Я полагаю, что старший следователь с двадцатилетним стажем мог бы потребовать такое право.
– Не двадцатилетним, а двадцатичетырехлетним стажем.
– Тем более. Разумеется, если то, что я слышал, будто у вас руки чешутся стать начальником, просто сплетни…
Он открыл дверь «москвича», бросил портфель в кабину и повернулся ко мне:
– Со своими проблемами я разберусь сам. У меня нет времени в бирюльки играть. До публикации своих заметок, показывайте их мне, чтобы выбросить все, что не нужно знать читателям, все, что может стать помехой для следствия. Согласны?
– Согласен.
– Ну и врун же ты, Катков.
Он сел за руль, со стуком захлопнув за собой дверь, и, мотнув головой, пригласил меня в машину.
Дом на набережной исчез в дымке, нависшей над рекой. В этот поздний час движение на улицах еле теплилось, и вскоре мы уже подъезжали к Главному управлению милиции, знаменитой Петровке, 38, зданию с узкими окнами, похожему на крепость, наискосок от сада «Эрмитаж». Дежурный милиционер у въезда, узнав Шевченко, пропустил нас, и машина без остановки вкатила во двор, вымощенный грубыми каменными брусками и без единого деревца. Возвышающееся здесь шестиэтажное здание было облицовано желтоватыми гранитными плитками.
Кабинет Шевченко находился на четвертом этаже, к нему вел целый лабиринт низеньких унылых коридоров. Кабинет мало чем отличался от этих тоскливых коридоров: серые стены, тусклое освещение, подслеповатые, забрызганные дождем и снегом оконца и шершавый грубый стол, на который Шевченко поставил портфель Воронцова.
– Нет мотива – нет и подозрений, – мрачно изрек он избитый афоризм, выкладывая документы из портфеля.
– У вас на счету преступления воров, содержательниц притонов, вы находили исчезнувших соседей. Словом, действовали профессионально. Похоже, в данном случае можно утверждать, что здесь видна рука мафии. Успешное заказное убийство. Так ведь? – начал я.
– Нет, не так.
– Тогда давайте посмотрим. Жертву убили из пистолета, это во-первых.
– А вы хотели бы, чтобы из ружья?
– Нет, топориком. Думается, теперь это довольно распространенное орудие убийства.
– Да, хотя бы потому, что огнестрельное оружие носить запрещено, да и достать его не так-то просто. Ну, а топорик всегда под рукой.
– Если бы вы не были профессионалом, тогда бы… Звонок телефона не дал мне досказать.
– Шевченко слушает, – утомленным голосом сказал следователь, подняв трубку. Плечи у него обвисли. – Да, я все еще здесь… Извини, как раз я и намеревался. У меня не было случая… Да, я знаю, что уже поздно. Передай им, что увижусь утром. Катя, я же стараюсь изо всех сил. Но трудно… Катя? Катя?
Он вздохнул и медленно повесил трубку.
– Старушка выдала вам по мозгам, а?
– Занимайтесь своим делом, Катков! – свирепо зыркнул он на меня.
– Хорошо. Я хотел сказать, что все факты говорят о заранее спланированном убийстве.
– А я такого не утверждал, и, пожалуйста, не пиши, будто я так говорил. Я сказал лишь, что это хладнокровное убийство. Больше ничего не говорил и не говорю.
– Почему же так?
– Потому что все еще концы с концами не сходятся.
– Имеете в виду, что труп выволокли из машины?
Шевченко согласно кивнул и добавил:
– И куча всякого барахла на сиденье.
– Ну а в чем же тогда проблема?
– Во времени. Он ушел с работы и отправился в какой-то модный универсам, где торгуют всякой импортной всячиной. Был конец рабочего дня, самое напряженное для покупок время. Он должен был выстоять в нескольких очередях, затем долгая дорога в Химки-Ховрино, выпивка, закуска, разговоры всякие с приятелями, потом дорога домой. Так что убить его могли раньше, чем без пятнадцати девять. Я все точно рассчитал. – Он замолк на минутку и взял со стола информационный бланк. – Вот и Вера Федоренко точно зафиксировала время телефонного звонка.
– Я что-то не совсем понимаю, – бесцеремонно перебил я его, полагая, что этот сукин сын никогда не выпустит инициативы из рук. – Поскольку труп находился не в машине, может быть, Воронцов сам выполз из нее?
– С наполовину снесенным черепом?
– Чисто рефлексивно. Как курица с отрубленной головой. Что бы там ни было, я по-прежнему считаю, что кому-то нужно было заткнуть ему рот.
– Обсуждать этот факт не буду, – сказал он и, внимательно читая другой документ, добавил: – До тех пор, пока точно не выясню, с кем он что-то затеял там, в Министерстве внутренних дел.
– Ну что ж, раз вы работаете в этом направлении, то уверен, у вас найдутся свои пути, чтобы прояснить дело.
– А я не сомневаюсь, что и у вас, Катков, найдутся свои пути. Тогда дайте знать, что вы там раскопаете.
– Я сообщу, кто приобретет мой репортаж, и вы прочтете, что я раскопал.
Он разозлился, но постарался сделать вид, что гневается на какую-то неточность в документе.
– Не думаю, что понадобятся какие-то особые источники, чтобы выяснять, в какие дела он был замешан.
– Вы уже выяснили?
– Приватизация, – сказал он пренебрежительным тоном, с каким обычно говорят о капитализме. – Эти бумаги подготовлены Комитетом по управлению госимуществом.
– То есть комитетом, который вправе продавать государственное имущество? Его заполонили коррумпированные бюрократы, которые растащили и присвоили себе предприятия, где они раньше были директорами и управляющими.
– Паршивые лицемеры, – выругался Шевченко, раздувая ноздри, словно стараясь учинить скандал. – Они же купили себе предприятия на деньги, украденные у партии, и здорово нажились, перепродавая их западным фирмам.
– Перепродавая за доллары, которые, как я понимаю, никогда не вкладывались в экономику страны.
– Это явление, Катков, называется утечкой капиталов. Ради таких грязных дел заключают десятки разных сделок, начиная с высоких технологий и кончая сельским хозяйством.
– Ну и кого же, по вашему мнению, несчастный товарищ Воронцов намеревался вывести на чистую воду?
– Может, всех их, а может, и никого. – Шевченко пожал плечами и загадочно улыбнулся.
– Никого?
– Да, никого. Мне платят зарплату не для того, чтобы я делал поспешные выводы, вроде вас, Катков. Мне платят за то, чтобы я собирал факты и оценивал их. – Он значительно откинулся на спинку стула и забарабанил костяшками пальцев по столу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63