Эта варварская церемония служит своеобразным пропуском, если вам так угодно. – Лицо его исказилось от притворной сочувственной боли. – Ничуть не удивительно, что вы предпочли остаться здесь, а не присоединяться к эмигрантам.
– Да ладно вам. Тут без меня вы бы просто пропали. Шевченко улыбнулся, радуясь, что уколол меня.
– Давайте вернемся к этому незадачливому стрелку, – предложил я. – Вполне возможно, что он уже давно работал на Баркина и его привезли сюда специально чтобы было все шито-крыто. Разве не так?
– Возможно все, что угодно. Как только установят его личность, так мы сразу узнаем, не из тех ли он списанных спортсменов, которых вы так обожаете?
– Из спортсменов он или нет, это не столь важно. Но его, должно быть, нанимали те же самые люди, на которых работал и Рафик.
Шевченко лишь вздохнул, иронически хмыкнув:
– Блестяще. Таким образом, мы сузили круг подозреваемых до тех немногих, которым стал известен ваш очерк, переданный ТАСС.
– Это верно, – заметил я, начиная раздражаться. – Таким образом, нужно исключить из этого круга всех замешанных в махинациях с обувной фабрикой. О ней в моем очерке нет ни слова, как ничего нет и в документах Воронцова – вы сами это говорили.
– Вот видите. Потому-то я и говорил, что нет ничего нового.
Шевченко натянуто улыбнулся, поежился от холода и пошел включать термообогреватель. Он вертел на нем ручки и так и сяк, пыхтел, стараясь выжать побольше тепла. Из-под клапана на радиаторе выбилось слабенькое, усталое шипение, потом там что-то неясно забулькало и заклокотало.
– Так на чем мы остановились? – спросил он.
– На том, как сузить круг подозреваемых. Агент Скотто упоминала фамилию Рабиноу?
– Собственно говоря, называла, но никак не связывала с Воронцовым. Сказала только, что он околачивается в «Парадизе», когда бывает в Москве. А вам что-нибудь известно о нем? Раньше я никогда не слышал этой фамилии.
– Я тоже, но следователь-то вы. А в документах Воронцова он упоминается?
Он лишь мотнул головой – дескать, нет, и пояснил:
– Я просматривал их несколько раз и не припомню, чтобы где-либо мелькнула фамилия Рабиноу или Рабинович.
– А вы сказали об этом Скотто?
– Сказал, но она все равно попросила показать бумаги.
– Скотто и меня о них спрашивала.
– Я сказал, что документы отправлены назад, в Министерство внутренних дел.
– Неужели? Когда же? Вчера вечером их там еще не было.
– Вот расписка об их передаче. – Он полистал бумажки в папке и вынул зеленый бланк с многочисленными графами и подписями. – Еще раз говорю, что вы беседовали не с теми людьми. Источники ваши ненадежны.
– Он только один, но голову дает на отсечение, что документы уничтожены. Я тоже так думаю.
– А если они все же там?
– Если они все же там? – задумчиво повторил я. – Можно подумать, что тогда у вас было бы поменьше забот.
– Тогда бы они были не в моих руках.
– Да будет вам. Происходит нечто более важное, чем просто грабеж, хоть и с убийством, и вы это прекрасно знаете. А что получается? О чем говорят результаты баллистической экспертизы пулевых отверстий? О том, что налицо попытки представить все как обычный грабеж. А вы на это даже внимания не обращаете.
– Ну уж извините, товарищ Катков. Этим занимается не отдел по борьбе с преступлениями, а подразделение по расследованию убийств. Прежде чем меня подключили бы к расследованию, вас бы уже двадцать раз убили. – Он сдавленно хмыкнул, радуясь собственной шутке. – Но поскольку очерк пошел гулять по свету, поводов убивать, чтобы заткнуть вам рот, не так уж и много, правда?
– Однако сами вы не очень-то верите тому, что в нем написано.
Шевченко только сверкнул глазами.
– Все ли я спросил? Да, а как ваше продвижение по службе? Что там произошло… – Я не стал договаривать, видя, что его не интересует эта тема. – Наверно, Годунов все же получил повышение, а?
Шевченко как-то безвольно кивнул.
– Извините меня, – пробормотал я в смущении, но тут вспомнил, как в машину к нему подсаживалась Вера.
– Не волнуйтесь, я буду по-прежнему придерживаться нашей договоренности, – сказал он, ошибочно истолковав мое огорчение. – Ну а теперь, с вашего позволения… – Шевченко не докончил мысль и начал укладывать награды в пакет. – У меня назначена встреча.
– Одна такая у вас уже состоялась, когда я был здесь в прошлый раз. Вы оба, должно быть, договорились заранее.
Он замер и посмотрел на меня.
– Что вы имеете в виду?
– А ничего, – ответил я, не желая раскрываться первым.
– Не знаю, Катков, вашей проблемы. Если есть что сказать, говорите прямо.
– Ну эта, Вера Федоренко…
Он непонимающе глянул на меня:
– А что Вера Федоренко?
– В ту ночь, когда я привез Рафика в морг, вы вместе уехали в своей машине. Помните?
Он сделал возмущенное лицо.
– Мы уехали по сугубо служебным делам.
– Да-да, разумеется, по служебным, я так и думал.
– Ай, Катков, Катков! Не пристало зрелому мужчине ревновать, как зеленому юнцу. Вы, может, вспомните, что я наложил на нее дисциплинарное взыскание, а тут…
– Необоснованные действия. Никому не нужные суровые меры…
– Вера Федоренко тоже так считала. Она была здесь, когда вы заявились в морг с трупом Рафика.
– Ну а… что потом? Вы, стало быть, решили увезти ее, чтобы договориться с ней, как все это представить?
– Да нет же. Чтобы не мерзнуть. Мы оба продрогли до костей. Я все время ищу какую-нибудь причину, чтобы только выбраться из этого морозильника. Вы же знаете, все эти дни мне приходилось ужинать в одиночку, так что…
Он замолк и как-то вяло пожал плечами. Я смерил его пристальным взглядом.
– Хотите – верьте, не хотите – не верьте, Катков, – сказал Шевченко, укладывая в пакет последнюю медаль. Глянул на наручные часы и, насупившись, подвинул мне бумажный бланк: – Вот здесь распишитесь.
– Зачем? Что это за форма такая?
– А вот зачем. – Он передал мне пакет. – Рафик убит. Трупы мы под суд не отдаем. Да и как свидетели они не годятся. Я намеревался вначале отдать награды Тане Чуркиной, а потом заехать за дочерьми. А по вашей милости я опаздываю. Так что передайте их Татьяне сами.
Вначале я даже растерялся, но только потом до меня дошла вся искренность его намерений.
– Да никакой вы, оказывается, не подлец. На него вы явно не тянете.
– Простите, не понял? – спросил Шевченко.
– Да кое-кто говорил, что вам никогда не бывать начальником. Так оно и есть.
– Что-то я не усматриваю здесь никакой связи.
– Вы могли бы вернуть ей медали завтра и сами, разве не так?
– Полагаю, что мог бы.
– И за чем же дело?
– Вы хотите, чтобы я сказал, почему не делаю этого?
Я кивнул, с трудом сохраняя серьезность.
– Ладно, скажу, – проворчал он и пошел надевать пальто. – Я подумал, что, пожалуй, вам самому хочется проделать эту процедуру.
Пошарив по карманам куртки, я извлек октябрятский значок с Лениным, подаренный одним из торговцев наградами.
– Шевченко! – позвал я, а когда он повернулся, кинул ему значок. – Спасибо!
Он на лету ловко поймал значок и открыл кулак. Увидев портрет маленького Ленина в центре красной звездочки – кудрявые светлые волосенки и пухлые щечки совсем не вязались с зажигательным образом пролетарского вождя, – Шевченко улыбнулся и сказал:
– Все остальное готовится для передачи вашему обожаемому Борису Ельцину и станет поценнее, чем эти ордена и медали.
18
Высокопоставленный государственный служащий – мертв.
Бывший наемный убийца КГБ – мертв.
Наемный убийца, прибывший из Израиля, – мертв.
Российский журналист – едва не убит.
Пахан московской мафии.
Неизвестный, сотрудничающий с мафией.
Агент министерства финансов США.
Подборка документов исчезла.
Шикарный ночной клуб.
Скандальная история с приватизацией.
Нефтепровод строится на отмытые грязные деньги – подробности пока не известны; эти махинации, связанные со строительством, станут сенсацией; Сергей получит возможность использовать свой кричащий заголовок «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ» вместе с внушительным снимком орденов и медалей – Чуркина пока может и подождать. Сейчас я пойду к Юрию и засяду за репортаж. Если его опубликуют, бояться мне нечего. С Шевченко согласовывать ничего не буду. О репортаже будут судить по тому, как он написан, то есть по мастерству автора, а не по срокам, в которые он уложился. Отпускаю себе на работу целых два дня.
Юрий, так и не сумевший раздобыть документы, прихватил из МВД кое-что нужное – пачку новехонькой копирки. В субботу на рассвете, как всегда, он уезжал в колхоз к матери. Я проработал почти всю ночь – оставалось еще раз пройтись по всему тексту и несколько подсократить его.
– Не возражаешь, если я прокачусь вместе с тобой? Может, свежий воздух проветрит мне башку. К тому же твою мать я не видел уже целую вечность.
– А она все время спрашивает о тебе, – ответил Юрий, пока я облачался в куртку и шел к двери. – Но учти: я могу остаться у нее на всю субботу и воскресенье.
Это уже остановило мой порыв. С виноватым видом я покосился на пишущую машинку.
– Стало быть, на целый уик-энд?
– Да. Я обещал маме вычистить хлев. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.
– Спасибочки. Похоже, мне лучше не ехать.
– Я так это и знал, – заметил Юрий и, прихватив поклажу, пошел к двери. Но я его остановил: был еще вариант.
– Юрий! Юра, подожди.
Положив черновики и чистовой материал в кейс и подхватив под мышку его пишущую машинку, я поспешил вслед за ним – совсем не плохо мне смыться из города на несколько дней.
Старенький «жигуленок» покатил по Ярославскому шоссе. Весь путь я оглядывался назад – не увязался ли кто следом. Юрий сосредоточенно помалкивал за рулем, но долго не выдержал:
– Что-нибудь не так?
– Да нет, все в порядке. От старых привычек так скоро не избавишься, особенно когда тебя пытаются убить.
– А я уже забыл.
– Мне нельзя этого делать.
Проплутав немного по запутанным улочкам небольшого городка, мы повернули на запад. Проехав еще километров десять, Юрий свернул на грязную проселочную дорогу, с двух сторон обсаженную деревьями, гнувшимися сейчас под напором ветра. У покрытых изморозью сосенок дорога разветвлялась. Одна, извиваясь по пригорку, вела к вместительному скотному двору и надворным постройкам, другая – к старенькой бревенчатой крестьянской избе. Видавший виды почтовый ящик около калитки был без фамилий жильцов. Мать Юрия обитала здесь с рождения целых восемьдесят шесть лет, и все почтальоны знали, чей это дом.
– Коленька! – Она обняла меня, словно родного сына. Маленькая, вся в морщинах, подслеповатая, отчего все время косила глазом, она была для меня олицетворением всей России-матушки.
Субботу и воскресенье топилась печка с чугунной плитой, наполняя избу неповторимыми ароматами. Юрий, как и обещал, вычистил скотный двор, вернее, конюшню. Зачем он это делал? Ведь поля не распахивались десятилетиями, и вряд ли можно было рассчитывать, что в предстоящую весну что-нибудь изменится: их распашут и будет куда вывозить навоз. Все эти дни я любовался тем, как на просторе падает снег – совсем не так, как в городе, – и писал новый очерк. Я уже вносил в готовый текст кое-какие поправки, когда Юрий вернулся из сельпо, где продавались бакалейные товары: одежда, скобяные изделия, водка и дешевые вина.
– Вот и готово! – С победным видом я поставил последнюю точку, вытащил листы из каретки машинки и повернулся к Юрию. – Не хочешь ли прочесть?
– Да я уж читал, – как-то загадочно ответил он с растерянным видом.
– О чем ты говоришь?
Он протянул мне газету. Это был вчерашний номер «Правды». В центре первой полосы красовался броский заголовок: «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ». И автор – М.И. Древний.
Я почувствовал себя так, будто меня всего выпотрошили. Потом меня охватил гнев. В очерке было все, что я говорил Шевченко и что говорил он мне, и даже более того:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63