– Или вообще никогда, – вздохнула она. – И ты меня забудешь.
Немного удивленный ее торжественным тоном, я принялся уверять, что не забуду, но она прервала меня:
– Давай я вручу тебе подарок на память. Дамы в книгах всегда так поступают.
Она поспешно стянула с пальца колечко и сунула мне в руку. Это был обруч из оловянного сплава с красным стеклышком и буквами «Л. Р.» на лицевой стороне.
– Я не могу… – начал я.
Она сказала твердо:
– Оно ничего не стоит, иначе бы мне его не оставили. Но оно принадлежало моей матери.
– Если оно матушкино, это очень ценная вещь для тебя, – запротестовал я.
– Да, очень ценная. Потому-то я и хочу, чтобы оно было у тебя.
Я сунул было колечко в карман, но Генриетта проговорила:
– Ты должен обещать, что всегда будешь носить его.
– Обещаю, что оно всегда будет при мне. – Я надел кольцо. – Но у меня нет ничего, чтобы дать взамен, – огорченно воскликнул я.
Я наскоро обшарил карманы, но среди мальчишеских сокровищ: веревочек, камешков странной формы, каштанов и железок неизвестного назначения – не нашлось ничего подходящего, кроме моей любимой вещицы – маленького инструмента для удаления камней из лошадиных копыт. Я подумал, не подарить ли его Генриетте, но решил, что она вряд ли оценит эту жертву.
– У меня есть еще кольцо. – Генриетта вынула колечко, похожее на первое, но без инициалов. – Подари его мне. – Генриетта дала мне кольцо.
Озадаченный, я послушался.
– Теперь мы должны поцеловаться на прощание, – заявила Генриетта. – А потом ты быстро уйдешь прочь, только один раз на меня оглянувшись.
– Насчет поцелуя это точно?
Она шагнула ко мне, и я, радуясь, что за моим позорным деянием никто не наблюдает, чмокнул ее в прохладную щеку, а потом выполнил остальное, о чем распорядилась Генриетта.
Прежде чем затеряться среди деревьев, я оглянулся и увидел маленькую фигурку, которая стояла неподвижно со скрещенными на груди руками. Я не был уверен, что мне полагается махнуть рукой, но поднял ладонь в торжественном приветствии, а затем нырнул в тень листвы.
Быстро, но все же осторожно я пересек парк тем же путем, ускоряя шаги, потому что северный горизонт внезапно потемнел. Через несколько минут, когда я спешил берегом реки по ту сторону дороги, над головой стали собираться лиловые грозовые тучи, задул холодный ветер и справа возникла двигавшаяся в мою сторону стена ливня. Я понял, что, если буду возвращаться прежним кружным путем, через сад и потайную калитку, то дождь меня настигнет. Решив избрать кратчайшую дорогу, я отвернул от реки и побежал через поля к деревне. Полотно дождя, сверкая на солнце, приближалось, волоча за собой шлейф тени. На околице оно меня догнало и с головы до ног вымочило мелкими струями. Все еще надеясь добраться домой незамеченным, я побежал по Хай-стрит, чтобы свернуть на дорожку и через фермерский сад проникнуть в наш парк, пока матушка с Биссетт не всполошились оттого, что внезапный ливень не загнал меня под крышу.
Однако у нашего дома я увидел карету, и это было так необычно, что я направился не к дорожке, а к парадному входу.
Матушка с Биссетт стояли на ступеньках вместе с посторонним джентльменом и под проливным дождем о чем-то с ним спорили. Матушка размахивала чем-то перед носом незнакомца. Биссетт как будто пыталась отнять у нее этот предмет, а джентльмен протестующе выставлял ладони.
– Это будет ваше, только верните назад сына, – кричала матушка.
Биссетт твердила:
– Отдайте ему, отдайте прямо сейчас! – Она пыталась выхватить у матушки серебряный футляр для документов, который она носила на цепочке.
Джентльмен тем временем говорил:
– Я об этом понятия не имею. Я хочу только купить документ.
Я шагнул туда, и, увидев меня, матушка переменилась в лице.
– Джонни! – вскричала она.
Истерически смеясь и рыдая, она меня обняла, я пытался ее оттолкнуть, а по нашим лицам бежали потоки дождя.
– Слава богу! – кричала она. – Слава богу!
– Надеюсь, мадам, теперь вы убедились в нелепости ваших обвинений, – сварливо буркнул джентльмен, и я узнал в нем мистера Барбеллиона.
– Что случилось? Где ты был? – кричала матушка, прижимая меня к себе.
– Отпусти, – запротестовал я. – Никто мне ничего не делал. Я сам ушел из сада.
– Паршивый мальчишка! – вмешалась Биссетт. – Напугал мать чуть ли не до смерти!
– Ну вот, мадам, думаю, вы должны передо мной извиниться, – проговорил мистер Барбеллион.
– Убирайтесь прочь! – крикнула матушка.
Я вспыхнул со стыда за ее поведение, особенно после того, как мистер Барбеллион с высокомерной вежливостью отозвался:
– Мадам, я должен с вами попрощаться.
С достоинством – немного смешным, поскольку по щекам его стекал дождь, – он приподнял шляпу и начал спускаться по ступеням к карете.
– Пойдем в дом, мама, – сказал я.
Я отвел ее в дом и закрыл дверь. Биссетт извлекла нюхательную соль, и матушка наконец успокоилась. Мне не терпелось узнать, что произошло, но я вознамерился молчать, пока не уйдет Биссетт. Когда она удалилась, я задал матушке вопрос. Я узнал, что мистер Барбеллион явился незадолго до моего возвращения. Матушка тут же послала за мною Биссетт, а тем временем нехотя согласилась переговорить с юристом. Он снова упомянул об опеке надо мной; как поняла матушка, он угрожал, что суд лорд-канцлера назначит мне опекуна, хотя она отказалась объяснить, как это могло быть сделано. Потом он предложил ей за документ тысячу восемьсот фунтов. Тут явилась Биссетт с известием, что не смогла меня найти. Матушка сразу решила, что он меня похитил и теперь требует в обмен документ, этим и объяснялась сцена, которую я прервал.
– Даже если я в этот раз зря его обвинила, – сказала матушка, – то прежняя попытка похищения – дело его рук. Он работает на нашего врага.
– Мы не знаем, на кого он работает, мама, – подчеркнул я.
– Но, Джонни, тысяча восемьсот фунтов! Словно бы он знал, что сэр Персевал предложил тысячу семьсот фунтов! у него всюду шпионы!
– У кого?
– У нашего врага!
– А кто он? Пожалуйста, скажи.
Она не захотела, и я понял, что настаивать опасно. Матушка все время повторяла, что наш враг не остановится ни перед чем, лишь бы завладеть документом.
– Но мистер Барбеллион не взял его, даже когда ты предлагала и Биссетт его подталкивала, – указал я.
Тем не менее матушка была убеждена в своей правоте.
– А во всем ты виноват, Джонни, – продолжала она. – Это было очень нехорошо с твоей стороны ослушаться меня и улизнуть из сада.
– Разве я виноват, что мистеру Барбеллиону вздумалось явиться именно в это время, – запротестовал я. – Если бы не это, ты, наверное, никогда бы не узнала, что меня не было, и все бы обошлось.
Биссетт приготовила свое сильнодействующее снотворное, и матушка раньше обычного ушла спать. Остаток длинного летнего вечера я посвятил размышлениям о том, что произошло за последние несколько недель. Рассуждения матушки о намерениях мистера Барбеллиона – а скорее о его действиях, ибо только о них мы знали с уверенностью – не имели, на мой взгляд, смысла. Ошибалась она или что-то от меня скрывала?
Через неделю или две я спросил матушку про скульптуру в саду. Она объяснила, что отец дяди Мартина (именно он приобрел этот дом) служил в Хафеме управляющим имением и занимал часть Старого Холла. (Вот откуда взялась найденная мною старинная карта с надписью «Фортисквинс».) Когда мать дяди Мартина решила оставить должность и поселиться здесь, она привезла с собой, в качестве прощального подарка, скульптуру из Старого Холла. Так эта скульптура оттуда! Может, она стояла меж четырех деревьев, где сейчас пустое место!
Спустя два-три дня нам пришло письмо, так замысловато адресованное, что следовало благодарить почту, которая могла бы заслать его даже и в другое графство.
«Писано 8 августа из Лондона, Спиталфилдз, Кокс ксвер, номир 6.
Дорагая Мис мелемфи, пешу вам я за мисс Дегвид она видь и мистр Д видь грамате не учены скозать спасибо вам бальшое за добрату ко мьне и джои што у ние абратна в Лондане када бида стрислас младшенкии детки поли и били аташли. и старшей нету а таперя мистр д абратна вирнул на стоки надеся суметы стлат осташися дениг к раждисву с налучш желани и важени мисс меги диггвид ея подпис X».
Внутри находилась сложенная двухфунтовая банкнота. Мы читали и перечитывали письмо, пытаясь в нем разобраться, но кое-что так и осталось нам неясно. На следующий день матушка сказала, что отправила деньги обратно, пояснив, что это была не ссуда, а подарок. Она также выражала миссис Дигвид соболезнование (если правильно поняла ее письмо). И еще она добавила пару слов, которые убедят миссис Дигвид не высылать остаток долга, заметила матушка довольно туманно.
Глава 25
Значение матушкиных слов я понял спустя недели три, когда пробудился от глубокого сна, как мне показалось, посреди ночи и увидел у своей постели матушку со свечой в руках. Склоняясь надо мной, она глядела с подавленным волнением.
– Что такое, мама? – сонным голосом спросил я.
– Вставай и живо одевайся, сыночек. Через полчаса мы уезжаем.
– Уезжаем? – С меня тут же слетели остатки сна. – Как, куда?
– Спускайся вниз. Миссис Биссетт подогревает тебе молоко.
– Но куда мы едем?
– Поторопись, Джонни. – Она стащила с меня одеяло. Я выпрыгнул из кровати и начал одеваться.
– Оденься теплей. Ночью будет холодно.
– Разве уже не ночь?
– Всего лишь начало первого. Поторапливайся.
– Мы куда-то уезжаем?
– Да.
Я был уже почти одет.
– Куда? – настаивал я.
– Не спрашивай, я ничего не скажу.
– Почему?
– Ну, ты не очень-то умеешь хранить секреты.
Я покраснел, вспомнив, как наболтал лишнее мистеру Барбеллиону на кладбище, а также сэру Персевалу и леди Момпессон, а ведь были еще случаи, о которых матушка не знала. Как ни странно, от этого я разозлился еще больше:
– Это нечестно. Ты должна сказать.
– Я не могу рисковать, Джонни. Ты можешь по чистой случайности проговориться.
– Да кому тут проговариваться? Биссетт я ничего не скажу. – Тут у меня возникло подозрение. – Или ты ей уже сказала?
– Нет. Миссис Биссетт не знала ничего, пока я два часа назад не разбудила ее и не попросила, чтобы она помогла мне упаковать вещи. Она очень задета, что я не стала ничего объяснять.
Это меня немного утешило. Когда мы сошли вниз, в холле я обнаружил два дорожных сундука, которые прежде видел только на чердаке. Мною все больше овладевало радостное возбуждение. Один сундук был уже закрыт и затянут широкими кожаными ремнями; другой, почти до верха заполненный, стоял открытым. В кухне мы застали Биссетт за приготовлением чего-то среднего между поздним ужином и ранним завтраком. Вид у нее и в самом деле был очень кислый.
– Ко всему прочему, знай я накануне, могла бы уже сложить вещи.
– Простите, – воскликнула матушка. – О миссис Биссетт, мне очень горько расставаться с вами подобным образом после всего, что вы для нас сделали. От души надеюсь, что вы найдете себе другое место.
– Поздно это поминать, миссис Мелламфи. – Биссетт энергично размазывала масло по бутерброду тонким-тонким слоем.
Матушка вздохнула.
– Поторопись, Джонни. Вот-вот приедет карета.
– Карета! Откуда?
– Я написала в агентство «Лев и Единорог» в Саттон-Валанси. Она должна прибыть в половине первого.
– И куда она нас повезет?
– Потерпи, сам увидишь.
– Добрые христиане так себя не ведут: укатить среди ночи незнамо куда, будто счета не хочешь оплачивать.
– Но я вам все уже объясняла, миссис Биссетт, – мягко возразила матушка, – и вы со мной согласились. И, знаете, шесть фунтов возмещения за отказ от места – это как-никак трехмесячное жалованье.
Я поразился щедрости матушки.
– Ага, а сколько будет хлопот – продавать мебель, уладить счета с бакалейщиком и прочими в деревне, вот что мне непонятно.
– Это займет две недели, не больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99