Глава 40
Положение мое сделалось невыносимым, но мне было страшно подумать о том, чтобы оставить Генриетту, к которой я привязалась, как к сестре. Я приняла решение, и рано утром написала моим нанимателям записку с просьбой принять меня как можно скорее.
Уже унесли поднос с остатками завтрака, но ответа не было. Пока шли утренние занятия с Генриеттой, я едва удерживалась, чтобы не расплакаться; мне очень хотелось отбросить притворство и все ей рассказать, однако подобная история не подходила для слуха невинного ребенка, а кроме того, не следовало порочить в ее глазах человека, как-никак приходившегося ей кузеном – пусть даже она не испытывала к нему ни любви, ни уважения.
Наконец, около полудня, лакей позвал меня в комнату для завтрака, где сидели за столом мои наниматели. Едва привстав, сэр Персевал указал мне на стул поодаль.
Я начала порывисто:
– Ваши сыновья жестоко меня оскорбили. Если они не извинятся, я не останусь больше под этой крышей.
– Что такое, моя милая, – воскликнул сэр Персевал. – О каком таком оскорблении вы говорите?
– Мистер Момпессон устроил подлый заговор против меня и моей чести, в котором позорную роль сыграл и мистер Томас Момпессон. Оба джентльмена должны извиниться в вашем присутствии и обязаться никогда больше не вступать со мной в разговор.
– Ишь ты, скажите на милость! – начал сэр Персевал. – Вы, мисси, уж очень дерзкий взяли тон…
Но его перебила жена:
– Не верю, чтобы мой старший сын мог подобным образом запятнать свою честь.
– Том тоже, – воскликнул баронет. – Он неотесан и горяч, но в его груди бьется сердце истинного британца.
Словно бы не слыша мужа, леди Момпессон холодно продолжила:
– И потому, мисс Квиллиам, не опишете ли вы подробно, что, по-вашему, произошло?
То, как она произносила слова, задевало меня не меньше, чем их суть, но я собралась с мыслями и рассказала, как мистер Момпессон пригласил меня в Сады. Особо я подчеркнула, что из щепетильности выдвинула условие, чтобы сэр Персевал и сама леди Момпессон определенно одобрили это приглашение (лишний раз вспомнив о проявленной щепетильности, я почувствовала себя уверенней). Но когда речь зашла об обмене записками, леди Момпессон оборвала меня и приказала объясниться подробней.
– Мне о таком письменном общении ничего не известно, – сказала она.
Тут я впервые встревожилась, но вспомнила, что у меня сохранилась ответная записка, и отдала ее сэру Персевалу. Он скользнул по ней взглядом:
– Подделка, – изрек он. – Умелая, надо отдать вам должное, но все же подделка.
Скомкав записку, он кинул ее в огонь. Самообладание начало мне изменять.
– Как же так! Это ответ, который слуга принес от вас.
Ясно было, что меня обманули, но кто участвовал в обмане, сказать было трудно. Сэр Персевал в два счета лишил меня единственного доказательства, и это было прискорбно, чтобы не сказать больше.
– Если даже эта история соответствует истине, – проговорила леди Момпессон, – меня поражает ваша, скажем так, наивность: вообразить, будто мы одобрим вашу ночную прогулку в увеселительных садах вместе с нашим сыном. В лучшем случае, вам изменила осмотрительность, в худшем… – Она замолкла.
Я понимала, что нужно держаться спокойно, иначе я погибла.
– Я не так наивна, леди Момпессон. – Я повернулась к ее супругу.
– В письме ведь имелась ссылка на миссис Первиенс, не так ли?
– Да, – подтвердил он.
– Ваш сын уверил меня, что эта дама тоже приглашена и что она ваша старинная подруга, леди Момпессон.
– Ерунда! – воскликнула она. – Я впервые слышу эту фамилию.
– Пошлите за вашим сыном! Пусть он, глядя мне в глаза, попробует опровергнуть мои слова.
– Что! Чтобы наш сын предстал как обвиняемый перед какой-то гувернанткой? Вы наглая особа, мисс Квиллиам.
– Тогда прошу вас, по крайней мере, послать за лакеем, Эдвардом.
Они переглянулись, и леди Момпессон кивнула. Сэр Персевал потянул за колокольчик, висевший за его стулом.
– Если оставить в стороне вопрос с запиской, – продолжила леди Момпессон, – каков конец этой малоправдоподобной истории?
С трудом подавив гнев, я описала случай в ресторане; они слушали молча и время от времени обменивались взглядами, в которых мне виделось недоверие и презрение. Я описала мое бегство, и тут вошел лакей.
– Эдвард, – спросил сэр Персевал, – приходилось ли тебе позавчера носить нам с леди Момпессон письмо от мисс Квиллиам и передавать ей мою ответную записку?
Тот удивленно поднял брови.
– Нет, сэр. Я никогда не носил никаких записок от мисс Квиллиам. Прислуживать гувернантке – не моя обязанность. Этим должен заниматься третий лакей.
– Хорошо, довольно, – кивнул сэр Персевал.
Перед уходом слуга бросил взгляд на меня, и я поняла по его глазам, что он был подкуплен мистером Момпессоном. Раз или два я делала ему замечания за медлительность, и он, видимо, затаил обиду. Теперь я сообразила, что мои наниматели были, как и я, обмануты их сыном. Подумав о том, как ловко он все устроил, я поняла, что ничего не могу доказать. Даже если мне дадут встретиться лицом к лицу с мистером Момпессоном, я ничего не выиграю, так как он станет доказывать, будто я охотно приняла его приглашение, а история с обменом записками была выдумана задним числом. Он не подтвердит также, что выдавал миссис Первиенс за подругу своей матери. Короче, доказать я ничего не могла, записка была уничтожена, все свидетельства оборачивались против меня самой. Я тут же поняла шаткость своего положения.
– Я готова поверить лишь части вашей истории, – произнесла леди Момпессон. – Мой сын пригласил вас в сады, и вы согласились; затем вы отправились с ним в ночное заведение в злачном квартале столицы – что это было за место, догадалась бы даже последняя простушка из провинции. Для женщины в вашем положении такой поступок был, мягко выражаясь, опрометчивым, оттого вы и состряпали историю с письмом от сэра Персевала, а также фальшивку, ее подтверждающую. Мой сын, пригласив вас, не совершил ничего предосудительного; желание поволочиться для молодого человека вполне естественно. Нанес ли мой сын вам то оскорбление, о котором вы говорите, вопрос, как мне представляется, второстепенный: согласившись отправиться с ним и двумя незнакомыми людьми в столь поздний час в подобное место, вы утратили право претендовать на то уважение, с каким каждый джентльмен обязан относиться к честной женщине из высших слоев общества.
Меня охватило странное чувство: я как бы наблюдала за происходящим со стороны. Мне было нечего сказать в свою защиту, меня обыграли по всем статьям, и оставалось только гадать, действительно ли леди Момпессон верила в собственные обвинения или она хорошо знала, на что способен ее сын.
Она сказала:
– Мне непонятно одно: на что вы рассчитывали, сочиняя эти небылицы. Пригрозить скандалом и потребовать денег за молчание? Если я права, будьте уверены, нас не так просто запугать.
– Давайте, моя милая, – ввернул сэр Персевал, – выкладывайте все, на что способны. Я хочу послушать.
Глаза мои заволокло слезами, я боялась, что не смогу говорить.
– Леди Момпессон, сэр Персевал, прошу, не считайте меня обманщицей. Иначе вы поможете своему сыну уничтожить несчастную девушку, единственное достояние которой – ее доброе имя.
– Сэр Персевал, не будете ли вы так добры снова позвонить в колокольчик? – Он выполнил просьбу жены, и она обратилась ко мне: – Если вы рассчитываете, что я не решусь разослать во все ближайшие бюро по найму заявление об отказе вам в рекомендации, то вы ошибаетесь. Это покажет, что я не испугалась ваших угроз.
Тут появился вызванный сэром Персевалом лакей.
– Роберт, попроси мистера Ассиндера немедленно зайти, – распорядилась леди Момпессон.
Когда слуга вышел, я сказала:
– Я не требовала денег и не угрожала, леди Момпессон. И если вы так поступите, то навсегда лишите меня возможности зарабатывать себе на жизнь единственным способом, который совместим с моим воспитанием и общественным положением.
В ответ я услышала только:
– Столь видный член общества, обязан ограждать других от проникновения в их семью бесстыдной авантюристки.
От этих чудовищных слов кровь бросилась мне в лицо. Ответить я не успела, потому что послышался стук и вошел управляющий.
– Мистер Ассиндер, – спросила леди Момпессон, – было ли этой особе заплачено жалованье за четверть года?
– Да, леди Момпессон, – отозвался он, меряя меня высокомерно-любопытным взглядом.
– Она покидает этот дом сегодня же – еще до полудня.
– Слушаюсь, миледи.
– Я лишусь уважения к самой себе, – воскликнула я, – если в присутствии третьих лиц безропотно стерплю подобную несправедливость и не заявлю недвусмысленно, что отвергаю все выдвинутые против меня обвинения.
С этой минуты леди Момпессон больше не смотрела на меня и не обращалась ко мне. Она сказала управляющему:
– Проследите, чтобы она перед уходом не встречалась с мисс Генриеттой.
– Какая жестокость! – воскликнула я. – Неужели мне нельзя объяснить ей, почему я так внезапно ее покидаю?
Леди Момпессон все так же не смотрела в мою сторону.
– Не оставляйте ее одну, пока она не уйдет. А потом доложите мне.
Пораженная таким обращением, я не могла двинуться с места, пока мистер Ассиндер не взял меня за руку и не вывел из комнаты. В холле он послал лакея за экономкой, они вместе последовали за мной в мою комнату и наблюдали, как я паковала вещи. Больше всего меня терзало то, что я должна покинуть Генриетту, не простившись и ничего не рассказав о происшедшем; страшно было подумать, что до нее дойдут слухи, которые опорочат меня в ее глазах. Я надеялась послать ей записку через Фанни, горничную, которая прислуживала Генриетте и ее двоюродной бабушке, но мне не представилось случая.
Был вызван наемный экипаж, и мистер Ассиндер с экономкой погрузили туда меня и мои вещи, словно я была горничной, попавшейся на краже белья. Все слуги должны были решить, что меня обвиняют в чем-то ужасном; не хотелось и думать о том, как управляющий станет расписывать в разговорах сцену между мною и моими прежними нанимателями. На глазах у своих врагов я старалась не расплакаться, но когда оказалась одна в карете, дала волю слезам. Кучер убрал подножку и заглянул в окошко экипажа, чтобы спросить, куда меня везти, и тут только я в полной мере осознала свое несчастье, подумав о том, что мне некуда идти и неоткуда ждать помощи. Я распорядилась везти меня на мою прежнюю квартиру на Коулман-стрит, хотя знала, что жить там больше одного-двух дней мне не по карману. Квартальное жалованье было получено всего три недели назад, и от него еще сохранилась малая толика, поэтому после уплаты кучеру у меня осталось три фунта и несколько шиллингов – все мое земное достояние.
В доме миссис Малатратт я провела эту ночь и следующую, а днем искала жилье подешевле и какую-нибудь работу. Я обращалась в два (всего их три) бюро по найму за вакансией гувернантки, но клерк даже не стал вносить меня в книги. В третьем клерк любезно сделал вид, будто регистрирует меня, но не более того. Стало ясно, что леди Момпессон сдержала свое слово, да и в любом случае найти подходящую вакансию без рекомендации с прежнего места работы практически невозможно – в этом я убедилась, когда попробовала действовать через объявления в газете. Трудность заключалась в том, что, не имея рекомендаций от прежнего нанимателя, я не могла объяснить, чем занималась со дня ухода из школы в Портсмуте по настоящее время, и потому ни одна порядочная семья не согласилась бы взять меня к себе.
Я перебралась в дешевое жилье; тут-то и случились известные вам разногласия с миссис Малатратт из-за вещей, которые я оставила у нее в прошлом году: стоили они немало, и я решила их продать, а она внезапно потребовала ни с чем не сообразную плату за их хранение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99