– Чуть помолчав, она добавила с горечью: – Как странно тащиться по этой улице нищенкой, когда раньше я видела ее через окошко красивой кареты. Тогда я даже не подозревала о существовании этих переулков. – Она повернулась ко мне: – Ах, Джонни, когда ты меня разбудил, мне снился ужасный кошмар. Мой отец протягивал ко мне руки, и я думала, он мне рад, потому что он вроде бы улыбался, но, подойдя поближе, я увидела, что он весь в крови и рот перекошен гримасой ужасной боли.
Она задрожала, и я спросил:
– Ты продрогла, мама? День обещает быть теплым.
– Как бы горевал отец, если бы увидел нас сейчас, – вздохнула она. – Он возлагал такие надежды на своих наследников.
– Какие надежды? Почему?
Матушка замолчала, но я остался при убеждении, что эти надежды были каким-то образом связаны с кодициллом.
Когда мы миновали Нортумберленд-Хаус в западном конце Стрэнда, матушка снова заговорила о своем отце, упомянув о том, что эти места ей известны, так как его дом располагался поблизости. Но как я ни умолял, она не показала мне улицу, где этот дом находился.
– А мой дедушка меня видел? – спросил я.
– Нет, ты еще не родился, когда он… когда он умер.
– А когда он умер?
– За девять или десять месяцев до этого.
– Отчего он умер?
Сжав мою руку, она порывисто произнесла:
– Не спрашивай. Придет день, и ты узнаешь, обещаю.
Чтобы отвлечь ее, я остановил прохожего – респектабельно одетого молодого клерка – и спросил у него дорогу.
Он явно удивился:
– Орчард-стрит? Да, знаю. Это на Чертовой Лужайке. Матушка посмотрела на меня испуганно, но я отвел взгляд.
– Не скажете ли, как туда добраться? – спросил я.
– Ступайте прямо, потом направо, а дальше – по запаху. Дойдете даже с завязанными глазами.
Я поблагодарил молодого человека, и мы с тяжелым сердцем двинулись дальше.
– Почему он так назвал это место, хотела бы я знать, – уныло проговорила матушка.
Я не отозвался, так как чувствовал, что знаю ответ, и вскоре он сделается слишком очевиден. И я был прав, потому что улицы становились все беднее и обшарпанней, а густая предательская вонь – все заметней.
Глава 35
Чертова Лужайка находилась там, где была в то время западная окраина города – за нею простиралась пустынная, болотистая местность, известная как Ладные Домики, а дальше – заброшенные Четыре Поля. К востоку располагался Вестминстерский дворец и старинное аббатство; тамошние помощник игумена и капитул владели Чертовой Лужайкой с времен, к которым относятся самые ранние исторические записи; на заповедных землях аббатства она и была создана.
Орчард-стрит, до которой мы вскоре добрались, была одной из главных магистралей этой несчастной округи, и хотя в свое время на ней были построены очень красивые дома, уже много лет тут селилась беднота. Разбитые окна были затянуты бумагой или заткнуты соломой, парадные двери отсутствовали, сточные желоба и трубы как попало болтались на стенах, из-под свесов крыш торчали пучки травы, с самих крыш тут и там осыпались шиферные плитки. День Уже клонился к вечеру, но улица выглядела хмурой и брюзгливой, словно накануне загулялась и теперь мучалась похмельем.
47-й номер обветшал чуть меньше, чем соседи. Парадная Дверь стояла открытой, и мы, изучившие уже обычаи бедноты, вошли в темный холл и постучались в первую дверь слева.
Вскоре дверь чуть приоткрылась, и из нее высунулся плохо одетый мужчина.
– Что вам угодно?
– Мы ищем молодую леди, мисс Квиллиам, – сказал я. Дверь захлопнулась, мужчина с кем-то разговаривал. Потом он вновь высунулся в щель и бросил:
– Сзади, третий этаж.
Поднявшись по изношенной лестнице, где не хватало ступеней и шатались перила, мы постучали в указанную дверь, и я с радостью услышал знакомый голос:
– Входите, прошу.
Я толкнул дверь, и мы очутились в большой комнате с высоким потолком. На улице сияло солнце, но в два больших окна почти не проникало света: в одном часть стекол заменяли тряпки, другое было прикрыто ставнями. В просторной комнате многое напоминало о ее славном прошлом: стены были заделаны темными деревянными панелями, вокруг окон, дверной рамы и в углах потолка имелись тонкие лепные украшения. Но ее теперешняя обстановка (голые доски пола, скудная мебель), пусть чистая и аккуратная, красноречиво свидетельствовала о бедности обитательницы.
У не закрытого ставнями окна сидела женщина в простом сером платье; когда мы постучали, она, судя по всему, шила, а теперь опустила работу и посмотрела на нас. Подойдя ближе и разглядев ее, я едва узнал в ней красивую молодую женщину, с которой виделся меньше года назад. Лицо осунулось и побледнело, глаза сделались больше. Мы рассматривали друг друга, и она как будто тоже меня не узнавала. Она не двигалась с места, мы вошли в комнату.
– Джон! – вскричала она. – Джон и его матушка! Голос был тот же самый, и когда я его услышал, в голову хлынули воспоминания о летнем дне в Хафеме.
– Идите сюда, – позвала она.
Я подошел, она отложила в сторону работу, взяла меня за руки, склонилась и поцеловала.
– Надеюсь, ты не такой большой, что тебя и поцеловать нельзя. И все же ты очень повзрослел, я тебя не сразу узнала. Рассказывай быстрее, нет ли новостей от бедной Генриетты?
Я поведал о нашей последней встрече, о словах Генриетты, что ее посылают в Брюссель.
Мисс Квиллиам вздохнула:
– Монастырская школа! Но, по крайней мере, не дома. – Она взволновалась: – О чем я только думаю! Совсем забываю о приличиях.
Она обернулась к матушке и протянула ей руку. Матушка взяла ее руку, чуть поколебалась, глядя ей в лицо, потом обняла ее и разрыдалась.
– Дорогая, теперь вам нечего бояться, все будет хорошо, – приговаривала мисс Квиллиам, словно обращалась к младшей; ее глаза участливо смотрели на меня поверх матушкиного плеча. Я одновременно гордился тем, что имею такое знакомство, и стыдился за поведение матушки.
– Наконец-то мы нашли друга! – вскричала матушка.
– Да-да, у вас есть друг, – заверила ее мисс Квиллиам, бережно усаживая рядом с собою. – Какой же умница Джонни, что нашел меня! Я так удивилась, когда получила ваше письмо. – Она посмотрела на меня: – Как ты умудрился меня найти?
Я гордо ответил:
– Через клерка в центральном лондонском бюро найма. Она бросила странный взгляд, словно хотела что-то добавить. Потом воскликнула:
– Но вы так много прошли и, наверное, проголодались! Позвольте вас чем-нибудь угостить.
– Мисс Квиллиам, – начал я, осматриваясь и раздумывая, как бы деликатней высказать свою мысль, – я вижу, что вам живется туго, а мы так просто нищие. У нас за душой всего четыре пенса.
– Тогда я много вас богаче. – Улыбнувшись, она добавила: – Почти в двести сорок раз, ведь у меня имеется три соверена и несколько шиллингов. Этого хватит на всех.
Я видел, как устала и проголодалась матушка за этот утомительный день, как загорелась она надеждой, найдя нового друга, и не стал протестовать.
Оставив матушку сидеть у окна, мисс Квиллиам направилась в другой конец комнаты; при этом я заметил, какая она худенькая, совсем тростинка. Пройдя всего несколько шагов, она, к моему ужасу, пошатнулась и едва смогла вернуться на прежнее место.
Она морщилась, однако увидев, как мы испуганы, принудила себя улыбнуться:
– Я была больна, но теперь уже выздоровела и даже забыла о том, что плохо держусь на ногах.
– Я приготовлю чай, – сказал я. – Скажите, где что лежит.
Она согласилась, и, следуя ее указаниям, я вскипятил чайник в уголке огромного камина, где было собрано в кучку немного угля, и, пока чай заваривался, поджарил несколько тостов. Больше из еды и питья в доме ничего не было, за исключением кувшинчика молока и еще одного глиняного кувшина.
Позднее, за едой, мы с матушкой, отвечая на расспросы мисс Квиллиам, поведали ей в сжатом виде всю нашу историю, не упуская ничего важного, – разве что никто из нас как будто не счел необходимым упомянуть о документе, за которым охотятся некоторые люди. Я чувствовал себя отчасти виноватым за недоверие к другу, но разумным представлялось в любом случае держать язык за зубами.
Я заметил, что мисс Квиллиам ест очень мало, но, пока мы с матушкой еще угощались, она попросила меня:
– Не будешь ли ты любезен принести с каминной полки тот кувшин и стакан, что стоит рядом?
Я выполнил ее просьбу, и она отмерила немного себе в стакан со словами:
– Я убедилась, что меня это немного подкрепляет.
Она предложила матушке присоединиться, но та, робко взглянув на меня, отказалась.
Когда мы закончили, мисс Квиллиам задала несколько вопросов, уместных и нисколько не назойливых. Потом она проговорила:
– Вы сказали, что у вас нет ни гроша, но я знаю, кое-что ценное у вас имеется. – Матушка тревожно посмотрела на меня, но успокоилась, когда мисс Квиллиам продолжила: – Я имею в виду платье, которое на вас надето, за него можно выручить несколько фунтов.
– Если на то пошло, у нас есть вещь куда более ценная… – начала матушка.
Испугавшись, что она все же решила упомянуть кодицилл, я поспешил вмешаться:
– Да, в самом деле. Мама, покажи мисс Квиллиам медальон.
– Не это, Джонни, пожалуйста.
На ее лице выразилась внутренняя борьба, мисс Квиллиам переводила удивленный взгляд с меня на матушку и обратно.
Наконец матушка достала медальон, висевший у нее на шее, и показала его нашей хозяйке:
– Если необходимо, я могла бы его продать.
– Да-да. – Мисс Квиллиам с интересом изучила медальон. – За это уж точно можно получить несколько фунтов.
Взглянув на меня с упреком, матушка вернула медальон на место.
– А теперь о будущем, – проговорила мисс Квиллиам. – Я сделаю все, чтобы вам помочь. Но, как я предупреждала письме, я сама сижу на мели. Конечно, вы можете здесь оставаться сколько угодно, эта комната все равно для меня велика.
– Это очень любезно с вашей стороны, – поблагодарила матушка.
Мисс Квиллиам подняла глаза:
– Вовсе нет. Я так или иначе искала, кому сдать угол, вы для меня самые желанные жильцы. Вот кровать – она указала на соломенный матрас в углу, – а Джонни может спать в том чуланчике.
– Сколько составит наша доля квартирной платы? – спросил я.
– О Джонни, – вмешалась матушка, – мисс Квиллиам этого не имела в виду.
– Да нет же, имела, – уперся я.
– Мне бы очень хотелось, – сказала мисс Квиллиам, – чтобы я могла не брать с вас ничего. Но как насчет, скажем, двух шиллингов?
– Это очень немного, – ответил я. – Но нам и такая малость может оказаться не под силу, потому что я не знаю, как мы будем зарабатывать себе на жизнь.
– Вы говорили, эта женщина заказывала вам шитье, – обратилась мисс Квиллиам к моей матушке. – Среди моих соседей по площадке есть добрые люди, которые дают мне такую работу, может, найдут что-нибудь и для вас. Мистер Пичмент – портной, шьет готовое платье, они с женой очень ко мне добры. Уже несколько месяцев я зарабатываю тем, что помогаю им в надомной работе для магазина готового платья. Я им очень обязана, они спасли мне жизнь. Знаете, едва я успела здесь поселиться, как захворала, и миссис Пичмент меня выходила. Завтра я вас с ними познакомлю: может быть, они найдут для вас работу, во всяком случае, пока сезон не кончился.
– Вы очень добры. Но, выходит, вы больше не надеетесь устроиться гувернанткой? – удивленно спросила матушка.
Мисс Квиллиам словно бы не услышала вопроса, и матушка не стала его повторять, потому что и нам, и мисс Квиллиам еще очень многое хотелось выяснить.
Вскоре, однако, поскольку мы с матушкой устали, было решено, что нам пора спать. Для того, чтобы распаковать наши два узла и разложить вещи по местам, много времен не потребовалось; с нашими пожитками комната выглядела такой же пустой, как без них.
Я устроился в чулане, который, собственно, представлял собой маленькую комнату, примыкающую к большой, – расположение, характерное для домов того времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Она задрожала, и я спросил:
– Ты продрогла, мама? День обещает быть теплым.
– Как бы горевал отец, если бы увидел нас сейчас, – вздохнула она. – Он возлагал такие надежды на своих наследников.
– Какие надежды? Почему?
Матушка замолчала, но я остался при убеждении, что эти надежды были каким-то образом связаны с кодициллом.
Когда мы миновали Нортумберленд-Хаус в западном конце Стрэнда, матушка снова заговорила о своем отце, упомянув о том, что эти места ей известны, так как его дом располагался поблизости. Но как я ни умолял, она не показала мне улицу, где этот дом находился.
– А мой дедушка меня видел? – спросил я.
– Нет, ты еще не родился, когда он… когда он умер.
– А когда он умер?
– За девять или десять месяцев до этого.
– Отчего он умер?
Сжав мою руку, она порывисто произнесла:
– Не спрашивай. Придет день, и ты узнаешь, обещаю.
Чтобы отвлечь ее, я остановил прохожего – респектабельно одетого молодого клерка – и спросил у него дорогу.
Он явно удивился:
– Орчард-стрит? Да, знаю. Это на Чертовой Лужайке. Матушка посмотрела на меня испуганно, но я отвел взгляд.
– Не скажете ли, как туда добраться? – спросил я.
– Ступайте прямо, потом направо, а дальше – по запаху. Дойдете даже с завязанными глазами.
Я поблагодарил молодого человека, и мы с тяжелым сердцем двинулись дальше.
– Почему он так назвал это место, хотела бы я знать, – уныло проговорила матушка.
Я не отозвался, так как чувствовал, что знаю ответ, и вскоре он сделается слишком очевиден. И я был прав, потому что улицы становились все беднее и обшарпанней, а густая предательская вонь – все заметней.
Глава 35
Чертова Лужайка находилась там, где была в то время западная окраина города – за нею простиралась пустынная, болотистая местность, известная как Ладные Домики, а дальше – заброшенные Четыре Поля. К востоку располагался Вестминстерский дворец и старинное аббатство; тамошние помощник игумена и капитул владели Чертовой Лужайкой с времен, к которым относятся самые ранние исторические записи; на заповедных землях аббатства она и была создана.
Орчард-стрит, до которой мы вскоре добрались, была одной из главных магистралей этой несчастной округи, и хотя в свое время на ней были построены очень красивые дома, уже много лет тут селилась беднота. Разбитые окна были затянуты бумагой или заткнуты соломой, парадные двери отсутствовали, сточные желоба и трубы как попало болтались на стенах, из-под свесов крыш торчали пучки травы, с самих крыш тут и там осыпались шиферные плитки. День Уже клонился к вечеру, но улица выглядела хмурой и брюзгливой, словно накануне загулялась и теперь мучалась похмельем.
47-й номер обветшал чуть меньше, чем соседи. Парадная Дверь стояла открытой, и мы, изучившие уже обычаи бедноты, вошли в темный холл и постучались в первую дверь слева.
Вскоре дверь чуть приоткрылась, и из нее высунулся плохо одетый мужчина.
– Что вам угодно?
– Мы ищем молодую леди, мисс Квиллиам, – сказал я. Дверь захлопнулась, мужчина с кем-то разговаривал. Потом он вновь высунулся в щель и бросил:
– Сзади, третий этаж.
Поднявшись по изношенной лестнице, где не хватало ступеней и шатались перила, мы постучали в указанную дверь, и я с радостью услышал знакомый голос:
– Входите, прошу.
Я толкнул дверь, и мы очутились в большой комнате с высоким потолком. На улице сияло солнце, но в два больших окна почти не проникало света: в одном часть стекол заменяли тряпки, другое было прикрыто ставнями. В просторной комнате многое напоминало о ее славном прошлом: стены были заделаны темными деревянными панелями, вокруг окон, дверной рамы и в углах потолка имелись тонкие лепные украшения. Но ее теперешняя обстановка (голые доски пола, скудная мебель), пусть чистая и аккуратная, красноречиво свидетельствовала о бедности обитательницы.
У не закрытого ставнями окна сидела женщина в простом сером платье; когда мы постучали, она, судя по всему, шила, а теперь опустила работу и посмотрела на нас. Подойдя ближе и разглядев ее, я едва узнал в ней красивую молодую женщину, с которой виделся меньше года назад. Лицо осунулось и побледнело, глаза сделались больше. Мы рассматривали друг друга, и она как будто тоже меня не узнавала. Она не двигалась с места, мы вошли в комнату.
– Джон! – вскричала она. – Джон и его матушка! Голос был тот же самый, и когда я его услышал, в голову хлынули воспоминания о летнем дне в Хафеме.
– Идите сюда, – позвала она.
Я подошел, она отложила в сторону работу, взяла меня за руки, склонилась и поцеловала.
– Надеюсь, ты не такой большой, что тебя и поцеловать нельзя. И все же ты очень повзрослел, я тебя не сразу узнала. Рассказывай быстрее, нет ли новостей от бедной Генриетты?
Я поведал о нашей последней встрече, о словах Генриетты, что ее посылают в Брюссель.
Мисс Квиллиам вздохнула:
– Монастырская школа! Но, по крайней мере, не дома. – Она взволновалась: – О чем я только думаю! Совсем забываю о приличиях.
Она обернулась к матушке и протянула ей руку. Матушка взяла ее руку, чуть поколебалась, глядя ей в лицо, потом обняла ее и разрыдалась.
– Дорогая, теперь вам нечего бояться, все будет хорошо, – приговаривала мисс Квиллиам, словно обращалась к младшей; ее глаза участливо смотрели на меня поверх матушкиного плеча. Я одновременно гордился тем, что имею такое знакомство, и стыдился за поведение матушки.
– Наконец-то мы нашли друга! – вскричала матушка.
– Да-да, у вас есть друг, – заверила ее мисс Квиллиам, бережно усаживая рядом с собою. – Какой же умница Джонни, что нашел меня! Я так удивилась, когда получила ваше письмо. – Она посмотрела на меня: – Как ты умудрился меня найти?
Я гордо ответил:
– Через клерка в центральном лондонском бюро найма. Она бросила странный взгляд, словно хотела что-то добавить. Потом воскликнула:
– Но вы так много прошли и, наверное, проголодались! Позвольте вас чем-нибудь угостить.
– Мисс Квиллиам, – начал я, осматриваясь и раздумывая, как бы деликатней высказать свою мысль, – я вижу, что вам живется туго, а мы так просто нищие. У нас за душой всего четыре пенса.
– Тогда я много вас богаче. – Улыбнувшись, она добавила: – Почти в двести сорок раз, ведь у меня имеется три соверена и несколько шиллингов. Этого хватит на всех.
Я видел, как устала и проголодалась матушка за этот утомительный день, как загорелась она надеждой, найдя нового друга, и не стал протестовать.
Оставив матушку сидеть у окна, мисс Квиллиам направилась в другой конец комнаты; при этом я заметил, какая она худенькая, совсем тростинка. Пройдя всего несколько шагов, она, к моему ужасу, пошатнулась и едва смогла вернуться на прежнее место.
Она морщилась, однако увидев, как мы испуганы, принудила себя улыбнуться:
– Я была больна, но теперь уже выздоровела и даже забыла о том, что плохо держусь на ногах.
– Я приготовлю чай, – сказал я. – Скажите, где что лежит.
Она согласилась, и, следуя ее указаниям, я вскипятил чайник в уголке огромного камина, где было собрано в кучку немного угля, и, пока чай заваривался, поджарил несколько тостов. Больше из еды и питья в доме ничего не было, за исключением кувшинчика молока и еще одного глиняного кувшина.
Позднее, за едой, мы с матушкой, отвечая на расспросы мисс Квиллиам, поведали ей в сжатом виде всю нашу историю, не упуская ничего важного, – разве что никто из нас как будто не счел необходимым упомянуть о документе, за которым охотятся некоторые люди. Я чувствовал себя отчасти виноватым за недоверие к другу, но разумным представлялось в любом случае держать язык за зубами.
Я заметил, что мисс Квиллиам ест очень мало, но, пока мы с матушкой еще угощались, она попросила меня:
– Не будешь ли ты любезен принести с каминной полки тот кувшин и стакан, что стоит рядом?
Я выполнил ее просьбу, и она отмерила немного себе в стакан со словами:
– Я убедилась, что меня это немного подкрепляет.
Она предложила матушке присоединиться, но та, робко взглянув на меня, отказалась.
Когда мы закончили, мисс Квиллиам задала несколько вопросов, уместных и нисколько не назойливых. Потом она проговорила:
– Вы сказали, что у вас нет ни гроша, но я знаю, кое-что ценное у вас имеется. – Матушка тревожно посмотрела на меня, но успокоилась, когда мисс Квиллиам продолжила: – Я имею в виду платье, которое на вас надето, за него можно выручить несколько фунтов.
– Если на то пошло, у нас есть вещь куда более ценная… – начала матушка.
Испугавшись, что она все же решила упомянуть кодицилл, я поспешил вмешаться:
– Да, в самом деле. Мама, покажи мисс Квиллиам медальон.
– Не это, Джонни, пожалуйста.
На ее лице выразилась внутренняя борьба, мисс Квиллиам переводила удивленный взгляд с меня на матушку и обратно.
Наконец матушка достала медальон, висевший у нее на шее, и показала его нашей хозяйке:
– Если необходимо, я могла бы его продать.
– Да-да. – Мисс Квиллиам с интересом изучила медальон. – За это уж точно можно получить несколько фунтов.
Взглянув на меня с упреком, матушка вернула медальон на место.
– А теперь о будущем, – проговорила мисс Квиллиам. – Я сделаю все, чтобы вам помочь. Но, как я предупреждала письме, я сама сижу на мели. Конечно, вы можете здесь оставаться сколько угодно, эта комната все равно для меня велика.
– Это очень любезно с вашей стороны, – поблагодарила матушка.
Мисс Квиллиам подняла глаза:
– Вовсе нет. Я так или иначе искала, кому сдать угол, вы для меня самые желанные жильцы. Вот кровать – она указала на соломенный матрас в углу, – а Джонни может спать в том чуланчике.
– Сколько составит наша доля квартирной платы? – спросил я.
– О Джонни, – вмешалась матушка, – мисс Квиллиам этого не имела в виду.
– Да нет же, имела, – уперся я.
– Мне бы очень хотелось, – сказала мисс Квиллиам, – чтобы я могла не брать с вас ничего. Но как насчет, скажем, двух шиллингов?
– Это очень немного, – ответил я. – Но нам и такая малость может оказаться не под силу, потому что я не знаю, как мы будем зарабатывать себе на жизнь.
– Вы говорили, эта женщина заказывала вам шитье, – обратилась мисс Квиллиам к моей матушке. – Среди моих соседей по площадке есть добрые люди, которые дают мне такую работу, может, найдут что-нибудь и для вас. Мистер Пичмент – портной, шьет готовое платье, они с женой очень ко мне добры. Уже несколько месяцев я зарабатываю тем, что помогаю им в надомной работе для магазина готового платья. Я им очень обязана, они спасли мне жизнь. Знаете, едва я успела здесь поселиться, как захворала, и миссис Пичмент меня выходила. Завтра я вас с ними познакомлю: может быть, они найдут для вас работу, во всяком случае, пока сезон не кончился.
– Вы очень добры. Но, выходит, вы больше не надеетесь устроиться гувернанткой? – удивленно спросила матушка.
Мисс Квиллиам словно бы не услышала вопроса, и матушка не стала его повторять, потому что и нам, и мисс Квиллиам еще очень многое хотелось выяснить.
Вскоре, однако, поскольку мы с матушкой устали, было решено, что нам пора спать. Для того, чтобы распаковать наши два узла и разложить вещи по местам, много времен не потребовалось; с нашими пожитками комната выглядела такой же пустой, как без них.
Я устроился в чулане, который, собственно, представлял собой маленькую комнату, примыкающую к большой, – расположение, характерное для домов того времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99