Миссис Первиенс охотно согласилась, но Гарри сказал:
– Я вроде бы не проголодался. Ну да, точно, я не голоден.
– Не беспокойся, Гарри. Я за все плачу. – Мистер Момпессон повел нас к закусочной. – Нет, прошу, Гарри, без протестов.
– У меня такого и в мыслях нет. – Гарри тоже улыбнулся. – Ибо ты делаешь благое дело, неустанно повышая свой кредит.
– Как так? Понижая, ты хотел сказать?
– Напротив. Залезать в долги – это все равно что копать фундамент для дома: чем глубже выкопаешь, тем выше можно возвести постройку. Хочешь узнать, кто глубже залез в долги, смотри, кто роскошнее живет.
– В этом есть доля правды, – заметила миссис Первиенс, когда мы рассаживались за одним из столиков с расписными тентами. Центр стола украшала элегантная ярусная ваза с редкими фруктами и цукатами, невдалеке оркестр из валторн и кларнетов играл французские вальсы.
Миссис Первиенс продолжала:
– Помню, как лорд Куонток добавил к Куонток-каслу бальную залу как раз перед тем, как ему пришлось бежать от кредиторов.
– Пользуясь твоей логикой, дружище, – обратился мистер Момпессон к своему спутнику, – я принял бы тебя за миллионера.
– Ну вот, Момпессон, – продолжал Гарри, улыбкой парируя замечание приятеля, – ты роешь яму с усердием ирландского землекопа. Задумывались ли вы, мисс Квиллиам, когда-нибудь о том, как тяжело приходится трудиться должнику, принадлежащему к светскому обществу? И все это из чистого альтруизма! Исключительно из жалости к кредиторам, ведь, пойдя ко дну, он увлек бы за собой не одну семью честных заимодавцев. Известно ли вам, мисс Квиллиам, что от сидящего перед вами Момпессона зависит счастье целого еврейского семейства?
– В этом бреде, Гарри, есть доля истины.
– В нем всегда есть истина, – прервал Гарри приятеля. – Подобно сказанному кем-то о Вергилии, я изрекаю свой бред с величественной миной.
– В самом деле, – заключил мистер Момпессон, – если бы истина была известна, мои кредиторы умоляли бы меня взять у них деньги.
– Именно! Это они за тебя зацепились, а не ты за них, как обычно думают. И, знаю, на тебе висит бремя – благополучие всех этих абрамчиков и ребекк. Не удивительно, что ты мне завидуешь: истинным спокойствием ума наслаждается только тот, у кого ничего нет.
– Если это так, то мое семейство скоро достигнет высшего блаженства.
– Фу, мистер Момпессон, – вмешалась миссис Первиенс, – такими вещами не шутят!
– Ничего не бойся, Момпессон, ведь всегда найдутся жадные дурни, готовые ссудить тебе еще. Разве не об этом самом говорил Гораций (или кто там еще из древних римлян): «Кредит долог, жизнь коротка»?
– Провалиться мне, если знаю. В школе в меня вбили начатки латыни, но в университете их безболезненно выдернули. Книжную премудрость и всяческие кропотливые труды я оставляю тебе.
– Мне приходится работать не покладая рук, это верно. – Гарри как будто это слегка раздражало, – но тебе тоже пришлось потрудиться, овладевая своим ремеслом: жизнь досужего джентльмена – не такая уж легкая штука. Вот у моего друга Памплина, бывает, битый час уходит на выбор галстука.
– Очень элегантный молодой человек, – с улыбкой шепнула мне миссис Первиенс.
– Зато ты, счастливчик, от этих усилий избавлен. – Мистер Момпессон насмешливо улыбнулся. – У тебя этих предметов два: один, чтобы носить, и другой в качестве излишества.
– Что делает меня неоспоримым джентльменом, – беспечно отозвался Гарри. – Согласно определению, которое я где-то вычитал, человек является джентльменом, если отсутствуют видимые средства, с помощью которых он зарабатывает себе на жизнь. Как раз мой случай.
– Думаю, Гарри, автор подразумевал наличие средств невидимых. Иначе это определение значило бы, что в Нью-гейте сидит не одна сотня джентльменов и несколько дюжин там ежегодно вздергивают на виселицу.
– По справедливости так и должно бы быть. – Гарри скорчил забавную мину. – Однако большинство «джентльменов», о которых ты говоришь, имеют все же невидимые средства заработка, так что твоя оговорка не по делу. Самое лучшее определение, какое я слышал, следующее: человека не забаллотируют в «Уайте», если он хорошо умеет повязывать шейный платок, не держит руки в карманах и все время молчит.
– Но при таком критерии годным будет признан даже мой братец Том! – воскликнул мистер Момпессон.
– Стыдитесь, мистер Момпессон, – вяло запротестовала миссис Первиенс, пряча от джентльменов улыбку.
Я почувствовала, что пора раскрыть рот, иначе мое молчание будет принято за признак тупости или спеси.
– Джентльменом, разумеется, можно считать того, чье рождение и воспитание дополняются хорошими манерами и образом жизни, вне зависимости от того, есть у него деньги или нет.
– Как хорошо вы это выразили, дорогая, – сказала миссис Первиенс.
– Ваши чувства делают вам честь, – кивнул Гарри. И с улыбкой, неспособной замаскировать злость, продолжил: – И все же человек с манерами хама, известный своим недостойным образом жизни, принят как джентльмен в семье, где ему не доверили бы место распоследнего лакея. Ты знаешь, Момпессон, кого я имею в виду.
– Человека с четырьмя тысячами фунтов годового дохода никогда не сочтут законченным хамом.
– При таком расчете тебе, чтобы быть принятым в хорошем обществе, недостает пары тысяч.
– Вот уж не знаю, где ты черпаешь сведения о хорошем обществе, если не у меня, – холодно заметил мистер Момпессон.
Гарри вспыхнул, однако, все так же улыбаясь, повернулся ко мне:
– Пожалуйста, не думайте, мисс Квиллиам, что Момпессон мой покровитель. На самом деле это я оказываю ему покровительство. Оскорбляя его в компании, я даю ему возможность показать себя сдержанным и великодушным. Я вроде Старого Камберлендского Нищего в стихах этого жуткого Вордсворта – тот подталкивает ближних к милосердным поступкам и таким образом их благодетельствует.
– Тогда второго такого благодетеля, как ты, я не знаю, – проворно вставил мистер Момпессон. И обратился ко мне: – В только что описанной манере он пытался облагодетельствовать даже моего отца.
Гарри, как мне показалось, поморщился, но отозвался веселым тоном:
– Было дело. Но, к несчастью, старый джентльмен не ухватился за эту возможность.
– И все же сэр Персевал очень печется о своей семье, – дополнила миссис Первиенс. – Взгляните только, как добр он к этому несчастному ребенку, Генриетте.
– Именно потому, что мой отец печется о своей семье, он и отклонил благодеяние Гарри.
Замечание мистера Момпессона озадачило меня еще больше, чем слова миссис Первиенс. Так состоит Гарри в родстве с сэром Персевалом или нет?
– А что насчет… – проворно начал Гарри, желая, видимо, сменить тему.
Мистер Момпессон, однако, его опередил:
– На днях слышал очень хорошую новость. Разговаривал в «Уайте» с Беркли Тессимондом.
– Это, согласно документам, сын покойного графа Хантингдоншира, – ввернула миссис Первиенс, – и, соответственно, старший единоутробный брат нынешнего графа?
– Точно так, и потому его в шутку называют по л у графом Хантингдонширским. – Мистер Момпессон скосил глаза на меня. – Он говорил о своем происхождении и процитировал слова одной молодой француженки, с которой познакомился у миссис Молеверер на Хилл-стрит. Вам, миссис Первиенс, возможно, известен этот дом?
Леди ограничилась кратким кивком, и он продолжил:
– Они обсуждали ее происхождение, и она сказала: не каждый, к сожалению, знает имя своего отца, но утешительно то, что отец уж точно был.
Никто не засмеялся, а я отвернулась, пряча свое вспыхнувшее лицо. Тут подошел официант и начал расставлять перед нами блюда.
– Что это? – спросил его Гарри, с комическим удивлением уставясь на свою тарелку.
– Телятина, сэр.
Гарри ткнул ее ножом:
– Надеюсь, не от того самого теляти, что волка съел?
Все рассмеялись, и неловкость была забыта. Мои сотрапезники вволю угощались белым вином, которое называли токайским, и, уговаривая меня последовать их примеру, уверяли, что оно не крепче столового пива. Судя по тому, в каких количествах они его, не пьянея, поглощали, можно было поверить, что это так и есть, и наконец я не пожелала выглядеть ломакой, не умеющей поддержать компанию, и согласилась попробовать малую толику. Позднее я поняла, что не знала его настоящей крепости, но благодаря вину я осмелела и разговорилась, надеясь не выказать слишком явно свое наслаждение обществом остроумных и образованных людей, в каком мне прежде бывать не доводилось.
Затем мы отправились на площадку для фейерверков, где передо мной развернулось невиданной красоты зрелище: над нашими головами, роняя искры, горели бенгальские огни, развивали свои кольца огнедышащие змеи, взрывались великолепные ракеты, выпуская в воздух круговороты разноцветных звезд.
Мне было так хорошо, что, когда мистер Момпессон внезапно попросил: «Будь другом, Гарри, посмотри, не вернулся ли Фамфред с каретой», я испугалась, поняв, что время Уже близится к полуночи.
Услышав это распоряжение, Гарри вспыхнул, но все же выполнил его. Вернувшись, он известил, что карета ждет у ворот; я посчитала вечер законченным, но мистер Момпессон сказал:
– Постойте-ка, я на свежем воздухе проголодался, да и вы все наверняка тоже. Предлагаю перед возвращением поужинать.
Остальные двое радостно вскрикнули, и оттого я не без робости произнесла должный, по моему мнению, ответ:
– Нет-нет, мистер Момпессон. Ни в коем случае. Сэр Персевал и леди Момпессон не давали мне разрешения на такую долгую отлучку.
Мистер Момпессон принялся убеждать меня, что их записка подразумевала такое разрешение, но я заупрямилась. Гарри и миссис Первиенс посетовали, что вечер так скоро подошел к концу, и я сказала:
– Если вы, мистер Момпессон, будете так добры распорядиться, чтобы кучер отвез меня домой, не вижу, почему бы вам с друзьями не отправиться, куда вам вздумается, без меня.
– Ни в коем случае, – воскликнула миссис Первиенс. – Прервать подобным образом увеселительную прогулку – поступок чудовищный и непонятный.
Я покраснела от неловкости, так как не была научена вести себя в светском обществе и боялась, что высказала предложение несколько не сотте il faut .
Когда мы направились к воротам, мистер Момпессон сказал:
– Я понимаю и уважаю ваши сомнения, но не нужно бояться. С нами будет миссис Первиенс; уверен, вы не думаете, будто она позволит себе участвовать в затее, хоть немного расходящейся с приличиями?
После этого отнекиваться было трудно, я растерялась, но меня выручила сама миссис Первиенс:
– Будет нехорошо с нашей стороны уговаривать мисс Квиллиам, чтобы она поступилась своей щепетильностью.
Она произнесла это так любезно, что я забыла о подозрениях и, окончательно решившись, воскликнула:
– Не буду из себялюбия портить всем конец вечера. Мистер Момпессон, я с благодарностью принимаю ваше приглашение.
Я была не права и с готовностью признаю это теперь. Но прими в учет обстоятельства: такой увлекательный вечер случился у меня впервые в жизни; я выпила стакан или два вина, к которому была совершенно непривычна; и, как это ни глупо, я боялась показаться провинциалкой, не умеющей себя вести в хорошем обществе. Как часто мы принимаем решения (или отказываемся их принимать и этим тоже делаем свой выбор), основываясь на подобных незначительных мотивах и упуская из виду мотивы куда более весомые!
Карета доставила нас на одну из улиц вблизи Лестер-Сквер, и я с удивлением увидела, что, хотя время перевалило за полночь, на тротуаре теснилась толпа модников обоего пола, принадлежавших как будто к самому высшему обществу. Пылающие газовые рожки, окна с зеркальными стеклами, изобилие света, запахи духов, ароматы экзотических фруктов – все ошеломляло, от всего шла кругом голова. Я восхищалась, но не настолько увлеклась, чтобы не заметить на лицах блестящих обитателей этих улиц признаки хитрости, эгоизма, отчаяния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99