Не то что Гиммлер. Что такое Гиммлер?
Тупица. Фюрер не простит ему оплошности с концлагерями. Борман расценивает
переговоры Гиммлера с агентами англичан и американцев как измену и ставит
вопрос об его исключении из нацистских рядов. Но главное - концлагеря. И
он еще посмел поставить исключительно себе в заслугу истребление
одиннадцати миллионов! И не смог справиться с остальными. В каких
условиях? Наиболее благоприятных! Да за это повесить мало!
Вилли почтительно доложил Кейтелю, какие меры приняло
административно-хозяйственное управление СС, чтобы оформить текущие счета
в банках нейтральных стран на подставных лиц. Их имена вписываются в
документы, изготовленные техническим отедлом СД, и вручаются тем, для кого
и сделаны эти вклады.
- Отлично, - сказал Кейтель. - Я еще подумаю над тем, какой способ
будет для меня наиболее приемлемым.
Толпясь в гараже в парадных мундирах, все эти руководящие деятели
империи говорили друг с другом шепотом, сохраняя на лицах скорбное,
торжественное выражение, какое бывает на похоронах. Все они испытывали те
же чувства, какие овладевают людьми, когда умирает сверстник: каждый
боязливо и с тревогой думает, нет ли у него самого симптомов болезни, от
которой скончался покойный.
И так же, как на похоронах любят говорить о светилах мединицы,
которые могли бы своим вмешательством спасти покойного, так же с особой
надеждой присутствующие осведомлялись друг у друга, намереваются ли Трумэн
и Черчилль "спасти" германскую империю для новой войны против России.
Генрих, переходя от одной группы к другой, внимательно слушал эти
разговоры. И, слушая, о чем говорят между собой обреченные, он думал об
Иоганне Вайсе - друге своем, который, рискуя жизнью, вытащил его из этой
бездны и сделал борцом за новую Германию.
Генрих не собирался возвратиться в тот дом, где он жил и где Вилли
Шварцкопф устроил свою канцелярию.
Еще накануне он извлек из сейфов Вилли множество документов,
свидетельствующих о злодеяниях нацистов.
Генрих выполнил поручение Иоганна Вайса: в руках у него оказались
неотвратимые улики, которые потом можно будет предъявить от имени новой
Германии на суде над гитлеровскими военными преступниками, над фашизмом.
Часть этих документов впоследствии и была передана Международному
трибуналу в Нюрнберге.
Все эти бумаги он спрятал в тайник, указанный ему профессором
Штутгофом. Профессор дал Генриху явку в одну из немецких подпольных
организаций в рабочем районе Веддинга. Здесь Генрих, переодетый в простую
одежду, и укрылся на время в квартире многодетного рабочего, коммуниста
Отто Шульца.
Генрих рассказал Шульцу, что его дядя Вилли Шварцкопф подстроил
убийство своего брата, и он, Генрих, хотел застрелить убийцу отца, но один
русский товарищ запретил ему это.
Шульц с глубоким сочувствием слушал Генриха.
- Этот русский, несомненно, ваш самый большой друг, - сказал он. - Он
хотел, чтобы вы стали борцом с фашизмом не только потому, что один из
фашистов убил вашего отца.
- Да, - сказал Генрих, - он такой, мой Иоганн...
- Он немец?
- Нет, - сказал Генрих, - настоящий русский. Но он коммунист, как и
вы. - Добавил гордо: - И он за немцев - таких, как вы и ваши товарищи. -
Помолчал и тихо закончил: - Но, кажется, Иоганн погиб...
- Не знаете, при каких обстоятельствах?
- Он спасал заключенных в концлагерях. Там были люди всех
национальностей - из тех стран, которые поработили фашисты, десятки тысяч
людей. Он любил говорить, что человек только тогда счастлив, когда он
служит людям...
- Вы не знаете его настоящего имени?
- Нет, - сказал Генрих. - Но он спас меня, спас от чего-то более
страшного, чем смерть...
72
Сознание медленно возвращалось к Иоганну Вайсу, но очнулся он
внезапно, как от удара, когда увидел перед собой смутный, колеблющийся
силуэт Барышева.
Постепенно силуэт уплотнялся, словно изображение на экране, которое
сначала было не в фокусе, а потом вдруг сразу приобрело четкость.
На широкие плечи Барышева был наброшен халат, режущий глаза своей
белизной. Барышев, кряхтя, опустился на стул возле койки и, будто они
виделись только вчера, сказал своим обычным голосом, как всегда деловито и
озабоченно:
- Ты чего же это, Белов, такой не очень веселый? - Наклонился,
прижался своей гладко выбритой щекой к лицу Иоганна, выпрямился: - Ну,
здравствуй! - Сказал: - На улице жара, а у тебя здесь хорошо, прохладно. -
Вытер платком шею, осмотрелся. - Палата персональная. - И стал выкладывать
на тумбочку из кульков фрукты и разную снедь.
Вайс внимательно и недоверчиво смотрел на Барышева, ожидая, когда
этот призрак вновь заколеблется и растает, как таяли вещи, которые он до
этого пытался разглядеть, чтобы установить, сохранилось ли у него зрение.
Но с появлением Барышева все предметы в палате приобрели твердую
устойчивость и существовали уже не как силуэты, а во всей своей вещной
плотной основательности.
Обернувшись к медицинской сестре, которая с несколько ошеломленным и
растерянным лицом стояла у двери, Барышев попросил умильным тоном:
- Нам бы, сестрица, чайку с хорошей заваркой, помосковски. Можно? А
то вы, по всему видать, его, как фашиста, только спитым поили.
- Ничего подобного, - строптиво возразила сестра, - обслуживали на
уровне своего офицерского состава.
- Ладно, - добродушно согласился Барышев. - Так, значит, чайку на
этом же уровне.
Когда полковник Барышев прибыл теперь уже в гарнизонный госпиталь,
расположенный в небольшом немецком городке, где, по полученным сведениям,
должен был находиться на излечении Белов, дежурный врач, проверив списки,
сообщил ему, что никакого Белова у них нет и не было. Есть несколько
больных и раненых советских офицеров, но тот, кого ищет полковник, среди
них не числится.
- А все-таки, может быть, есть еще какой-нибудь раненый, находящийся
на излечении? - настаивал полковник.
- Есть немец, офицер СД. - Врач поднял брови и заявил решительно: -
Но как медик я возражаю, чтобы вы его сейчас допрашивали. Это может
окончательно нарушить его психику. Травматические повреждения оказались
весьма серьезными. - Предложил: - Если желаете, можете взглянуть на него
госпитальную карту. - Объяснил: - Матерый фашист. - И тут же счел
необходимым добавить: - Но мы относимся к нему не как к военному
преступнику, для нас он только раненый, находящийся на излечении.
- Разрешите взглянуть, все-таки любопытно.
Врач подал Барышеву историю болезни.
"Гауптштурмфюрер Иоганн Вайс", - прочел Барышев, и ему понадобилась
вся его воля, чтобы сохранить спокойствие.
- Ну, и что это за птица? - вяло спросил Барышев, жадно поглядывая на
графин с водой.
- Это человек, исключительно преданный фашизму. Даже в состоянии
глубокой психической травмы, сопровождающейся общей подавленностью и
временным ослаблением зрения, слуха и функций конечностей, он сохраняет
представление о себе как о нацистском "герое". Правда, - продолжил после
небольшой паузы врач, - его психоз несколько своеобразен: ему кажется,
будто он среди своих, в немецком госпитале. И, чтобы не вызывать
дополнительных волнений, мы всячески стараемся не разубеждать его. Он в
очень плохом состоянии, и, если узнает, что находится в плену, это может
привести к летальному исходу.
- Так. - Барышев помолчал немного, потом, будто спохватившись,
одобрил: - Я, конечно, не медик, но полагаю, с точки зрения психиатрии,
ваш метод научно обоснован.
- Несомненно, - сказал доктор.
Барышев неверными пальцами взял папиросу, сунул ее в рот обратным
концом, попытался зажечь, с отвращением бросил в пепельницу, спросил с
трепетом:
- Ну, а как вы думаете - выздоровеет он?
Врач пожал плечами.
- Видите ли, - сказал он внушительно, - множественные ранения
зарубцевались удовлетворительно. Но функции мозговой деятельности - это
пока для нас тайна. Бывает, какой-нибудь внешний раздражитель воздействует
так, что весь психический аппарат внезапно обретает утраченную
устойчивость. Но может быть и обратное. Мы рассчитывали на лечение
длительным сном. Этот общий отдых нервной системы дает обычно наиболее
благоприятные результаты.
- И что же, он спит?
- Представьте, даже самые эффективно действующие препараты
снотворного бессильны. И мало того, больной притворяется, что спит: веки
его реагируют на световые раздражители, а у спящих этого не бывает.
- Слушайте, - жалобно попросил Барышев, - разрешите мне стать этим
самым благотворным раздражителем. Поймите, дорогуша, это же наш товарищ и,
попросту говоря, самый обыкновенный герой.
Доктор изумленно уставился на него. Барышев взмолился:
- Разрешите, а? - Признался: - Я сам волнуюсь. - Попросил: - Дайте
чего-нибудь, - пощелкал пальцами, - ну, вроде валерьянки, что ли... А то,
знаете, тоже нервы.
В конце концов Барышев взял себя в руки и с первой минуты, как только
вошел в палату к Белову, стал держать себя так, будто они все время были
вместе и он только отлучился ненадолго, а теперь вернулся. Оглядывая узкую
палату и как бы примериваясь, Барышев спросил Белова:
- Ты как, не возражаешь, если мне тут, у стеночки, коечку соорудят? -
Объяснил: - Я, конечно, не раненый, но для докторов был бы человек, а
болезни найдутся.
И когда по просьбе Барышева в палату внесли вторую койку, он
переоблачился в больничную одежду и сказал:
- Люблю полечиться, хотя и не часто доводилось. К хирургам, правда,
попадал - приносили. А вот так, чтобы своими ногами прийти, - все некогда.
А все-таки свой организм уважать надо: ведь благодаря ему существуем. А мы
все больше так: тело вроде тары, держит тебя, - значит, порядок. - Улегся
на койку, предложил: - Поспим, что ли? - Осведомился тревожно: - Ты как,
не храпишь?
Белов смотрел на Барышева пристально и тревожно.
Барышев надавил на кнопку звонка и, когда пришла сестра, а за ней
врач, попросил:
- Вы все-таки меня обследуйте. - Пожаловался неопределенно: -
Слабость. - И похлопал себя по покатому, мускулистому плечу. Спросил: -
Может, ревматизм? Или даже температура?
Пока врач и сестра занимались полковником, он вел с ними бесконечные
разговоры: интересовался, есть ли в пруду возле госпиталя рыба и на что
клюет, как обстоит дело со снабжением, часто ли здесь бывает кино. Когда
доктор и сестра вышли, Белов спросил с усилием:
- Они русские?
- Сестра - нет, типичная украинка, а доктор - сибиряк. - И Барышев
добавил: - Он военнослужащий, она вольнонаемная.
- РОА, - сказал Белов.
- Ну вот! - воскликнул Барышев. - Откуда же им взяться здесь, в
советском госпитале? - Попросил ласково: - Ты, Саша, успокойся. Оцени
обстановку объективно, не торопясь, с анализом всех фактов.-"Поворочался в
постели. - Не спится. Тебе чего-нибудь такого не дают, чтобы с ходу в сон?
Белов прошептал:
- Дают. Но я их в руках перетираю, таблетки, а потом сдуваю, как
пыль, чтобы не нашли, не знали, что я их не принял. - Сузил глаза. -
Усыпить хотят, я понимаю.
- Это ты молодец, ловко придумал, - похвалил Барышев. - Однако одну
одолжи от бессонницы. И себе возьми за компанию. А то я буду спать, а ты
нет - неловко.
- Нет, - сказал Белов.
- Да ты что, мне не веришь? Ну, за компанию, как говорится, по
одной?.. - Барышев подал Белову таблетку и стакан с водой, проследил,
чтобы проглотил, погладил по плечу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
Тупица. Фюрер не простит ему оплошности с концлагерями. Борман расценивает
переговоры Гиммлера с агентами англичан и американцев как измену и ставит
вопрос об его исключении из нацистских рядов. Но главное - концлагеря. И
он еще посмел поставить исключительно себе в заслугу истребление
одиннадцати миллионов! И не смог справиться с остальными. В каких
условиях? Наиболее благоприятных! Да за это повесить мало!
Вилли почтительно доложил Кейтелю, какие меры приняло
административно-хозяйственное управление СС, чтобы оформить текущие счета
в банках нейтральных стран на подставных лиц. Их имена вписываются в
документы, изготовленные техническим отедлом СД, и вручаются тем, для кого
и сделаны эти вклады.
- Отлично, - сказал Кейтель. - Я еще подумаю над тем, какой способ
будет для меня наиболее приемлемым.
Толпясь в гараже в парадных мундирах, все эти руководящие деятели
империи говорили друг с другом шепотом, сохраняя на лицах скорбное,
торжественное выражение, какое бывает на похоронах. Все они испытывали те
же чувства, какие овладевают людьми, когда умирает сверстник: каждый
боязливо и с тревогой думает, нет ли у него самого симптомов болезни, от
которой скончался покойный.
И так же, как на похоронах любят говорить о светилах мединицы,
которые могли бы своим вмешательством спасти покойного, так же с особой
надеждой присутствующие осведомлялись друг у друга, намереваются ли Трумэн
и Черчилль "спасти" германскую империю для новой войны против России.
Генрих, переходя от одной группы к другой, внимательно слушал эти
разговоры. И, слушая, о чем говорят между собой обреченные, он думал об
Иоганне Вайсе - друге своем, который, рискуя жизнью, вытащил его из этой
бездны и сделал борцом за новую Германию.
Генрих не собирался возвратиться в тот дом, где он жил и где Вилли
Шварцкопф устроил свою канцелярию.
Еще накануне он извлек из сейфов Вилли множество документов,
свидетельствующих о злодеяниях нацистов.
Генрих выполнил поручение Иоганна Вайса: в руках у него оказались
неотвратимые улики, которые потом можно будет предъявить от имени новой
Германии на суде над гитлеровскими военными преступниками, над фашизмом.
Часть этих документов впоследствии и была передана Международному
трибуналу в Нюрнберге.
Все эти бумаги он спрятал в тайник, указанный ему профессором
Штутгофом. Профессор дал Генриху явку в одну из немецких подпольных
организаций в рабочем районе Веддинга. Здесь Генрих, переодетый в простую
одежду, и укрылся на время в квартире многодетного рабочего, коммуниста
Отто Шульца.
Генрих рассказал Шульцу, что его дядя Вилли Шварцкопф подстроил
убийство своего брата, и он, Генрих, хотел застрелить убийцу отца, но один
русский товарищ запретил ему это.
Шульц с глубоким сочувствием слушал Генриха.
- Этот русский, несомненно, ваш самый большой друг, - сказал он. - Он
хотел, чтобы вы стали борцом с фашизмом не только потому, что один из
фашистов убил вашего отца.
- Да, - сказал Генрих, - он такой, мой Иоганн...
- Он немец?
- Нет, - сказал Генрих, - настоящий русский. Но он коммунист, как и
вы. - Добавил гордо: - И он за немцев - таких, как вы и ваши товарищи. -
Помолчал и тихо закончил: - Но, кажется, Иоганн погиб...
- Не знаете, при каких обстоятельствах?
- Он спасал заключенных в концлагерях. Там были люди всех
национальностей - из тех стран, которые поработили фашисты, десятки тысяч
людей. Он любил говорить, что человек только тогда счастлив, когда он
служит людям...
- Вы не знаете его настоящего имени?
- Нет, - сказал Генрих. - Но он спас меня, спас от чего-то более
страшного, чем смерть...
72
Сознание медленно возвращалось к Иоганну Вайсу, но очнулся он
внезапно, как от удара, когда увидел перед собой смутный, колеблющийся
силуэт Барышева.
Постепенно силуэт уплотнялся, словно изображение на экране, которое
сначала было не в фокусе, а потом вдруг сразу приобрело четкость.
На широкие плечи Барышева был наброшен халат, режущий глаза своей
белизной. Барышев, кряхтя, опустился на стул возле койки и, будто они
виделись только вчера, сказал своим обычным голосом, как всегда деловито и
озабоченно:
- Ты чего же это, Белов, такой не очень веселый? - Наклонился,
прижался своей гладко выбритой щекой к лицу Иоганна, выпрямился: - Ну,
здравствуй! - Сказал: - На улице жара, а у тебя здесь хорошо, прохладно. -
Вытер платком шею, осмотрелся. - Палата персональная. - И стал выкладывать
на тумбочку из кульков фрукты и разную снедь.
Вайс внимательно и недоверчиво смотрел на Барышева, ожидая, когда
этот призрак вновь заколеблется и растает, как таяли вещи, которые он до
этого пытался разглядеть, чтобы установить, сохранилось ли у него зрение.
Но с появлением Барышева все предметы в палате приобрели твердую
устойчивость и существовали уже не как силуэты, а во всей своей вещной
плотной основательности.
Обернувшись к медицинской сестре, которая с несколько ошеломленным и
растерянным лицом стояла у двери, Барышев попросил умильным тоном:
- Нам бы, сестрица, чайку с хорошей заваркой, помосковски. Можно? А
то вы, по всему видать, его, как фашиста, только спитым поили.
- Ничего подобного, - строптиво возразила сестра, - обслуживали на
уровне своего офицерского состава.
- Ладно, - добродушно согласился Барышев. - Так, значит, чайку на
этом же уровне.
Когда полковник Барышев прибыл теперь уже в гарнизонный госпиталь,
расположенный в небольшом немецком городке, где, по полученным сведениям,
должен был находиться на излечении Белов, дежурный врач, проверив списки,
сообщил ему, что никакого Белова у них нет и не было. Есть несколько
больных и раненых советских офицеров, но тот, кого ищет полковник, среди
них не числится.
- А все-таки, может быть, есть еще какой-нибудь раненый, находящийся
на излечении? - настаивал полковник.
- Есть немец, офицер СД. - Врач поднял брови и заявил решительно: -
Но как медик я возражаю, чтобы вы его сейчас допрашивали. Это может
окончательно нарушить его психику. Травматические повреждения оказались
весьма серьезными. - Предложил: - Если желаете, можете взглянуть на него
госпитальную карту. - Объяснил: - Матерый фашист. - И тут же счел
необходимым добавить: - Но мы относимся к нему не как к военному
преступнику, для нас он только раненый, находящийся на излечении.
- Разрешите взглянуть, все-таки любопытно.
Врач подал Барышеву историю болезни.
"Гауптштурмфюрер Иоганн Вайс", - прочел Барышев, и ему понадобилась
вся его воля, чтобы сохранить спокойствие.
- Ну, и что это за птица? - вяло спросил Барышев, жадно поглядывая на
графин с водой.
- Это человек, исключительно преданный фашизму. Даже в состоянии
глубокой психической травмы, сопровождающейся общей подавленностью и
временным ослаблением зрения, слуха и функций конечностей, он сохраняет
представление о себе как о нацистском "герое". Правда, - продолжил после
небольшой паузы врач, - его психоз несколько своеобразен: ему кажется,
будто он среди своих, в немецком госпитале. И, чтобы не вызывать
дополнительных волнений, мы всячески стараемся не разубеждать его. Он в
очень плохом состоянии, и, если узнает, что находится в плену, это может
привести к летальному исходу.
- Так. - Барышев помолчал немного, потом, будто спохватившись,
одобрил: - Я, конечно, не медик, но полагаю, с точки зрения психиатрии,
ваш метод научно обоснован.
- Несомненно, - сказал доктор.
Барышев неверными пальцами взял папиросу, сунул ее в рот обратным
концом, попытался зажечь, с отвращением бросил в пепельницу, спросил с
трепетом:
- Ну, а как вы думаете - выздоровеет он?
Врач пожал плечами.
- Видите ли, - сказал он внушительно, - множественные ранения
зарубцевались удовлетворительно. Но функции мозговой деятельности - это
пока для нас тайна. Бывает, какой-нибудь внешний раздражитель воздействует
так, что весь психический аппарат внезапно обретает утраченную
устойчивость. Но может быть и обратное. Мы рассчитывали на лечение
длительным сном. Этот общий отдых нервной системы дает обычно наиболее
благоприятные результаты.
- И что же, он спит?
- Представьте, даже самые эффективно действующие препараты
снотворного бессильны. И мало того, больной притворяется, что спит: веки
его реагируют на световые раздражители, а у спящих этого не бывает.
- Слушайте, - жалобно попросил Барышев, - разрешите мне стать этим
самым благотворным раздражителем. Поймите, дорогуша, это же наш товарищ и,
попросту говоря, самый обыкновенный герой.
Доктор изумленно уставился на него. Барышев взмолился:
- Разрешите, а? - Признался: - Я сам волнуюсь. - Попросил: - Дайте
чего-нибудь, - пощелкал пальцами, - ну, вроде валерьянки, что ли... А то,
знаете, тоже нервы.
В конце концов Барышев взял себя в руки и с первой минуты, как только
вошел в палату к Белову, стал держать себя так, будто они все время были
вместе и он только отлучился ненадолго, а теперь вернулся. Оглядывая узкую
палату и как бы примериваясь, Барышев спросил Белова:
- Ты как, не возражаешь, если мне тут, у стеночки, коечку соорудят? -
Объяснил: - Я, конечно, не раненый, но для докторов был бы человек, а
болезни найдутся.
И когда по просьбе Барышева в палату внесли вторую койку, он
переоблачился в больничную одежду и сказал:
- Люблю полечиться, хотя и не часто доводилось. К хирургам, правда,
попадал - приносили. А вот так, чтобы своими ногами прийти, - все некогда.
А все-таки свой организм уважать надо: ведь благодаря ему существуем. А мы
все больше так: тело вроде тары, держит тебя, - значит, порядок. - Улегся
на койку, предложил: - Поспим, что ли? - Осведомился тревожно: - Ты как,
не храпишь?
Белов смотрел на Барышева пристально и тревожно.
Барышев надавил на кнопку звонка и, когда пришла сестра, а за ней
врач, попросил:
- Вы все-таки меня обследуйте. - Пожаловался неопределенно: -
Слабость. - И похлопал себя по покатому, мускулистому плечу. Спросил: -
Может, ревматизм? Или даже температура?
Пока врач и сестра занимались полковником, он вел с ними бесконечные
разговоры: интересовался, есть ли в пруду возле госпиталя рыба и на что
клюет, как обстоит дело со снабжением, часто ли здесь бывает кино. Когда
доктор и сестра вышли, Белов спросил с усилием:
- Они русские?
- Сестра - нет, типичная украинка, а доктор - сибиряк. - И Барышев
добавил: - Он военнослужащий, она вольнонаемная.
- РОА, - сказал Белов.
- Ну вот! - воскликнул Барышев. - Откуда же им взяться здесь, в
советском госпитале? - Попросил ласково: - Ты, Саша, успокойся. Оцени
обстановку объективно, не торопясь, с анализом всех фактов.-"Поворочался в
постели. - Не спится. Тебе чего-нибудь такого не дают, чтобы с ходу в сон?
Белов прошептал:
- Дают. Но я их в руках перетираю, таблетки, а потом сдуваю, как
пыль, чтобы не нашли, не знали, что я их не принял. - Сузил глаза. -
Усыпить хотят, я понимаю.
- Это ты молодец, ловко придумал, - похвалил Барышев. - Однако одну
одолжи от бессонницы. И себе возьми за компанию. А то я буду спать, а ты
нет - неловко.
- Нет, - сказал Белов.
- Да ты что, мне не веришь? Ну, за компанию, как говорится, по
одной?.. - Барышев подал Белову таблетку и стакан с водой, проследил,
чтобы проглотил, погладил по плечу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177