И Вайс с
удивительным мастерством справился с этим. В области массажа у него была
солидная и теоретическая и практическая подготовка. Тренеры утверждали,
что массаж не только универсальное средство от всех болезней, но и
целительный бальзам для нервной системы. Вайс в свое время прослушал
лекции массажиста, да и после тренировок на стадионе "Динамо" спортсмены
часто массировали друг друга. Так что у Иоганна был достаточный опыт.
Лансдорф, очень довольный, объявил, что еще древние римляне прибегали
к массажу: полководцы накануне сражений, а патриции перед важнешими
выступлениями в сенате.
Вайс отважился заметить, что даже Тимур, будучи отличным
кавалеристом, не пренебрегал массажем.
Лансдорф, внимательно оглядев ефрейтора, спросил, за что он получил
медаль.
Вайс скромно ответил:
- Увы, только за храбрость!
- А что у тебя есть еще?
- Голова, господин генерал!
- Я не генерал, - сухо поправил Лансдорф. Усмехнувшись, добавил: - Но
не будь нас, генералы воевали бы как слепые. Так что у тебя в голове?
- Я хотел бы быть вам полезен.
- Чем?
- Я полагаю, вы знаете о каждом больше, чем он сам о себе знает...
- Да, конечно!
- Мне кажется, майор Штейнглиц и капитан Дитрих не совсем точно
поняли вас,
- Говори, я слушаю. - Лансдорф даже приподнялся на локте.
Вайс понимал, чем он рискует, но у него не было иного способа
привлечь к себе внимание Лансдорфа.
- Вы дали им понять, что чем больше будет отсев уже в самой школе,
тем больше найдется впоследствии оснований упрекнуть службы гестапо в
недостаточной осмотрительности.
- И что из этого следуетЮ?
- Надо, чтобы такой непригодный материал в известном числе все же
попадал в школы, иначе, если его не выявить, вся дальнейшая
ответственность будет ложиться на службу абвера.
- О, да ты мошенник! Где ты этому научился?
- Мой шеф, крейслейтер Функ, применял этот метод в отношении членов
"Немецко-балтийского народного объединения". Он принимал туда всех
желающих. Но потом, накануне репатриации, составил огромный список тех,
кого считал не заслуживающими доверия. И Берлин высоко оценил его заслуги
и указал на недостаточно хорошую работу агентов гестапо в Риге.
- Откуда ты знаешь?
- Я пользовался исключительным доверием господина Функа.
- Почему?
- Потому, что вы первый и последний человек, которому я счел
возможным сказать об этом. Функ ценил мою способность забывать то, что
следует помнить.
- Ты, оказывается, тщеславный, - одобрительно заметил Лансдорф.
Вайс воскликнул с полной искренностью:
- Я понял, что вы большой человек, и просто хотел обратить на себя
ваше внимание.
- И когда ты все это придумал?
- Только сейчас, - доверчиво признался Вай. - Почувствовал вашу
благосклонность и вот решился... - Прошептал: - Я немного знаю русский
язык. - Добавил поспешно: - Об этом я написал в анкете. Научился, когда
работал у русского эмигранта в Латвии. - Пояснил: - Это не совсем тот
русский язык, на котором разговаривают советские люди, но я все понимаю.
Лансдорф лежал с закрытыми глазами, лицо его было недвижимо, как у
мумии.
Вайс сказал жалобно:
- Господин майор ценит меня только как шофера, Но я был бы счастлив,
если бы кто-нибудь обратил внимание на другие мои способности.
Лансдорф открыл глаза, выпуклые, как у хищной птицы.
Вайс выдержал его обыскивающий, проникающий в самое нутро взгляд с
той же застенчивой, просительной улыбкой.
Лансдорф сказал;
- Ты иои человек, которого надо совсем немного обучить и послать в
тыл к русским. - И, покосившись на медаль Вайса, добавил иронически: - Ты
же храбрец.
Вайс похолодел, у него даже пальцы на ногах свело от ощущения
провала. Вот к чему привел этот рискованный разговор, который он затеял,
преследуя совершенно иную цель. Выходит, он просчитался, не сумел оценить
этого сибаритствующего старика. Не надо было навязываться ему. А как не
навязываться, когда он стоит гораздо ближе, чем даже Штейнглиц, к тому
источнику сведений, куда так стремился Иоганн? И как узнать, действительно
ли Лансдорф счел его подходящим для работы в тылу противника или только
хотел испытать его?
Раздумывать было некогда, и скорее машинально, чем сознательно, Вайс
сказал довольным голосом:
- Благодарю вас, господин Лансдорф. Надеюсь, вы не будете сожалеть о
своем решении.
- А почему бы я мог сожалеть? - сощурившись осведомился Лансдорф.
- Дело в том, - сказал Вайс, - что у меня настолько типичная
внешность, что в Риге любой латыш сразу узнавал во мне немца, а русские -
тем более. - Торопливо добавил: - Но это ничего не значит. Я, как истинный
немец, готов отдать жизнь за фюрера, и, можете верить мне, если придется
погибнуть, я погибну там с честью, как немец.
Лансдорф долго, внимательно разглядывал Вайса. Потом сказал с
сожалением:
- Да, ты прав. Ты типичный немец. Тебя можно было бы выставить в
расовом отделе партии как живой образец арийца. Но я подумаю о тебе, -
пообещал Лансдорф, движением руки отсылая Иоганна.
Накануне этого опасного разговора Иоганн долго размышлял, как ему
вести себя в новой обстановке, которая хотя и благоприятно складывалась
для него, но таила угрозу изоляции. Он не хотел быть снова обречен на
бездействие, как в прошлый раз, когда попал на секретный объект абвера,
где готовили группу русских белоэмигрантов для засылки в советский тыл.
По всем данным, служба абвера начала создавать огромную сеть
разведывательно-диверсионных школ.
Это свидетельствовало и о том, что молниеносное наступление
гитлеровцев сорвалось, и о том, что провалились их надежды найти поддержку
среди некоторой части населения Советской страны. И не "пятая колонна", на
которую они рассчитывали, ожидала их на советской земле, а мощные удары
партизанских соединений.
Тогда решили мобилизовать все способы ведения тайной войны. Провести
гигантские диверсии, массовые террористические акты на территории
Советской страны. И это становилось уже не тактикой, а стратегией военных
операций. Немецкий генеральный штаб и все секретные службы Третьей империи
объединились для выполнения этой задачи.
И не случайно Лансдорф оказался видным работником СД. Выяснив это,
Вайс решил сыграть на соперничестве между абвером и гестапо. Сыграть с
таким расчетом, чтобы можно было поверить в его абверовский патриотизм и
готовность пойти на любую подлость ради этого патриотизма. Ибо старая лиса
Лансдорф не поверил бы ни в какой иной патриотизм, кроме карьеристского,
служебного рвения. Решился на риск Иоганн не сразу, а после того, как
ознакомился с блокнотом Лансдорфа, вернее, с одной записью в нем,
сделанной четким, несколько старомодным почерком: "Советские
военнопленные, находясь в лагерях, продолжают автоматически сохранять
нравы и обычаи, свойственные их политической системе, и создают тайные
организации коммунистов, которые и управляют людьми.
Длы выявления таких "руководящих" лиц службы гестапо имеют в среде
заключенных осведомителей - наиболее ценный проверенный материал для
разведывательно-диверсионных школ.
Но службы гестапо, чтобы сохранить этот контингент только для своей
системы, всячески скрывают его, заносят в целях маскировки в списки
неблагонадежных и даже подлежащих ликвидации.
Необходимо смело, интуитивно выявлять такой контингент в лагерях всех
ступеней и, вопреки сопротивлению гестапо, зачислять в школы".
Эту запись Лансдорф, очевидно, занес в блокнот, чтобы инструктировать
сотрудников абвера, направляемых в лагеря военнопленных для отбора
курсантов.
Вайс сделал из нее соответствующие выводы и решился поговорить с
Лансдорфом, надеясь, что это откроет ему возможность участвовать в отборе
"контингента". Он, как говорится, рискнул всем, чтобы достичь всего.
Раскрыть сеть гестаповских осведомителей - разве ради этого не стоило
рискнуть жизнью? И он рискнул, хотя и догадывался о проницательности и
неусыпной подозрительности Лансдорфа.
Но ведь поведение Вайса было убедительным, вполне достоверным. Разве
не естественно наивное, нахальное стремление юного немца выслужиться? И
разве не естественным был испуг Иоганна? Что тут странного? Шофер-ловкач,
прижившийся при своем хозяине, и вдруг - в самое пекло. Конечно, он был
испуган. Другое дело, что Иоганн испугался, когда понял, что ему предстоит
быть сброшенным на парашюте к своим, тогда как сейчас его место здесь,
среди врагов. Но Лансдорф, конечно, приписал его испуг обыкновенной
трусости.
Вайс мог вызвать подозрение и тем, что совался в тайные дела высоких
начальников. Но ведь и это так естественно. Наглец? Конечно. Он и не
скрывал этого. Скромный довольствовался бы шоферской баранкой.
Почему сказал Лансдорфу, что знает русский язык? А разве он скрывал
это? В анкете все есть, он ведь ответил на сотни различных вопросов.
Майора Штейнглица не интересовали его познания. Иоганн ему и не
навязывался, но пришел момент, когда нужно о них напомнить. Опасно? Да,
опасно. Но ведь тот, у кого он научился русскому языку, был не из тех
русских, с которыми воюют немцы. Модный художник, убежавший от русской
революции. Все это есть в анкете.
И волновало сейчас Иоганна другое. Сумеет ли он быть немцем, увидев
советских людей, брошенных в фашистские концентрационные лагеря? Как он
будет смотреть в глаза тем, кто и здесь не утратил гордости, чести,
преданности отчизне? Его обучили многому. И, кажется, он оказался неплохим
учеником. Трудно быть немцем среди фашистов, это требует высшего
напряжения всех душевных сил. И все же он стал немцем, для фашистов он
свой. Но где взять силы, чтобы быть фашистом среди советских людей? Как
вести себя? К этому его не готовили, не обучили его этому. Даже и
предположить он не мог, что придется пойти на такое самоистязание. И пойти
не потому, что приказали, а по своей инициативе, потому что это сейчас
наиболее целесообразно, нужно, необходимо.
Поступить иначе он тоже не мог. Его долг - оказаться сейчас там, где
опаснее всего быть человеком. И надо глубоко спрятать все человеческое,
забыть о том, что ты человек, советский человек. Ведь чем меньше он будет
проявлять нормальных человеческих чувств, естественных для каждого, тем
естественней он будет выглядеть перед советскими военнопленными. Они
должны видеть в нем фашиста, только фашиста, ненавистного врага. И какая
же пытка быть фашистом в глазах этих людей, остающихся настоящими людьми
даже там, где делается все, чтобы убить в человеке все человеческое, а
только потом физически уничтожить его!
Все это было страшно, и он даже не обрадовался, когда через несколько
дней фон Дитрих сказал, как бы между прочим, что Вайс получил повышение по
службе и будет числиться теперь переводчиком при втором отделе "Ц", но,
пока нет другого шофера, нужно подготовиться к длительной поездке. Нет,
Иоганн не обрадовался своему успеху в рискованной операции с Лансдорфом.
Не будет ли его победа поражением? Не переоценил ли он себя, хватит ли у
него металла в душе, чтобы выдержать те духовные инквизиторские пытки, на
которые он себя обрек?..
Но все это было в душе Иоганна, а ефрейтор Вайс в ответ поклонился
Дитриху и, по-видимому ошалев от счастья, нечленораздельно пробормотал,
что готов ему служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
удивительным мастерством справился с этим. В области массажа у него была
солидная и теоретическая и практическая подготовка. Тренеры утверждали,
что массаж не только универсальное средство от всех болезней, но и
целительный бальзам для нервной системы. Вайс в свое время прослушал
лекции массажиста, да и после тренировок на стадионе "Динамо" спортсмены
часто массировали друг друга. Так что у Иоганна был достаточный опыт.
Лансдорф, очень довольный, объявил, что еще древние римляне прибегали
к массажу: полководцы накануне сражений, а патриции перед важнешими
выступлениями в сенате.
Вайс отважился заметить, что даже Тимур, будучи отличным
кавалеристом, не пренебрегал массажем.
Лансдорф, внимательно оглядев ефрейтора, спросил, за что он получил
медаль.
Вайс скромно ответил:
- Увы, только за храбрость!
- А что у тебя есть еще?
- Голова, господин генерал!
- Я не генерал, - сухо поправил Лансдорф. Усмехнувшись, добавил: - Но
не будь нас, генералы воевали бы как слепые. Так что у тебя в голове?
- Я хотел бы быть вам полезен.
- Чем?
- Я полагаю, вы знаете о каждом больше, чем он сам о себе знает...
- Да, конечно!
- Мне кажется, майор Штейнглиц и капитан Дитрих не совсем точно
поняли вас,
- Говори, я слушаю. - Лансдорф даже приподнялся на локте.
Вайс понимал, чем он рискует, но у него не было иного способа
привлечь к себе внимание Лансдорфа.
- Вы дали им понять, что чем больше будет отсев уже в самой школе,
тем больше найдется впоследствии оснований упрекнуть службы гестапо в
недостаточной осмотрительности.
- И что из этого следуетЮ?
- Надо, чтобы такой непригодный материал в известном числе все же
попадал в школы, иначе, если его не выявить, вся дальнейшая
ответственность будет ложиться на службу абвера.
- О, да ты мошенник! Где ты этому научился?
- Мой шеф, крейслейтер Функ, применял этот метод в отношении членов
"Немецко-балтийского народного объединения". Он принимал туда всех
желающих. Но потом, накануне репатриации, составил огромный список тех,
кого считал не заслуживающими доверия. И Берлин высоко оценил его заслуги
и указал на недостаточно хорошую работу агентов гестапо в Риге.
- Откуда ты знаешь?
- Я пользовался исключительным доверием господина Функа.
- Почему?
- Потому, что вы первый и последний человек, которому я счел
возможным сказать об этом. Функ ценил мою способность забывать то, что
следует помнить.
- Ты, оказывается, тщеславный, - одобрительно заметил Лансдорф.
Вайс воскликнул с полной искренностью:
- Я понял, что вы большой человек, и просто хотел обратить на себя
ваше внимание.
- И когда ты все это придумал?
- Только сейчас, - доверчиво признался Вай. - Почувствовал вашу
благосклонность и вот решился... - Прошептал: - Я немного знаю русский
язык. - Добавил поспешно: - Об этом я написал в анкете. Научился, когда
работал у русского эмигранта в Латвии. - Пояснил: - Это не совсем тот
русский язык, на котором разговаривают советские люди, но я все понимаю.
Лансдорф лежал с закрытыми глазами, лицо его было недвижимо, как у
мумии.
Вайс сказал жалобно:
- Господин майор ценит меня только как шофера, Но я был бы счастлив,
если бы кто-нибудь обратил внимание на другие мои способности.
Лансдорф открыл глаза, выпуклые, как у хищной птицы.
Вайс выдержал его обыскивающий, проникающий в самое нутро взгляд с
той же застенчивой, просительной улыбкой.
Лансдорф сказал;
- Ты иои человек, которого надо совсем немного обучить и послать в
тыл к русским. - И, покосившись на медаль Вайса, добавил иронически: - Ты
же храбрец.
Вайс похолодел, у него даже пальцы на ногах свело от ощущения
провала. Вот к чему привел этот рискованный разговор, который он затеял,
преследуя совершенно иную цель. Выходит, он просчитался, не сумел оценить
этого сибаритствующего старика. Не надо было навязываться ему. А как не
навязываться, когда он стоит гораздо ближе, чем даже Штейнглиц, к тому
источнику сведений, куда так стремился Иоганн? И как узнать, действительно
ли Лансдорф счел его подходящим для работы в тылу противника или только
хотел испытать его?
Раздумывать было некогда, и скорее машинально, чем сознательно, Вайс
сказал довольным голосом:
- Благодарю вас, господин Лансдорф. Надеюсь, вы не будете сожалеть о
своем решении.
- А почему бы я мог сожалеть? - сощурившись осведомился Лансдорф.
- Дело в том, - сказал Вайс, - что у меня настолько типичная
внешность, что в Риге любой латыш сразу узнавал во мне немца, а русские -
тем более. - Торопливо добавил: - Но это ничего не значит. Я, как истинный
немец, готов отдать жизнь за фюрера, и, можете верить мне, если придется
погибнуть, я погибну там с честью, как немец.
Лансдорф долго, внимательно разглядывал Вайса. Потом сказал с
сожалением:
- Да, ты прав. Ты типичный немец. Тебя можно было бы выставить в
расовом отделе партии как живой образец арийца. Но я подумаю о тебе, -
пообещал Лансдорф, движением руки отсылая Иоганна.
Накануне этого опасного разговора Иоганн долго размышлял, как ему
вести себя в новой обстановке, которая хотя и благоприятно складывалась
для него, но таила угрозу изоляции. Он не хотел быть снова обречен на
бездействие, как в прошлый раз, когда попал на секретный объект абвера,
где готовили группу русских белоэмигрантов для засылки в советский тыл.
По всем данным, служба абвера начала создавать огромную сеть
разведывательно-диверсионных школ.
Это свидетельствовало и о том, что молниеносное наступление
гитлеровцев сорвалось, и о том, что провалились их надежды найти поддержку
среди некоторой части населения Советской страны. И не "пятая колонна", на
которую они рассчитывали, ожидала их на советской земле, а мощные удары
партизанских соединений.
Тогда решили мобилизовать все способы ведения тайной войны. Провести
гигантские диверсии, массовые террористические акты на территории
Советской страны. И это становилось уже не тактикой, а стратегией военных
операций. Немецкий генеральный штаб и все секретные службы Третьей империи
объединились для выполнения этой задачи.
И не случайно Лансдорф оказался видным работником СД. Выяснив это,
Вайс решил сыграть на соперничестве между абвером и гестапо. Сыграть с
таким расчетом, чтобы можно было поверить в его абверовский патриотизм и
готовность пойти на любую подлость ради этого патриотизма. Ибо старая лиса
Лансдорф не поверил бы ни в какой иной патриотизм, кроме карьеристского,
служебного рвения. Решился на риск Иоганн не сразу, а после того, как
ознакомился с блокнотом Лансдорфа, вернее, с одной записью в нем,
сделанной четким, несколько старомодным почерком: "Советские
военнопленные, находясь в лагерях, продолжают автоматически сохранять
нравы и обычаи, свойственные их политической системе, и создают тайные
организации коммунистов, которые и управляют людьми.
Длы выявления таких "руководящих" лиц службы гестапо имеют в среде
заключенных осведомителей - наиболее ценный проверенный материал для
разведывательно-диверсионных школ.
Но службы гестапо, чтобы сохранить этот контингент только для своей
системы, всячески скрывают его, заносят в целях маскировки в списки
неблагонадежных и даже подлежащих ликвидации.
Необходимо смело, интуитивно выявлять такой контингент в лагерях всех
ступеней и, вопреки сопротивлению гестапо, зачислять в школы".
Эту запись Лансдорф, очевидно, занес в блокнот, чтобы инструктировать
сотрудников абвера, направляемых в лагеря военнопленных для отбора
курсантов.
Вайс сделал из нее соответствующие выводы и решился поговорить с
Лансдорфом, надеясь, что это откроет ему возможность участвовать в отборе
"контингента". Он, как говорится, рискнул всем, чтобы достичь всего.
Раскрыть сеть гестаповских осведомителей - разве ради этого не стоило
рискнуть жизнью? И он рискнул, хотя и догадывался о проницательности и
неусыпной подозрительности Лансдорфа.
Но ведь поведение Вайса было убедительным, вполне достоверным. Разве
не естественно наивное, нахальное стремление юного немца выслужиться? И
разве не естественным был испуг Иоганна? Что тут странного? Шофер-ловкач,
прижившийся при своем хозяине, и вдруг - в самое пекло. Конечно, он был
испуган. Другое дело, что Иоганн испугался, когда понял, что ему предстоит
быть сброшенным на парашюте к своим, тогда как сейчас его место здесь,
среди врагов. Но Лансдорф, конечно, приписал его испуг обыкновенной
трусости.
Вайс мог вызвать подозрение и тем, что совался в тайные дела высоких
начальников. Но ведь и это так естественно. Наглец? Конечно. Он и не
скрывал этого. Скромный довольствовался бы шоферской баранкой.
Почему сказал Лансдорфу, что знает русский язык? А разве он скрывал
это? В анкете все есть, он ведь ответил на сотни различных вопросов.
Майора Штейнглица не интересовали его познания. Иоганн ему и не
навязывался, но пришел момент, когда нужно о них напомнить. Опасно? Да,
опасно. Но ведь тот, у кого он научился русскому языку, был не из тех
русских, с которыми воюют немцы. Модный художник, убежавший от русской
революции. Все это есть в анкете.
И волновало сейчас Иоганна другое. Сумеет ли он быть немцем, увидев
советских людей, брошенных в фашистские концентрационные лагеря? Как он
будет смотреть в глаза тем, кто и здесь не утратил гордости, чести,
преданности отчизне? Его обучили многому. И, кажется, он оказался неплохим
учеником. Трудно быть немцем среди фашистов, это требует высшего
напряжения всех душевных сил. И все же он стал немцем, для фашистов он
свой. Но где взять силы, чтобы быть фашистом среди советских людей? Как
вести себя? К этому его не готовили, не обучили его этому. Даже и
предположить он не мог, что придется пойти на такое самоистязание. И пойти
не потому, что приказали, а по своей инициативе, потому что это сейчас
наиболее целесообразно, нужно, необходимо.
Поступить иначе он тоже не мог. Его долг - оказаться сейчас там, где
опаснее всего быть человеком. И надо глубоко спрятать все человеческое,
забыть о том, что ты человек, советский человек. Ведь чем меньше он будет
проявлять нормальных человеческих чувств, естественных для каждого, тем
естественней он будет выглядеть перед советскими военнопленными. Они
должны видеть в нем фашиста, только фашиста, ненавистного врага. И какая
же пытка быть фашистом в глазах этих людей, остающихся настоящими людьми
даже там, где делается все, чтобы убить в человеке все человеческое, а
только потом физически уничтожить его!
Все это было страшно, и он даже не обрадовался, когда через несколько
дней фон Дитрих сказал, как бы между прочим, что Вайс получил повышение по
службе и будет числиться теперь переводчиком при втором отделе "Ц", но,
пока нет другого шофера, нужно подготовиться к длительной поездке. Нет,
Иоганн не обрадовался своему успеху в рискованной операции с Лансдорфом.
Не будет ли его победа поражением? Не переоценил ли он себя, хватит ли у
него металла в душе, чтобы выдержать те духовные инквизиторские пытки, на
которые он себя обрек?..
Но все это было в душе Иоганна, а ефрейтор Вайс в ответ поклонился
Дитриху и, по-видимому ошалев от счастья, нечленораздельно пробормотал,
что готов ему служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177