Комендант сказал:
- Нет, не пристрелян.
- Напрасно, - пожурил Вайс. - Значит, если я промахнусь, отвечать
будете вы.
- Правильно, - согласился Герд. - Это - серьезное упущение.
Крмендант взглянул на часы.
- Пора. Пообедать придется в самолете.
Солдат помог им надеть парашюты.
Вайс подошел к Герду, протянул руку:
- До ссвидания, господин ротмистр.
Но Герд, будто не видя протянутой руки, с недоступным выражением лица
произнес сухо:
- Желаю вам с честью выполнить ваш долг.
Иоганн мельком поймал тусклый, неприязненный взгляд Герда и сделал
вывод, в котором, правда, еще не был окончательно уверен.
Выброску их в тыл Герд не рассматривает как подвиг. Это ясно. Герд не
сумел притвориться, будто провожает его как героя на подвиг, и тем самым
кое-что выдал Вайсу. Он чем-то озабочен. Уж не тем ли, что так откровенно
беседовал с Вайсом и, когда они были в абвергруппе N 315, слишком
подчеркивал перед офицерами свое к нему расположение? Но почему это теперь
его беспокоит?
Иоганн решил первым подняться по трапу в самолет, чтобы прыгать
последним. Зачем? Чтобы выгадать лишние минуты. Они могут пригодиться.
Окна в кабине самолета были заклеены черной бумагой, в какую обычно
заворачивают фотопленку.
Самолет выкатился на взлет тотчас, как захлопнулась дверца за Хакке,
- у Хакке на груди была подвешена рация, он вошел последним.
Батареи с питанием находились у Синицы.
Несколько минут летели в полном мраке, потом зажглась лампочка в
потолочном плафоне.
Синица объявил, что помирать на голодное брюхо не собирается, и
развернул свой пакет с едой. На каждого была бутылка водки.
Хакке почти не притронулся к еде, но, держа бутылку в руке, часто
отхлебывал понемножку из горлышка.
Синица ел и пил смачно. Он быстро охмелел, стал болтливым.
Подбрасывая на ладони ампулку с ядом, сказал, нежно на нее поглядывая:
- Говорят, мгновенно: раз - и готов.
- Кто говорит? - спросил Вайс. - Те, кто пробовал?
- Правильно! - расхохотался Синица. Потом спросил с надеждой: - Все ж
таки химия, а вы, немцы, в ней великие мастера, не то что мы, сиволапые...
- Вздохнул: - Эх, Россия! - Дунул на другую ладонь: - Была - и нет. -
Пожаловался: - А я все ж таки хухрик.
Вайс спросил:
- Хухрик? Это что по-русски?
- Так... - сказал печально Синица. - Вроде тех, кто сами себя
обмошенничивают, а других не умеют. Небось те, кто поумнее, сидят себе в
Берлине на заседаниях и сочиняют контрреволюции, а тех, кто попроще, тех,
как меня вот, швыряют, будто мусор с балкона на головы прохожим.
- Вам это не нравится?
- Нет, почему же! - насторожился Синица. - У каждого своя доля.
Хакке явно презирал Синицу, недовольный, очевидно, тем, что этого
русского поставили с ним как-бы в равное положение. Он сказал доверительно
Вайсу:
- Я полагаю, что этот тип должен быть только нашим носильщиком.
Вайс кивнул. Снова отхлебнув из бутылки, Хакке пробормотал
раздраженно:
- Я полагаю, моя кандидатура была выбрана господином ротмистром
потому, что я сообщил партии о некоторых его чрезвычайно вольных взглядах.
- И что же? - спросил Вайс.
Побагровев, Хакке ответил озлобленно:
- Мне дали строжайше понять, что господа, подобные Герду, находятся
вне досягаемости. И мы, наци, обязаны им, а не они нам. Как вам это
нравится?
- Насколько я помню, - строго сказал Вайс, - все крупнейшие
промышленники и финансисты оказала фюреру поддержку в самом начале его
пути, о чем я вам не рекомендовал бы забывать.
- Да, - согласился Хакке, - это верно. Но я проливал кровь за фюрера.
- Да, но не на фронте и не свою.
Хакке задумался, потом сказал обиженно:
- С гестаповцами так не обращаются, как со мной, их не посылают на
подобные задания, они работают в тылу...
- Почему же вам выпала эта участь?
Хакке опять приложился к бутылке, еще больше побагровел, закашлялся,
вытер мокрый рот ладонью и прошептал, дохнув в лицо Вайса перегаром:
- Потому, что я, как и многие другие ветераны движения, многовато
знаю кое о чем таком... Поэтому вот, - Хакке похлопал себя по спине, где,
как горб, возвышался парашют, - меньше свидетелей. Людвиг Рем предупреждал
нас, что фюрер пойдет за наш счет на сделку. Вот и получилось, - он
скривил рот, - господин Герд - фигура. А я, старый ветеран, наци, - у
этого фабриканта под каблуком... И фюрер тоже.
- Господин Хакке, - осуждающе произнес Вайс, - я не желаю слушать
ваши рассуждения.
Хакке откинулся к стенке кабины, внимательно и долго смотрел на
Вайса, потом сказал совершенно трезвым тоном:
- Это не мои рассуждения.
- А чьи же?
- А ты как думаешь, - грубо заявил Хакке, - мне безразлично, с кем я
буду работать? Нет, парень, не безразлично. Я тебя пощупал. Понял?
- И что же?
- А ничего, - сказал Хакке. - Ничего. Сойдешь за ангелочка. Только
вот, лумаю, советские тебя сразу отгадают.
- Почему?
- Уж очень ты немец, из тех, кому еще в "гитлерюгенд" вкалачивали,
каким должен быть немец.
- Да, я такой, - с гордостью согласился Вайс.
- Но ни кто не будет знать, что ты и с петлей на шее захочешь
поорать: "Хайль Гитлер!" Ни кто.
- А ты где в это время будешь? - спросил Вайс. Предупредил: -
Ветеран! Запомни: струсишь - я тебя сразу же к твоему Рему отправлю...
- Правильно, - сказал Хакке. - Правильно говоришь, командир.
Настоящие слова, - и протянул руку.
Но Вайс не подал своей. Сказал холодно:
- Ладно, посмотрим, каков ты там будешь.
- Тоже правильно. - И Хакке, довольно улыбаясь, объявил: - Крепкий ты
парень, вот такой, какие нам нужны.
И, слушая Хакке и говоря с ним, Иоганн упорно думал, чем вызвано
решение "штаба Вали" забросить его в тыл. Он засек время взлета, по его
расчетам, самолет уже должен был миновать линию фронта и лететь над
советской территорией. Но моторы почему-то работают на одном и том же
режиме, и нет расслабляющего ощущения высоты. Вайс знал, что по инструкции
самолету полагается брать над территорией противника потолок от четырех
тысяч до шести тысяч метров и кабина снабжена кислородными аппаратами.
Странно.
Потом он думал о том, что ему придется сразу же овладеть рацией
Хакке. Надо дать знать Центру об опасности, которую представляет сейчас
группа, куда входит Гвоздь, а также сообщить о месте своего приземления.
Но как завладеть рацией? Применить оружие?
Он может пристрелить и Хакке и Синицу еще в воздухе, когда те будут
висеть под ним на парашютах: ведь он прыгает последним.
Но тогда безвозвратно, необратимо погибнет Иоганн Вайс. Останется
только Александр Белов, по существу погубивший ефрейтора абвера Вайса,
бесценного человека. А его долг - спасти Вайса, сохранить Вайса и вернуть
Вайса туда, где он должен сейчас находиться. А как тогда предотвратить
злодеяния группы, где Гвоздь оказался блокированным агентами школы "Зет"?
Заодно с ним только двое - он успел обработать двоих и в свое время
сообщил об этом Иоганну.
В кабину вошел второй пилот и приказал готовиться.
Парашюты были полуавтоматического действия: шпильку крышки дергает не
парашютист, а канатик, прикрепленный к самолету. Над люком для сбрасывания
протянут стальной трос, а на крышке парашюта уложен змейкой канатик длиной
восемь - десять метров, с карабином на конце.
Перед прыжком часть канатика отпускается, карабин защелкивается на
тросе, и разведчик вниз головой сползает по желобообразному люку.
Никакой специальной парашютной тренировки, даже объяснений,как нужно
прыгать, курсантам не дается. Сообщают лишь, что при приземлении ноги надо
держать вместе, а падать на бок.
Эти же рекомендации получили Вайс, Хакке и Синица.
Командование "штаба Вали" считало нецелесообразным расходовать
моторесурсы и горючее на обучение курсантов парашютным прыжкам. И так как
обычно при приземлении кто-нибудь из агентов получал тяжелые травмы,
старшему группы вменялось в обязанность бесшумно избавиться от раненого.
Командование "штаба Вали" - так же как и руководство других
разведывательных школ - стремилось к максимальной экономии всех
материальных средств, и снижение затрат производилось с необычайной
тщательностью. Даже зимнее обмундирование агентам выдавали непарное: к
суконной гимнастерке - бумажные брюки или наоборот. Вот почему добротные
советские офицерские шинели не получал никто.Их, если они были,
распарывали и отсылали в посылках своим домашним.
Первым сполз по желобу Хакке, за ним Синица.
Светящееся звездное пространство океаном повисло над головой Иоганна,
он окунулся в белый мрак облачности, а потом в темные сумерки ночи.
Он начал подбирать стропы с одной сторны, чтобы приземлиться
несколько в стороне от своих напарников, рассчитывая на возможность
случайной встречи с кем-нибудь из советских людей, когда он пойдет на
сближение.
Глядя вниз на всплывающую навстречу землю, Иоганн заметил отчетливую
выпуклую сетку межей, которую не мог скрыть слабый снежный покров, а в
стороне мелькнуло острие кирхи. Вот разгадка того, чему он так тщетно
искал объяснения!
Иоганн стал быстро подбирать стропы, теперь уже для того, чтобы
сблизиться при приземлении с напарниками. Поздно. Он поджал ноги, принял
удар и повалился набок, на вздутое полотнище парашюта.
Отстегнув и закопав порашют, поспешно зашагал к месту приземления
напарников. Но вдруг остановился, вынул пистолет, сел на корточки, снял
ушанку и, засунув в нее руку с пистолетом, нажал спусковой крючок.
Щелчок. Выстрела не было. Оттянул ствол, повторил все сначала -
выстрела не было. А когда он вынул из гранаты запал и осмотрел его,
латунная трубка со взрывчаткой оказалась пустой.
"Ловко. Значит, вот что они со мной затеяли. Ладно."
Иоганн уже не шел, а бежал через поляну к темнеющей опушке леса, где,
как он и предполагал, его ожидали напарники.
Хакке, уже с наушниками на голове, сидел у рации.
- Приказано идти прямо по просеке, в сторожку лесника, и там ждать
дальнейших указаний.
Сторожка оказалась нежилой, заброшенной. Возле печки Иоганн увидел
полуобгоревшие клочки польского букваря, а на пустой пыльной консервной
банке, стоявшей на подоконнике, была датская этикетка.
Пока Хакке переплетал антенным канатиком бельевую веревку, висевшую
во дворе, чтобы замаскировать антенну, Вайс мысленно собирал воедино все
им подмеченное, обнаруженное и окончательно утверждался в том, что стал
объектом проверочной комбинации, задуманной и сымпровизированной Дитрихом.
И сознание, что теперь он может принимать решения не вслепую, вселяло в
него бодрость и уверенность в себе.
Вайс запретил разводить огонь. Поужинали всухомятку. Приказав Синице
нести дежурство первым, он предложил Хакке выспаться как следует. И сам
тоже лег на дощатый топчан.
В сторожке пахло гнилью, сыростью. Спать на голых досках было жестко,
зябко. Но Иоганн приказал себе уснуть, ни о чем не думать, так как надо
отдохнуть, вернуть свежесть ясной и четкой мысли.
И, думая о том, что не надо ни о чем думать, он уснул.
Их взяли на рассвете.
Синица сидел на земле, раскачивался, стонал, прижимая ладонь к
окрквавленной голове. С ним не церемонились, пинками заставили подняться.
Хакке, связанный, корчась, скрипел зубами. Но его никто не бил, как
не били и Вайса, только ныли руки, скрученные за спиной куском антенного
канатика.
Два парашюта, выпачканные землей, как улики внесли в сторожку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177