- Непорядок, - осудил Барышев. Приказал строго: - А ну, мобилизуй
волевой импульс! - Скомандовал: - Спать! Инициатива моя, исполнение - мы
оба. - И погасил настольную лампу.
Но за окнами еще было светло. Как ни старался Барышев, уснуть не
смог. Искоса приоткрыв глаза, увидел, что Белов спит. Лицо у него было
спокойное, безмятежное, и дышал он ровно. "Волевой парень, - завистливо
подумал Барышев. И еще он подумал так же завистливо: - А может, это
молодость? Ведь молодому легче справиться с трудностями, чем человеку,
обремененному годами". И потом он уже с гордость подумал о своей работе:
"Большая она и бесконечно тонкая, сложная и требует человечности в той же
мере, как и беспощадности ко всему бесчеловечному на земле".
Белов не спал. Он только вежливо притворялся спящим, ради успокоения
Барышева.
Гибель Зубова потрясла его, но за эти годы он так научился
перебарывать себя, подавлять свои чувства, что даже теперь, в присутствии
Барышева, как бы автоматически, безотчетно не выдавал того, что пережил
при этом известии. И сейчас, лежа недвижимо, с закрытыми глазами, он думал
о Зубове, с пронзительной, напряженной ясностью видя его таким, каким он
был в то тихое раннее утро, когда они купались в озере Ванзее.
Зубов спросил его вдруг:
"Ты хотел бы прожить сверхсрочно, ну хотя бы до ста? - И тут же
заявил: - А я бы не возражал!"
И вот нет уже Зубова. Но он, как бы не покоряясь смерти, продолжал
свое существование в сознании Белова, став его вечным, незримым спутником.
...Это был бомбардировщик, дослуживающий свою службу в качестве
транспортного самолета. Пилотировали его два младших лейтенанта - молодые
летчки, окончившие училище перед самым концом войны. И оттого, что на их
гимнастерках не было ни орденов, ни медалей, на нашивок за ранения, они
казались обмундированными не по форме. И то, что пилоты были очень молоды,
и то, что вся их экипировка была новенька, словно только сегодня из
цейхгауза, и то, что лица у них были чрезвычайно озабоченны, - все это
напоминало сидящим у бортов на алюминиевых откидных скамьях армейским
пассажирам, в большинстве старшим офицерам, их самих - таких, какими они
уходили на войну.
Плексигласовый колпак в потолке кабины, под которым некогда висел у
турели пулемета бортстрелок, был весь в пробоинах, залатанных перкалем;
крановые установки над бомболюками размонтированы, и на балке с болтами,
как на вешалке, висят плащи и фуражки.
Самолет летел над территорией Германии.
Пассажиры, неловко повернув шеи, косо сидели на металлических
откидных скамьях и смотрели вниз сквозь квадратные иллюминаторы,
запотевшие после взлета.
Солнечные лучи, почти отвесно падая на землю, освещали ее так
искусно, как это умели делать старые мастера в своих идиллических
пейзажах, полных изобильного цветения и земного плодородия.
С высоты земля действительно выглядела аккуратно и тщательно
возделанной. И домики с высокими черепичными крышами казались такими же
яркими, чистенькими и уютными, как на олеографиях в учебнике Глезера и
Петцольда, по которому задолго до войны изучали в школе немецкий язык
многие из тех, уже пожилых людей, что летели в самолете. И сейчас они
внимательно смотрели на эту землю, с которой природа и труд людей уже
начали стирать то, что некогда называлось плацдармами, рубежами, передним
краем, где происходили сражения с такой интенсивностью огня, что думалось,
почва оплавится и навечно застынет черной, остекленевшей, как базальт,
массой и ни былинки не взойдет на ней.
В этой войне человечество потеряло миллионы жизней. И среди погибших
были те, кто мог бы своим гением и трудом даровать людям величайшие
открытия, указать новые пути покорения природы, совершенствования
человека. Но они были убиты.
Германский фашизм выпестовали не одни немецкие империалисты - в
расчете на дележ добычи им тайно помогали их западные пайщики. В ходе
второй мировой войны эти пайщики не раз колебались, боясь упустить момент,
когда следует примкнуть к сильнейшему. И только разгром фашистских армий
положил конец колебаниям. Но не радость вызвала у них победа, а тревогу.
Советская Армия помогла народам оккупированных фашистами стран Европы,
сражавшимся в отрядах Сопротивления, изгнать оккупантов с их земли. И
теперь эти народы могли продолжать борьбу за социальную свободу.
Так и произошло в странах Восточной Европы - они стали
социалистическими. К этому же шли немцы, жившие на освобожденной Советской
Армией восточной территории Германии. И на этой территории советские
воинские части всячески стремились, чтобы страна быстрее поднялась из
развалин и народ ее, идя по избранному им пути, мог начать строить новую
Германию.
Вот почему большинство пассажиров так озабоченно и внимательно
смотрели в иллюминаторы: самолет летел над Германией, на полях которой
поднимались всходы нового урожая - первого после войны хлеба.
Смотрел в теплый от солнца иллюминатор и Александр Белов. На его
гимнастерке, как и у молодых пилотов, не было ни орденов, ни медалей. И
обмундирование у него было такое же новенькое, как у них. Выбритая голова
со следами снятых швов, глубоко ввалившиеся глаза, скорбные морщины у губ,
седина у висков - все это невольно вызывало любопытство пассажиров.
По возрасту - фронтовик. Но нет ни одной награды, - значит, штрафник.
А может, бывший военнопленный, попавший в концлагерь в самом начале войны?
Когда сидевший рядом полковник осведомился, с какого года Белов на
фронте и в каких сражениях участвовал, тот несколько растерялся, потом
объяснил:
- Я, собственно, в тылу...
Полковник посмотрел на заметно впавшую грудь Белова и, снисходительно
застегивая пуговицу на кармашке его гимнастерки, заметил наставительно:
- Когда бывало туго, то, знаете, всех тыловиков под гребенку - на
передний край. И сражались. Многих я сам лично представил к
правительственным наградам.
- Да, конечно, - согласился Белов.
- Значит, в фашистских лагерях довелось побывать? - догадливо решил
полковник.
- Приходилось...
- И вынесли?
- Выходит, так, - сказал Белов.
Полковник повернулся к нему крутой спиной и больше уже не заводил
разговора.
Самолет вошел в облачность. Стало тускло, сумрачно.
Белов посмотрел на спину полковника и сразу вспомнил Зубова,
вспомнил, как тот, кряхтя, задрал на своей, такой же широкой спине
немецкий китель и попросил:
"А ну, погляди, чего у меня там. Не сильно, а? - И похвастал: - Он
меня ранил, но я его не убил, воздержался. Понимаешь, пожалел: уж очень
молоденький".
Это было после очередного налета группы Зубова на базу горючего в
районе железной дороги. Морщась от боли, но смеясь глазами, Зубов сказал
раздумчиво:
"Интересно было бы с карандашиком подсчитать, скольких
самолетов-вылетов мы немцев лишили. Просто так, для удовольствия".
А потом перед Беловым возникло лицо Зубова, когда тот, склонившись,
выбрасывал из самолета на взлетную полосу свой парашют. Поймав удивленный
взгляд Белова, он одобряюще подмигнул ему и даже попытался пожать плечами:
мол, ничего не поделаешь, так надо.
Но вот образ Зубова будто растворился, исчез, и Белов увидел другое
лицо - запрокинутое, со свисающим на лоб лоскутом кожи. Это было лицо
Бруно. И когда взгляд Бруно встретился с его взглядом, полным отчаяния,
Бруно слегка повел головой, как бы безмолвно объясняя все то же: так надо.
- Может, закурите? - наклонился к Белову майор-танкист с новенькой
золотой звездочкой на кителе. Добавил участливо: - Очевидно, здорово о
советском табачке соскучились? - Протянул всю пачку. - Возьмите.
- Спасибо, у меня есть.
- Значит, снабдили в дорогу. - И майор сообщил: - Я сам в плену был,
но убежал. Нетяжелое ранение оказалось, как очухался, сразу и убежал. А
вот под трибуналом я не был. Чего не было, того не было. - Сказал твердо:
- Но если человек кровью вину искупил... Металла на груди у него нет, но,
значит, он есть в сердце. Сейчас важно одно: годен человек для дальнейшего
прохождения - уже не службы - жизни или не годен. Горе людское заживить,
жизнь наладить - отощали. - Махнул рукой в сторону иллюминатора. - Двоих
братьев своих здесь оставил. Вернусь домой один. Что матери скажу?
"Здрасте!" - "А где другие?" - "Нет". А я живой. Разве после этого Звездой
своей я ее обрадую? Нет.
- Вы неправы, - возразил Белов. - Если б наши люди не совершили
невиданного подвига, погибли бы еще миллионы братьев, отцов, сыновей.
- Верно, - согласился майор. - Подвиг - это, в сущности, что? Один
делает то, что под силу нескольким. Значит, остальным жить. Вроде как
спасаешь их. Правильно? Я так в бою и думал: не сшибу их танк - он наш
сшибет. Ну и сшибал. Когда боишься, что изза тебя свои погибнут, за себя
не боишься.
Самолет прорезал облачность, снова появилось солнце. Из рубки вышел
второй пилот, объявил торжественно:
- Товарищи, пересекаем государственную границу Советского Союза. -
Выждал, произнес тихо: - А то некоторые фронтовики обижаются, когда не
информируем, что уже Родина.
Белов не отрывался от иллюминатора.
Огромная теплая земля отчизны, изборожденная шрамами оборонительных
полос и круглыми вмятинами бомбовых воронок с мерцающей в них темной
водой, лежала в мягкой зелени лесов могуче и просторно. И Белову казалось,
что самолет не чсам пошел на снижение, а это он силой тяготения всего
своего существа вынуждает его идти все ближе и ближе к земле.
Провожая Белова на немецком аэродроме, Барышев сказал:
- Значит, так: сначала в наградной отдел и только потом, при всех
орденах, - в управление. Ты знай: я человек тщеславный, мой кадр - моя
гордость. Да не забудь, отцу скажи: если поедете на рыбалку, мотылей пусть
берет из моего тайника.
Надя отозвала Белова в сторону, раскрыла сумку и, строго глядя в
глаза, приказала:
- Запомните: здесь, в бумаге, курица, четыре крутых яйца, масло в
коробочке, какао в термосе. Папа велел передать: вы обязательно должны
нормально питаться.
Белов посмотрел жалобно в ее, как всегда, чуть надменное лицо с
коротким носиком, еще по-детски пухлыми губами, серозеленые глаза под
сенью ресниц. Спросил:
- А вы?
- Что я?
- Вы будете в Москве?
Надя удивленно повела плечами.
- Но мы ведь там живем. - Подала твердую маленькую руку. Напомнила: -
А витамины принимать до еды. Они в коробочке из-под капсюлей для
взрывателей.
- Я буду скучать без тебя! - сказал Генрих.
- Я тоже, - грустно улыбнулся Белов.
Генрих обернулся к Барышеву:
- Такими немцами, как Иоганн, можно гордиться!
- Ничего, - сказал Барышев. - Мой Белов ему не уступит. Ну, всё.
Время.
И Белов, чтобы как можно дольше видеть эти дорогие ему лица, пятясь,
поднялся по трапу.
А сейчас самолет все снижался и снижался, словно скатывался по
стеклянному склону. Как только колеса туго коснулись земли, внезапно исчез
один из пассажиров, незримо летевший в самолете, - Иоганн Вайс. Он исчез
безмолвно, бесследно. Не было больше двойника у Александра Белова. Майор
Белов остался один. На мгновение его охватило чувство одиночества. Но это
ощущение покинуло его так же неожиданно быстро, как и появилось.
И никто, даже Александр Белов, не почтил торжественным вставанием
гибель Иоганна Вайса. Никто!
Белов жадно и нетерпеливо искал глазами среди встречающих лицо матери
- самого главного для него человека на свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177