Больше всего их интересовало, получат ли они после того, как
выполнят задание, - если, конечно, останутся живы, - право на немецкое
гражданство или хотя бы возможность занять выгодные должности на
оккупированной территории.
Одни задавали такие вопросы заинтересованно, по-деловому, другие, как
смутно предполагал Вайс, только для того, чтобы внушить, будто они
действительно рассчитывают на награду, стараясь прикрыть подобными
вопросами то, что они хотели утаить здесь от немцев.
Иоганну приходилось вести допрос с утра до позднего вечера. В бараке
пахло дезинфекцией, пропитанной потом обувью, прогоклой грязью немытых
человеческих тел.
Мучительнее всего было смотреть в глаза этим людям - у одних
распахнутые в молчаливом вопле отчаяния, со зрачками как запекшиеся черной
кровью сквозные раны. Такие немо кричащие глаза, верно, бывают у людей,
неотвратимо приговоривших себя к самоубийству.
У других - сощуоенные, узкие, как лезвие, оледеневшие в
ожесточенности на себя и на всех, выражающие безоглядную готовность на что
угодно.
У третьих - юркие, прытко бегающие, неуловимые, и в этой неуловимости
таилась живучая сила коварной изворотливости.
Были глаза мертвые, с остановившимся взглядом, как у человека,
отрешившегося от жизни и продолжающего существование помимо своей воли и
сознания.
Были блестящие, злые, и зрачки их зияли чернотой наведенного
пистолетного дула. Патроны кончились, но у человека теплится тайная
надежда, что остался еще один, последний, и он колеблется: сохранить его в
последнее мгновение для себя или выстрелить во врага?..
Были белые, бараньи, одинаково взирающие на все, на что бы ни упал их
взгляд, взгляд равнодушного домашнего животного.
Были сверкающие, словно горящие изнутри, как у тифозных, охваченных
бредом, когда утрачиваеися представление о времени, о себе и правда так
сплетается с вымыслом, что все, даже собственное существование, кажется
недостоверным, лживым.
Были и такие, которые обладали способностью сохранять непроницаемое
спокойствие. И казалось, будто эти глаза созданы не из живой человеческой
плоти, а из стекла и, подобно искусственным, служат только для того, чтобы
не страшить людей пустыми темными впадинами глазниц.
Были внимательные и напряженно чуткие, с неустанным прищуром, как у
снайпера в засаде, хорошо знающего, что каждый его выстрел - это не только
урон врагу, но одновременно и демаскировка: ведь этим выстрелом он вызовет
на себя огонь противника, и надо неторопливо все взвесить, прежде чем
нажать на спусковой крючок.
А может, это только казалось Иоганну. Ему очень хотелось верить, что
средти тех, кто проходил перед ним, можно обнаружить людей с тайными
помыслами. Людей, не утративших окончательно человеческих черт дажже после
самых жесточайших испытаний.
Беглый медицинский осмотр завербованных проводился не для того, чтобы
установить их физическую пригодность, а с единственной целью - оборонить
немецкий персонал от возможной инфекции. Кроме того, если на теле имелись
следы множественных боевых ранений, это вызывало подозрения, и
завербованного подвергали дополнительному допросу, чтобы установить, при
каких обстоятельствах он был ранен, не следствие ли это некогда
проявленного героизма, не служат ли эти ранения уликами против него. И все
подозрительные улики заносились в карточку завербованного.
Были тела сухие, костистые, и на коже, словно на древних письменах,
можно было прочесть, какими орудиями, средствами пыток доведен человек до
той степени отчаяния, которая привела его сюда.
Были болезненно обрюзгшие в лагерях от наградной жратвы, которую они
поглощали втайне, поспешно и жадно, страшась быть уличенными в этой
жратве, ибо она была неотвратимым доказательством их предательства. А
предателями они становились ради этой жоатвы, ради освобождения от
каторжных работ и скрывались в одиночном карцере от всех, как звери в норе
- в норе, пахнущей кровью тех, кого бросали сюда обессиленными после
экзекуций.
И на всех Иоганн должен был смотреть внимательно, запоминающе,
вылавливая и классифицируя приметы, но не будучи уверенным, что ему
удалось обнаружить хотя бы одну точку, на которую можно опереться. Ничего
обнадеживающего пока не было.
Все эти дни Иоганн испытывал болезненную тревогу, даже смятение, ибо,
оказавшись лицом к лицу с бесконечной вереницей этих так низко павших
людей, он пришел в отчаяние, стал сомневаться, сумеет ли все преодолеть,
подняться над опустошающим дущу сознанием, что среди его соотечественников
незримо и мирно жили, работали, существовали и такие, как они.
Как и многие молодые люди его поколения, Иоганн привык думать, что
есть только классовые враги, с ассортиментом очевидных примет, не однажды
распознанных в борьбе, - примет, столь же явственных, как родимые пятна.
Да, тут были и такие, с этими отчетливо обозначенными приметами. И с ними
все было просто и очевидно, и сознание этой очевидности освобождало от
мучительной необходимости объяснить себе их измену. Но были и иные - те,
кого не подведешь под облегчающую сознание привычную рубрику.
Значит, есть еще нечто сокровенное, слагающееся из суммы нравственных
черт, которые воплощаются в особенностях характера. Железо убежденности не
срастается с душевным жиром себялюбия. Покорность обстоятельствам лишает
человека воли, он не в состоянии ополчиться против них и не совершить
измены.
Есть еще коварство загнанного ума, которое предательски подсказывает
оказавшемуся в тупике человеку позорный и жалкий выход, и человек не
думает о том, что выход, который он нашел для себя, толкает его в бездну.
После первой уступки врагу человек порой приходит в исступленное
отчаяние, утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все
глубже и глубже опускается на дно.
И если ведомо, из каких чистых источников черпает человек силы для
борьбы, в сколь ужасающих условиях она бы ни происходила, то неведомы до
конца все отравляющие его душу яды, бессильные против одного человеческого
характера и смертельные для другого.
Решение всех этих людей стать на путь измены Родине отсекло их от
Родины, и сами они, скрепив это решение собственноручной подписью, как бы
подписали себе приговор неоспоримый.
Казалось, все здесь ясно, и Иоганну оставалось только найти способы и
средства, чтобы привести в исполнение приговор, который сами себе
подписали изменники, и чем скорее это совершится, тем вернее он обезопасит
советских людей от преступлений, орудиями которых стали в руках врагов эти
отступники.
Но разве дано ему право - право вынести всем тем, кто здесь проходит
перед ним, огульный приговор? Нет, необходимо провести предварительное
"следствие", выводы которого будут опираться на изучение душ, ибо других
материалов, более достоверных в таких условиях, у него нет и не будет. И
он должен решиться на это, повинуясь своей убежденности: какой бы
мертвящей судорогой ни была сведена душа этих людей, если она не утратила
живую частицу отчизны, есть еще надежда, что эта маленькая частица сумеет
победить все черное, омертвевшее в человеке.
И здесь, среди отъявленных врагов, Иоганн должен найти себе
союзников. Он знал, что это потребует такого напряжения всех его духовных
сил, какого требует истинный подвиг.
И он пытливо, изучающе вглядывался в каждого, кто проходил перед ним,
упроямо отыскивая опорную точку, иногда даже обманчивую, мниную. Если
такая точка обнаружится, необходимо расширить ее, как предмостный плацдарм
для завоевания человека. Решившись на подвиг, такой человек обретет право
стать его, Иоганна, соратником.
Что же касается безнадежных, неспособных искупить свою черную вину,
то тут все проще - тут все дело в технике: Иоганн тщательно продумал,
какие технические средства следует ему применять. Он был достаточно хорошо
профессионально оснащен, достаточно знаком с оперативным искусством, с
методами организации разведывательной работы, наиболее целесообразно
применимыми в данных условиях, и знал, что здесь он не будет одинок: после
того, как дома получат его предложения, специалисты в этой области
посвятят немало кропотливого труда их плановой разработке.
Всему этому сопутствовали размышления о том, как вести себя, чтобы
сослуживцы по "штабу Вали" благосклонно оценили его служебное усердие, как
вместе с тем, не вызывая ревнивой зависти, внушить им, что их молодой
сотрудник обладает некоторыми способностями и главная сфера их проявления
- неутомимое трудолюбие. Это, с одной стороны, вызовет расположение
сослуживцев, а с доугой - сэкономит его время и силы, направленные на
решение главной задачи. Но без такой защитной брони он не может выйти на
арену битвы. Надо ли говорить, какое безмерное душевное и физическое
напряжение требовалось от Иоганна?
34
В отличие от обычных воинских частей германской армии, в поведении
офицеров абвера на службе и вне ее особой разницы не было. Не было
какой-либо подчеркнутоф подтянутости и официальности на службе, а тем паче
за пределами ее, Солаты в большинстве рекрутировались из интеллигенции и
знали границу между почтительностью и полуфамильярностью.
Офицеры одинакового звания и на службе и вне ее обращались друг к
другу по имени и на "ты". К высшим чинам, начиная с генерала, а ингда и с
полковника, если он занимал генеральскую должность, обращались по званию,
прибавляя слово "господин", а по делам службы - в третьем лице, особенно
если видели начальника не в первый раз и разговор не был подчеркнуто
официальным. Агенты обращались ко всем офицерам только по званию, не
упоминая фамилии и не прибавляя слова "господин". Приветствие было военным
- абверовцы козыряли друг другу, - а не партийным, как в СД, СС, гестапо,
где салютовали поднятой рукой.
В сещности, все это были матерые специалисты, профессионалы с
мозолями на задах от долговременного пребывания на подобного рода службе.
Те из них, кто попрытче, перекинулись в свое время в СД, в гестапо или,
став доверенными подручными Канариса, прочно обосновались в Берлине.
Некоторые еще в юности прошли практику в тайной полиции, другие - их было
большинство - приобрели фундаментальный опыт в годы первой мировой войны
на агентурной работе в разведке и контрразведке.
Будучи узкими специалистами каждый в своей отрасли, убежденными в
том, что служба абвера всегда почитаема правителями Германии, они считали
себя людьми особой касты, и эта кастовая общность создавала между ними
атмосферу обоюдного доверия и уважения.
Поэтому появление в их среде новичка Иоганна Вайса вызвало
скептическое недоверие, порожденное не столько политической
подозрительностью, сколько вопросами этики. Кроме кодекса офицерской
воспитанности здесь существовал кодекс профессиональной этики. Он
заключался в том, чтобы не называть вещи своими именами.
Подлейшие средства, приемы, чудовищные, зверские цели украшались
профессорской элегантной терминологией и обсуждались с академической
бесстрастностью. Даже те, кто, пройдя практику в уголовной полиции, в
совершенстве владел жаргоном профессинальных уголовников и проституток,
здесь не решались пользоваться этим богатым фольклором и стремились
изъясняться изысканно научно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
выполнят задание, - если, конечно, останутся живы, - право на немецкое
гражданство или хотя бы возможность занять выгодные должности на
оккупированной территории.
Одни задавали такие вопросы заинтересованно, по-деловому, другие, как
смутно предполагал Вайс, только для того, чтобы внушить, будто они
действительно рассчитывают на награду, стараясь прикрыть подобными
вопросами то, что они хотели утаить здесь от немцев.
Иоганну приходилось вести допрос с утра до позднего вечера. В бараке
пахло дезинфекцией, пропитанной потом обувью, прогоклой грязью немытых
человеческих тел.
Мучительнее всего было смотреть в глаза этим людям - у одних
распахнутые в молчаливом вопле отчаяния, со зрачками как запекшиеся черной
кровью сквозные раны. Такие немо кричащие глаза, верно, бывают у людей,
неотвратимо приговоривших себя к самоубийству.
У других - сощуоенные, узкие, как лезвие, оледеневшие в
ожесточенности на себя и на всех, выражающие безоглядную готовность на что
угодно.
У третьих - юркие, прытко бегающие, неуловимые, и в этой неуловимости
таилась живучая сила коварной изворотливости.
Были глаза мертвые, с остановившимся взглядом, как у человека,
отрешившегося от жизни и продолжающего существование помимо своей воли и
сознания.
Были блестящие, злые, и зрачки их зияли чернотой наведенного
пистолетного дула. Патроны кончились, но у человека теплится тайная
надежда, что остался еще один, последний, и он колеблется: сохранить его в
последнее мгновение для себя или выстрелить во врага?..
Были белые, бараньи, одинаково взирающие на все, на что бы ни упал их
взгляд, взгляд равнодушного домашнего животного.
Были сверкающие, словно горящие изнутри, как у тифозных, охваченных
бредом, когда утрачиваеися представление о времени, о себе и правда так
сплетается с вымыслом, что все, даже собственное существование, кажется
недостоверным, лживым.
Были и такие, которые обладали способностью сохранять непроницаемое
спокойствие. И казалось, будто эти глаза созданы не из живой человеческой
плоти, а из стекла и, подобно искусственным, служат только для того, чтобы
не страшить людей пустыми темными впадинами глазниц.
Были внимательные и напряженно чуткие, с неустанным прищуром, как у
снайпера в засаде, хорошо знающего, что каждый его выстрел - это не только
урон врагу, но одновременно и демаскировка: ведь этим выстрелом он вызовет
на себя огонь противника, и надо неторопливо все взвесить, прежде чем
нажать на спусковой крючок.
А может, это только казалось Иоганну. Ему очень хотелось верить, что
средти тех, кто проходил перед ним, можно обнаружить людей с тайными
помыслами. Людей, не утративших окончательно человеческих черт дажже после
самых жесточайших испытаний.
Беглый медицинский осмотр завербованных проводился не для того, чтобы
установить их физическую пригодность, а с единственной целью - оборонить
немецкий персонал от возможной инфекции. Кроме того, если на теле имелись
следы множественных боевых ранений, это вызывало подозрения, и
завербованного подвергали дополнительному допросу, чтобы установить, при
каких обстоятельствах он был ранен, не следствие ли это некогда
проявленного героизма, не служат ли эти ранения уликами против него. И все
подозрительные улики заносились в карточку завербованного.
Были тела сухие, костистые, и на коже, словно на древних письменах,
можно было прочесть, какими орудиями, средствами пыток доведен человек до
той степени отчаяния, которая привела его сюда.
Были болезненно обрюзгшие в лагерях от наградной жратвы, которую они
поглощали втайне, поспешно и жадно, страшась быть уличенными в этой
жратве, ибо она была неотвратимым доказательством их предательства. А
предателями они становились ради этой жоатвы, ради освобождения от
каторжных работ и скрывались в одиночном карцере от всех, как звери в норе
- в норе, пахнущей кровью тех, кого бросали сюда обессиленными после
экзекуций.
И на всех Иоганн должен был смотреть внимательно, запоминающе,
вылавливая и классифицируя приметы, но не будучи уверенным, что ему
удалось обнаружить хотя бы одну точку, на которую можно опереться. Ничего
обнадеживающего пока не было.
Все эти дни Иоганн испытывал болезненную тревогу, даже смятение, ибо,
оказавшись лицом к лицу с бесконечной вереницей этих так низко павших
людей, он пришел в отчаяние, стал сомневаться, сумеет ли все преодолеть,
подняться над опустошающим дущу сознанием, что среди его соотечественников
незримо и мирно жили, работали, существовали и такие, как они.
Как и многие молодые люди его поколения, Иоганн привык думать, что
есть только классовые враги, с ассортиментом очевидных примет, не однажды
распознанных в борьбе, - примет, столь же явственных, как родимые пятна.
Да, тут были и такие, с этими отчетливо обозначенными приметами. И с ними
все было просто и очевидно, и сознание этой очевидности освобождало от
мучительной необходимости объяснить себе их измену. Но были и иные - те,
кого не подведешь под облегчающую сознание привычную рубрику.
Значит, есть еще нечто сокровенное, слагающееся из суммы нравственных
черт, которые воплощаются в особенностях характера. Железо убежденности не
срастается с душевным жиром себялюбия. Покорность обстоятельствам лишает
человека воли, он не в состоянии ополчиться против них и не совершить
измены.
Есть еще коварство загнанного ума, которое предательски подсказывает
оказавшемуся в тупике человеку позорный и жалкий выход, и человек не
думает о том, что выход, который он нашел для себя, толкает его в бездну.
После первой уступки врагу человек порой приходит в исступленное
отчаяние, утрачивает силу сопротивления и, ступив в гниль трясины, все
глубже и глубже опускается на дно.
И если ведомо, из каких чистых источников черпает человек силы для
борьбы, в сколь ужасающих условиях она бы ни происходила, то неведомы до
конца все отравляющие его душу яды, бессильные против одного человеческого
характера и смертельные для другого.
Решение всех этих людей стать на путь измены Родине отсекло их от
Родины, и сами они, скрепив это решение собственноручной подписью, как бы
подписали себе приговор неоспоримый.
Казалось, все здесь ясно, и Иоганну оставалось только найти способы и
средства, чтобы привести в исполнение приговор, который сами себе
подписали изменники, и чем скорее это совершится, тем вернее он обезопасит
советских людей от преступлений, орудиями которых стали в руках врагов эти
отступники.
Но разве дано ему право - право вынести всем тем, кто здесь проходит
перед ним, огульный приговор? Нет, необходимо провести предварительное
"следствие", выводы которого будут опираться на изучение душ, ибо других
материалов, более достоверных в таких условиях, у него нет и не будет. И
он должен решиться на это, повинуясь своей убежденности: какой бы
мертвящей судорогой ни была сведена душа этих людей, если она не утратила
живую частицу отчизны, есть еще надежда, что эта маленькая частица сумеет
победить все черное, омертвевшее в человеке.
И здесь, среди отъявленных врагов, Иоганн должен найти себе
союзников. Он знал, что это потребует такого напряжения всех его духовных
сил, какого требует истинный подвиг.
И он пытливо, изучающе вглядывался в каждого, кто проходил перед ним,
упроямо отыскивая опорную точку, иногда даже обманчивую, мниную. Если
такая точка обнаружится, необходимо расширить ее, как предмостный плацдарм
для завоевания человека. Решившись на подвиг, такой человек обретет право
стать его, Иоганна, соратником.
Что же касается безнадежных, неспособных искупить свою черную вину,
то тут все проще - тут все дело в технике: Иоганн тщательно продумал,
какие технические средства следует ему применять. Он был достаточно хорошо
профессионально оснащен, достаточно знаком с оперативным искусством, с
методами организации разведывательной работы, наиболее целесообразно
применимыми в данных условиях, и знал, что здесь он не будет одинок: после
того, как дома получат его предложения, специалисты в этой области
посвятят немало кропотливого труда их плановой разработке.
Всему этому сопутствовали размышления о том, как вести себя, чтобы
сослуживцы по "штабу Вали" благосклонно оценили его служебное усердие, как
вместе с тем, не вызывая ревнивой зависти, внушить им, что их молодой
сотрудник обладает некоторыми способностями и главная сфера их проявления
- неутомимое трудолюбие. Это, с одной стороны, вызовет расположение
сослуживцев, а с доугой - сэкономит его время и силы, направленные на
решение главной задачи. Но без такой защитной брони он не может выйти на
арену битвы. Надо ли говорить, какое безмерное душевное и физическое
напряжение требовалось от Иоганна?
34
В отличие от обычных воинских частей германской армии, в поведении
офицеров абвера на службе и вне ее особой разницы не было. Не было
какой-либо подчеркнутоф подтянутости и официальности на службе, а тем паче
за пределами ее, Солаты в большинстве рекрутировались из интеллигенции и
знали границу между почтительностью и полуфамильярностью.
Офицеры одинакового звания и на службе и вне ее обращались друг к
другу по имени и на "ты". К высшим чинам, начиная с генерала, а ингда и с
полковника, если он занимал генеральскую должность, обращались по званию,
прибавляя слово "господин", а по делам службы - в третьем лице, особенно
если видели начальника не в первый раз и разговор не был подчеркнуто
официальным. Агенты обращались ко всем офицерам только по званию, не
упоминая фамилии и не прибавляя слова "господин". Приветствие было военным
- абверовцы козыряли друг другу, - а не партийным, как в СД, СС, гестапо,
где салютовали поднятой рукой.
В сещности, все это были матерые специалисты, профессионалы с
мозолями на задах от долговременного пребывания на подобного рода службе.
Те из них, кто попрытче, перекинулись в свое время в СД, в гестапо или,
став доверенными подручными Канариса, прочно обосновались в Берлине.
Некоторые еще в юности прошли практику в тайной полиции, другие - их было
большинство - приобрели фундаментальный опыт в годы первой мировой войны
на агентурной работе в разведке и контрразведке.
Будучи узкими специалистами каждый в своей отрасли, убежденными в
том, что служба абвера всегда почитаема правителями Германии, они считали
себя людьми особой касты, и эта кастовая общность создавала между ними
атмосферу обоюдного доверия и уважения.
Поэтому появление в их среде новичка Иоганна Вайса вызвало
скептическое недоверие, порожденное не столько политической
подозрительностью, сколько вопросами этики. Кроме кодекса офицерской
воспитанности здесь существовал кодекс профессиональной этики. Он
заключался в том, чтобы не называть вещи своими именами.
Подлейшие средства, приемы, чудовищные, зверские цели украшались
профессорской элегантной терминологией и обсуждались с академической
бесстрастностью. Даже те, кто, пройдя практику в уголовной полиции, в
совершенстве владел жаргоном профессинальных уголовников и проституток,
здесь не решались пользоваться этим богатым фольклором и стремились
изъясняться изысканно научно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177