А в Треблинке, после того как лагерь
посетил Франк, у меня уже не было условий для такой работы.
- Почему?
- Ну, что ты, не понимаешь? Блокшрайберы только успевали составить
список прибывших в очередной партии, как их тут же приходилось заносить в
список выбывших. И я пожаловался штурмбанфюреру, что меня используют не
поназначению.
- Тебя что же, заставляли принимать участие в казнях?
- Да что ты! Там у нас заключенного приговаривали к казни в самых
редчайших случаях.
- Ну, а как же...
- Ну, это же были не казни, - перебил Рейс, - если ты имеешь в виду
ликвидации. Казнь - это официально обставленная карательная акция. А
это...
- Что это?
- Ну, это просто устранение неполноценной части населения
освобождаемых территорий. - Добавил поспешно: - У нас была даже
специальная инструкция, в которой указывалось, что вся процедура
ликвидации должна производиться так, чтобы объекты не могли рассматривать
ее как акцию возмездия. Поэтому, когда их направляли в газовые камеры, они
думали, что идут в гигиенические душевые или госпитальные блоки. Там даже
вывешивали флаг с красным крестом. Часть заключенных ликвидировали под
видом измерения их роста. Выстрел производился в прорезь измерительной
планки, как раз над затылком, и объект даже не успевал понять, что с ним
происходит, не испытывал боли.
- А ты откуда знаешь?
- Наши врачи говорили, что пуля, попадающая в мозжечок, вызывает
такое же болевое ощущение, как удаление зуба без анестезии, только еще
более короткое. А отравляющее действие газа осознается в течение пяти
минут, потом сознание притупляется, и объект только механическим
сокращением мышц реагирует на дальнейшее умерщвление.
- Да ты, я вижу, в своем деле профессор.
- Мы все это обязаны знать: ведь если не знаешь, все-таки действует
на психику, когда изо дня в день одно и то же...
- А когда знаешь на психику не действует?
- Тех, кто раскисал, списывали на фронт или забирало гестапо.
- А ты ни разу не раскисал?
- Я много молился, даже ночами.
- И помогало?
- Я старался думать, что это просто бойня, а они все не люди, а
животные.
- Ты молодец, здорово придумал...
- Конечно! И я, знаешь ли, научился не запоминать их лица. Это очень
важно - научиться ничего не помнить.
- А если вдруг вспомнишь?
- Ну зачем же?!
- А если тебе когда-нибудь напомнят?
- Кто? Кто напомнит? - неприязненно спросил Рейс и даже притормозил
мотоцикл. - Тех никого больше не будет. А мы даже сейчас об этом не
разговариваем, как будто ничего такого нет и не было.
- Ты считаешь, война уже кончилась?
- Ты что? - смущенно спросил Рейс. - Ты что?
- Ничего, - миролюбиво сказал Иоганн. - Просто я считаю, что война
еще не кончилась. И когда-нибудь она кончится.
- Ну да, - согласился, успокаиваясь Рейс. - Возьмем Москву, и все
человечество ляжет у наших ног.
- И у твоих?
- И у моих тоже.
- Ноги у тебя подходящие. Просто отличные ноги. С такими ногами
бегать хорошо.
Иоганн говорил сквозь зубы, не забывая улыбаться при этом. И надо же
было затеять такой разговор, когда все его существо и без того корчилось.
Не растравлять себя он должен, а собраться в железный комок, подготовиться
к встрече с советскими людьми, чтобы стойко, с равнодушным видом пройти
мимо них так, словно они для него не существуют.
Низина лежала в холодном дыму тумана.
Под колесами мотоцикла скрипел песок, щелкала щебенка. Отвесные
стенки карьера с выжженным по склонам кустарником были черны. Силуэты
деревянных вышек, ячеистая проволочная ограда в несколько рядов. На серых
столбах белеют крупные изоляторы - значит, через проволоку пропущен ток
высокого напряжения.
Показались каменные низкие постройки с высокими кирпичными трубами.
- Крематорий?
- Нет, это печи для обжигания керамических плит, - охотно пояснил
Рейс. Помедлил. - Но их тоже используют... Иногда...
Проехали одни, затем другие ворота, густо оплетенные колючей
проволокой, по краям бетонные колпаки, разрезанные пулеметными
амбразурами. Мотоцикл оставили у входа в комендатуру - барачного типа
одноэтажное деревянное здание, без фундамента поставленное на бревна.
По кирпичному тротуару вышли на пустынный аппельплац. Песчанач почва
здесь была плотно утоптана, а пот и кровь с разбитых ног послужили вяжущим
материалом для песка, превратили его в подобие асфальта.
Остальная площадь лагеря была разделена проволокой на клетки загонов,
в каждом из них стояло по два низких барака, до ската крыши которых
человек среднего роста мог дотянуться рукой. Эти бараки здесь называли
блоками.
В нескольких метрах от проволочных заграждений тянулись белые
известковые полосы. Ступивший на эту границу заключенный карается так же,
как за побег.
Ни кустика, ни засохщей травинки, - ровное черное пространство,
зорошо просматриваемое с любой возвышенной точки.
Окна в бараках, хоть и узкие, тянулись почти во всю длину стен, а
деревянные вытяжные трубы шли почти через каждые десять метров, но
поставлены они почему-то не вертикально, как полагается трубам, а торчат
из стен куцыми ящиками.
Рейс объяснил:
- Это для прослушивания. - Потом сказал с гордостью: - Герр Клейн
ввел много усовершенствований. Он , например, избегает публичных казней.
Но каждый карцер снабжен такими средствами, чтобы виновный мог сам
расправиться с собой, если, конечно, господин оберштурмбанфюрер считает
его ликвидацию целесообразной.
- Значит, организуется самоубийство?
- Ну, почему же спмоубийство? Просто свобода выбора.
Увидев приближающуюся полосатую колонну заключенных, Рейс посоветовал
Иоганну обратить на них внимание.
- Принцип обезличивания - тоже идея герра Клейна. Начинается с того,
что каждый заключенный имеет только свой номер - больше ничего своего. Ни
одной вещи мы им не разрешаем иметь, только номер. В этих же целях каждый
заключенный меняет ежедневно барак, место на нарах и группу, в которой
находится. Мы их тасуем как колоду карт. Особенно у советских развит
инстинкт организованности. А таким способом мы перешибаем этот инстинкт.
Ну, и легче подсаживать слухачей.
- Доносчиков?
- Слухачей. Это наш термин, он более точен.
- И много их?
Рейс ответил загадочно:
- Это личные кадры оберштурмбанфюрера.
- Вот такие ребята нам и нужны! - с энтузиазмом воскликнул Вайс. -
Надеюсь, вы нам кое-кого уступите?
- Как прикажет оберштурмбанфюрер.
Иоганн положил руку спину Рейса и, дружески полуобнимая его,
попросил:
- А ну, по-приятельски. Парочку таких, какие покрепче. А то, я вижу,
они все тут заморыши.
- Ну, не все, есть один кролик поразительной живучести.
Вайс сказал сухо:
- Те, на которых призводятся медицинские эксперимены, нам не нужны.
- Да нет, этот совсем из другой породы, - рассмеялся Рейс, - из
гончих. Ну, понимаешь, гончий кролик. Мы указываем ему место прохода в
ограждении, он подговаривает группу на побег. Ну, и, следовательно, таким
простым способом мы выявляем еще не обезличенные объекты и избавляемся от
них.
- Здорово, - похвалил Иоганн.
- Шаблонный прием, - скромно сказал Рейс, - тянем его еще с
Треблинки.
Иоганн обвел глазами колонну заключенных, попросил:
- А ну, покажи мне этого парня.
- Да вот он, напротив, - семьдесят три два ноля двенадцать.
Понимая, что речь идет о нагрудном номере на куртке заключенного,
Иоганн довольно быстро нашел его.
Такой же, как все тут. Ничем особенно не выделяется. Лицо сизое,
набрякшее, уши круглые, широкие, сутулый, с отвислым задом. Вот разве что
правая бровь от шрама лысая.
- Не годится для нас, староват, - сухо объявил Иоганн.
- Да ему и тридцати нет. Онивсе здесь похожи на стариков. Иоганн,
испытывая неистовое напряжение душевных сил, смотрел им в глаза. но взгляд
его встречал только стеклянное, мертвое мерцание глаз, казалось не видящих
его и не желающих его видеть. Он не существовал для этих людей - вот что
означали их взгляды. Не существовал - и все. Он был для них ничто. Ничто в
сером мундире. Ничто, голосу которого они будут повиноваться так же, как
голосу репродуктора.
Рейс сделал движение пальцем и произнес:
- Семьдесят четыре два ноля четырнадцать.
Блокфюрер выкрикнул:
- Семьдесят четыре два ноля четырнадцать, к господину
унтерштурмбанфюреру!
Четко печатая шаг, из рядов вышел скелетообразный человек, снял с
головы полосатую матерчатую шапку, притопнул, вытянулся.
- Поговори, если хочешь, - разрешил Рейс Иоганну.
Иоганн, пристально глядя в лицо этого человека, громко и внятно
спросил по-русски:
- Вы желаете предлагать свои услуги в качестве изменника родины? Во
имя победы великой Германии и славы фюрера?
- Не понимаю, - глухо сказал N 740014.
- Я плохо объяснил по-русски? - спросил Вайс.
- Я не понимаю.
- Что вы не понимаете?
- Не понимаю - и все.
- Не хотите понимать?
Заключенный молчал.
Рейс попросил:
- Что он тебе ответил?
- Он хочет подумать, - сказал Иоганн.
Рейс попросил:
- Скажи ему, что я уже начинаю думать, не следует ли полечить его в
спецблоке. Он очень плохо выглядит.
Иоганн перевел.
Лицо заключенного стало еще более серым. Он усмехнулся одной щекой,
сказал сипло:
- Ясно!
- Что вам ясно? - спросил Иоганн.
- Все, - сказал N 740014. И добавил: - Значит, слезай, приехали.
- Марш! - приказал Рейс и небрежно объявил подскочившему блокфюреру:
- Этого - к финишу.
- Момент, - сказал Иоганн. И с улыбкой попросил Рейса: - Разреши мне
самому его потрясти.
- Отставить! - приказал Рейс блокфюреру.
Щелкая по плацу деревянными подошвами, заключенные разошлись в
бараки.
На плацу возникла вязкая, мертвая тишина. И сразу стали ощутимы
кислая вонь тумана, угарный запах человеческого пота и мокрого тряпья,
острый запах дезинфекции.
У проволочной ограды серыми тенями метались овчарки. Они никогда не
лаяли; их приучили без звука бросаться на людей.
Рейс, осторожно шагая, чтобы не ступить в лужу, говорил:
- Наш лагерь отборочный. Материал приходит к нам после значительного
отсева, и все же попадаются коммунисты. Это очень опасно.
- И сейчас есть подозрительные?
- Да, и притом несколько.
- Ты мне потом скажешь их номера, чтобы я не тратил зря времени?
- Конечно, - согласился Рейс. - Это всегда очень хитрые экземпляры.
Они умеют хранить тайну и, только когда идут на казнь, обычно выдают себя.
- Чем же?
- Бессмысленной демонстрациец храбрости.
Иоганн шел по черному плацу, упругому, как кожа, и пахнущему потной
кожей, и думал о том, что в лагере убивают сначала тех, кто не хочет
продлевать свою жизнь и предпочитает мгновенную смерть медленному,
мучительному умиранию. Есть здесь и крепкие люди, которых только смерть
способна сломить. А есть и другие, тоже крепкие, но они гнутся до предела,
гнутся, чтобы вдруг в какое-то мгновение выпрямиться и, выпрямившись,
стать снова людтми, себе на гибель. И нужно найти таких людей. Это нужно
для дела, которому служит Иоганн, и такие люди для него бесценны. Но как
найти их?
Вот этот, N 740014. Кто он? Что он? Номер в картотеке? А если б
Иогагг оказался в плену, разве он стал бы говорить правду? Конечно нет, он
лгал бы.
Но этот, N 740014, уже приговорен Рейсом к смерти. Может, теперь он
скажет о себе правду? А зачем? Если он раньше не опкупился предательством,
то почему он сделает это сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177