И хотя речка узенькая, метров одиннадцать, нет, даже, пожалуй,
десять, и неглубокая: если судить по отмели - метра полтора-два, не
больше, - но дно у нее топкое, илистое, а поймы огромные, болотистые. И
если взорвать мост, то восстановить переправу меньше чем за две недели не
удастся, так что дело стоящее.
Иоганн опустил стекло и выбросил на мост скомканную газету. Часовой
увидел это, но не остановил машину со штабным номером, даже отвернулся,
чтобы показать, будто ничего не заметил. Часовому лет сорок. Коммуникации
повсюду охраняют солдаты старших возрастов из полуинвалидных команд.
Иоганн знал: есть целые батальоны, составленные из людей, страдающих
различного рода желудочными заболеваниями, сформированы части и из солдат
со слабым зрением, с пониженным слухом. Надо бы выяснить их номера. А
вообще что ж, в очень плохую погоду можно на большой скорости проехать
через мост и бросить пакет со взрывчаткой. И не где попало бросить, а
возле той вон противопожарной бочки с песком. За бочкой пакет не будет
виден, только надо умудриться, чтобы он лег под металлическую балку, -
тогда она обрушится от динамической нагрузки. Правда, пролет останется
целым, но уже ни поезда, ни танки по мосту не смогут проходить, а
возможно, и пролет рухнет, когда на него обвалятся верхние фермы. И,
прикидывая, как обвалятся верхние фермы, Иоганн забыл об Эльзе, о себе, о
Зубове. Главное, он снова работает, и это сознание создавало ощущение
деловой озабоченности, а что для него здесь могло быть лучше?
Кончился асфальт, они выехали на проселочную дорогу, машину начало
бросать из стороны в сторону, несколько раз она застревала в глубоких
лужах. Иоганн предложил Курту сменить его за рулем. И когда Курт
перебрался на заднее сиденье, вместе с ним туда перебрался и Дитрих.
Низкий, густой туман лежал в долине. Иоганн включил свет, но фары
облепила парная пена тумана, и ничто не могло пробить ее. Иоганн вел
машину как бы на ощупь, пришлось открыть дверцу, склониться наружу и,
держась одной рукой за дверцу, другой крутить баранку. Потом дорога пошла
вверх, начались леса, черные, мокрые, пахнущие погребом. Под деревьями,
как белая плесень, тонким слоем лежал снег.
Иоганн вспомнил, как однажды в такую же погоду он со своим курсом
ездил на субботник в совхоз. Это только называлось - "субботник", длился
он две недели. Студенты копали картошку на полях в речной пойме, которую
заболотила рыжая, дождливая и холодная осень.
Мокрые и грязные, они шли после работы в столовую, где им давали эту
же самую картошку: на первое - густой картофельный суп, на второе -
картошка, жаренная на маргарине, который они привезли из Москвы. А
ночевали все вместе на сеновале над коровником.
И староста группы Петя Макаров каждый раз патетически возглашал:
- Товарищи! Юноши и девушки!
- Почему "юноши", а не просто "ребята"?
- Ну ладно, - соглашался Петя, - пусть ребята. Все равно вы обязаны
высоко держать знамя советской морали и вести себя прилично. И
совершенствовать свою личность.
Алиса Босоногова, самая красивая девушка в институте, безбоязненно
напялившая на себя поэтому стеганную кацавейку и отцовские брюки, как-то
сказала капризным голосом:
- А я не хочу совершенствовать свою личность. Я жажду безумной любви
при луне. И хоть луны не видно, если напрячь воображение, лик Пашки Мохова
мне ее вполне заменит. Иди ко мне, Мохов, согрей меня.
Рыжий, как огонь, веснусчатый Мохов, смущенно улыбаясь, перелез через
лежащих вповалку на сене ребят, сел рядом с Алисой.
Она деловито осведомилась:
- Конспекты при тебе? - И объяснила: - Сопромат - лучшее снотворное.
Ты, Павел, читай, а я буду млеть возле тебя и грезить о пятерке.
Сено было сухое и пахло не сеном, а только пылью, но все перебивал
острый и терпкий запах коровника. Саша Белов слушал, как шлепает дождь,
слушал монотонное жужжание Мохова и вздохи Алисы, изредка прерываемые
стонущими возгласами:
- Я не понимаю ничего! Повтори популярно и, пожалуйста, своими
словами...
Кто-то из девушек спросил с надеждой в голосе:
- Как вы думаете, ребята, нам этот субботник зачтут при зачетах?
Физмату, говорят, зачли...
Никто не ответил, а Гришка Медведев, отец которого сражался тогда в
Испании, задумчиво проговорил:
- Гвадалахара. Мне кажется, она черная. И еще красная, горячая, как
взрыв снаряда.
- А ты откуда знаешь, как снаряд рвется?
- Мне все время отец снится. Там, на фронте. Мы фашистов и не видели,
разве только на карикатурах, которые Борис Ефимов рисует. А они там, в
Испании, людей убивают. Коммунисты борются с ними, человечество от фашизма
защищают - это настоящая жизнь. А мы здесь лежим себе в тепле, под крышей,
с сытым брюхом и шутки шутим, отшучиваемся от жизни.
- Ну, - сказал Саша, - у нас своя задача есть: мне сейчас самое
главное - диплом защитить. Это сейчас моя главная задача на земле.
Но диплом он так и не защитил. Не успел.
В управлении Госбезопасности он сдал инструкторам экзамены по многим
дисциплинам, но ни одна из них, кроме немецкого языка, не входила в курс
институтского обучения.
Майор, преподаватель немецкого языка, сказал Белову:
- Одна ошибка в произношении - и в конце предложения поставят
свинцовую точку. Поэтому незаслуженно получить у меня пятерку так же
недостойно, как вымаливать себе жизнь у врага...
А Саша и не собирался ничего получать незаслуженно.
Где они сейчас, его однокурсники? Может, воюют где-нибудь рядом?
Интересно. где Алиса? Когда в институте узнали, что он вдруг на годы уехал
на Север, как отнеслась к этому Алиса? Она всегда утверждала, что
огорчения ей противопоказаны, И красива она только потому, что как бы
воплощает девичье счастье и глубочайшим образом презирает свои личные
горести, отталкивает все неприятное, не думает о нем.
Всплакнула она? Пожалуй, нет. А что у нее на душе, никто никогда не
знал. Она умела мило болтать, говорила о пустяках, лишь бы не упоминать о
главном для нее, о ее тайне.
А у нее была тайна. Однажды после встречи Нового года она в дверях
столкнулась с Сашей, Алиса всегда пела на институтских вечерах: у нее было
приятное контральто, и многие даже советовали ей поступить в
консерваторию.
И неожиданно она сказала в своем обычном шутливом тоне:
- А ну, лодырь, проводи прелестную девушку до дому, доставь себе
такое удовольствие.
И всю дорогу она шутила и разыгрывала Сашу. А когда подошли к ее
парадному, испуганно оглянулась, подняла лицо и попросила:
- Поцелуй меня, Саша. - И добавила жалобно: - Можно в губы.
И Саша неумело прикоснулся к ее неумелым губам. А потом она сняла с
его шеи свои руки, виновато опустила их, вздохнула.
- Знаешь, больше не будем.
- Никогда? - спросил Саша.
Алиса ясно и твердо посмотрела на него, но голос ее задрожал, когда
она сказала:
- Вообще, если хочешь, я могу выйти за тебя замуж. - Подняла глаза.
что-то высчитывая. - Второго сентября сорок второго года. - И объяснила: -
Это день моего рождения - раз...
- А что два?
- Мне ведь нужно время, чтобы убедиться в твоей любви.
- Ладно, я запишу число, чтобы не забыть, - пошутил Саша, далая вид,
что к словам Алисы он относится как к шутке.
Он не мог поступить иначе, хотя понял, почувствовал, насколько для
нее все это серьезно. Да, по правде сказать, ему самому было не до шуток.
Но он в то время был уже зачислен в спецшколу и учился там, не оставляя
пока института и не ведая, какая ему выпадет судьба. И он не знал, имеет
ли право связывать кого-либо, даже Алису, этой своей неведомой ему
судьбой.
Алиса достала из сумки блокнот, приказала:
- Запиши!
По ее голосу Саша понял, что она никогда не простит ему этой шутки. И
хоть ему было очень горько, он, продолжая игру, с веселым видом поставил в
блокноте дату и подписался под ней.
Алиса выдрала этот листок, разорвала его, бросила клочки в лужу.
- Все! - сказала она гордо и гневно. - Все! - и ушла.
И больше они так вот, вдвоем, никогда уже не виделись. А потом он для
нее, как и для других, уехал на Север.

28
Дорога в экспериментальный лагерь "О-Х-247" шла через сосновый бор.
Здесь был поселок лагерного персонала - казармы охраны и домики
начальствующего состава. Сам лагерь размещался внизу, в безлесоной
котловине; прежде там был песчаный карьер.
Низина заболочена: очевидно, со склонов стекают родники; на дне ее
сивый туман, пахнущий гнилью. Поселок лагерного персонала походит на
дачный: теннисный корт под маскировочной сеткой, песчаные дорожки
окаймлены керамическими плитками, куртины роз бережно укрыты соломенными
матами. Есть и площадка для детей: деревянный загончик с горкой песка,
качели, веселые, пестрые грибки от солнца, плавательный бассейн - сейчас
тут устроен каток.
Дежурный ротенфюрер из эсэсовской внутренней охраны проводил Дитриха
и Вайса в дом приезжих, любезно объяснил, где расположены туалетные
комнаты, открыл шкаф - там лежали пижамы и войлочные домашние туфли.
Высокие кровати с двумя перинами. На тумбочках библии в черных
дермантиновых переплетах, внутри каждой тумбочки фаянсовая ночная посудина
и машинка для снимания сапог. Возле кроватей пушистые коврики. Пол,
натертый воском, блестит, чуть липнет к подошвам. На окнах голубенькие
занавески и тяжелые шторы с витыми шнурами.
В туалетной комнате кувшины с холодной и горячей водой, фаянсовые
тазы, мохнатые полотенца. Мыло в нераспечатанной обертке, тюбики с зубной
пастой, одеколон, туалетный уксус. В аптекарском шкафчике медикаменты, на
каждом латинская этикетка, и, кроме того, точно обозначено по-немецки,
прикаких обстоятельствах следует к ним прибегать .
Как только приезжие привели себя в порядок, явился вестовой и
доложил, что их приглашает оберштурмбанфюрер Франц Клейн.
Не надевая плащей, они прошли песчаной дорожкой к оштукатуренному
домику, увитому бурым декоративным плющем. Над его парадной дверью были
прибиты огромные оленьи рога с белой лобной костью, по форме напоминающей
щит.
В прихожей, отделанной дубовыми панелями и освещенной массивными
медными канделябрами, их встретил сам оберштурмбанфюрер. Он был в бриджах,
сапогах и мягкой клетчатой домашней куртке. Очевидно, Клейн преследовал
двоякую цель: хотел призвать гостей к дружеской непринужденности и в то же
время показать им, что не считает нужным надевать мундир в честь людей,
имеющих столь низкое звание. Проводя Дитриха и Вайса в кабинет,
уставленный массивной старинной мебелью, весь в тяжелых, огромных коврах -
они лежали на полу, висели на стенах, - он познакомил приезжих с двумя
офицерами: зондерфюрером Флинком - плешивым, полным, с солидным брюшком, и
унтерштурмфюрером Рейсом - застенчиво улыбающимся юношей с косыми бачками,
а так же с профессором психологии Штрумпфелем - пожилым человеком, жующим
большую черную сигару, в визитке и полосатых брюках, с брезгливым отечным
лицом.
Сам оберштурмбанфюрер Клейн отличался изяществом и непринужденностью
манер. Лицо у него было красное, нос с горбинкой, седые волнистые волосы,
наперекор армейской моде, не острижены коротко, а ниспадают завитками на
шею, небрежно повязанную шарфом из яркого кашемира. Он курил сигарету в
длинном мунштуке слоновой кости.
В высоком, до самого потолка, шкафу, разделенном на узкие отделения,
хранились пластинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177