А источник
трудности был для них один и тот же.
До сих пор Иоганн не мог считать, что он достаточно полно изучил хотя
бы одного курсанта. Именно это и служило причиной его бессонных
размышлений, когда приходилось перебирать в памяти тысячи мельчайших,
разрозненных, еле ощутимых признаков, говорящих о том, что человек остался
человеком. Но эти обнадеживающие черточки сочетались с таким множеством
отрицательных, что прийти к какому-либо выводу было пока невозможно.
А время шло и повелительно требовало действий, и, хотя Иоганн почти
регулярно оставлял информацию для Центра в тайнике, указанном Эльзой, и
получал через обратную связь рекомендации и советы, кроме Туза, других
верных людей ему до сих пор найти не удалось.
Дневной рацион курсантов составляли хлеб - четыреста граммов,
маргарин - двадцать пять граммов, колбаса гороховая или конская -
пятьдесят граммов и три штуки сигарет. Утром и вечером ячменный или
свекольный кофе. По сравнению с лагерным этот паек мог показаться
обильным.
Больше всего курсанты страдали от недостатка курева. подобно тому,
как заключенный в ожидании приговора жаждет утолить тоску беспрерывным
курением, так же и эти люди - одни ваялые, подавленные, с замедленными
движениями, другие возбужденные до истерики - испытывали мучения от
табачного голода.
Как-то Гаген длбродушно посулил им бодрым тоном:
- Когда поможете нам захватить Кавказ, будет вам табак.
Хотя в переводе на русский язык это звучало несколько двусмысленно и
кое-кто усмехнулся, такое обещание никого не утешило.
После отбоя Иоганну приходилось поочередно с другими переводчиками
дежурить с наушниками в канцелярии у провода микрофонов, установленных в
общежитиях. С помощью переключателя он мог слышать, о чем говорят между
собой курсанты в любом помещении каждого из бараков.
После дежурства он обязан был сдавать запись наиболее существенных
разговоров Дитриху. Кстати, Иоганн предполагал, что подобные же микрофоны
установлены в комнатах сотрудников штаба, но прослушиванием этой линии
занимаются только работники отдела "3-Ц" и сам Дитрих.
Гаген дал Вайсу два исторических романа Виллибальда Алексиса. Сказал
значительно:
- Великий наш романтик прошлого века.
"Какая провинциальная узость, какая напыщенность", - подумал Иоганн.
Читая на дежурстве эти книги, он испытывал только щемящий душевный голод.
Подумать только: Толстой, Чехов. Достоевский писали в то же время.
Иоганн вспомнил "Войну и мир", и воспоминания приходили так, будто
это все была и его жизнь, которой он здесь лишился. Но когда он вспоминал
страницы, посвященные Платону Каратаеву, его кроткую, покорную
беззлобность к врагу, его способность тихо, безропотно, беспечально ко
всему приспосабливаться, умиленно радоваться просто оттого, что он
существует, этот Платон мгновенно представал перед ним в обличье курсанта
Денисова по кличке "Селезень".
Русоволосый, сероглазый, говорит окая, на лице просящая, застывшая
улыбка. В своем "сочинении" Денисов писал: "Как известно, человек
рождается в жизни один раз. Но при этом от него независимо, какой страны
он получается гражданином. В силу такого стихийного обстоятельства я
оказался советским".
В цейхгаузе Денисо долго и тщательно выбирал себе обноски
французского трофейного обмундирования, какие получше. Долго искал такие
ботинки, калуки и подошвы которых были меньше стоптаны, заведомо зная, что
носить ему все это не доведется и после окончания курсов выдадут все
другое. Но хозяйственный инстинкт был выше реальных обстоятельств. И
Денисов счастливо улыбался, когда ему удалось сыскать в груде обуви пару
ботинок на двойной подошве.
- Добрая вещь, - сказал он с довольной улыбкой. - Рассчитана на
серьезного потребителя.
В столовой он ел медленно, вдумчиво. Когда жевал, у него двигались
брови, уши, скулы и даже жесткие волосы на темени. Охотно обменивал
сигарету и отломанную половину другой на порцию маргарина.
Занимался старательно. Испытывал искренее удовольствие, получая
хорошую отметку, огорчался плохой. И был по-своему смекалист.
Вот сейчас Вайс слышит в наушниках его дребезжащий, сладенький,
деловитый тенорок. Рассуждает, наверное лежа на койке:
- Пришел я в себя, и первое, чему очень даже обрадовался, - тому, что
не помер. И бою конец. Очень было неприятно предполагать все время, что
все именно в твое тело стреляют. Подходит немец. Встал перед ним, от
страха дрожу. Гляжу - чкловек как человек. Улыбаюсь деликатно. Ну, он меня
и пожалел. Ведет, автоматом в спину пихает. Кругом наши ребята лежат.
Жалею. Поспешили. А загробной жизни-то нет. Землячок мой в нашей роте был.
Его бы я еще насчет плена постеснялся. Но он раньше, в санбате, помер.
Значит, свидетелев нет. А я оказался живучий. Имею возможность на
дальнейшее существование. Мне ведь самой лучшей жизни не надо. Мне бы
только избушка и солнышка чуток, ну и чтоб пища. Я без зависти. Меня сюда
только за одно поведение прислали. Я и в лагере жить привык. Наспособился
ко всему. Люди огорчаются наказанием несправедливым. А я что же, ничего,
продолжаю жить, только маленько сощурюся, и ничего - существую. Есть
причины, от нас зависимые, а есть независимые. Есть лагеря, есть школы для
шпионов - тоже. Кто-то же все равно место займет. А почему не я? Не пойду
- другой пойдет. Механика ясная.
- Ты аккуратный, и резать будешь аккуратно.
Грубый голос, наверное принадлежащий человеку по кличке "Гвоздь".
Лицо его после ожога в глянцевитой, тугой, полупрозрачной розовой коже. В
анкете записано - сапер. Вайс подозревает: танкист или летчик, обгорел в
машине.
- Мне это не обязательно, - возразил Денисов. - Я на радиста подал. В
силу грамотности, полагаю, уважут. В колхозе я всегда на чистой,
письменной работе был.
- Лизучий ты.
- А это у меня от вежливости. Имею личный жизненный опыт всякое
начальство чтить и уважать. Ум у меня, может, и небольшой, но чуткий.
Велели во время коллективизации жать - ну я и жал. Но кого по моей
статистике высылали, перед их родственниками потом извинялся. Не я.
Власть! Оспорю - меня заденут. Понимали. Народ у нас сознательный. Другим
в окошко стреляли, мне - нет. Я человек простодушный и тем полезный.
- Как рвотное средство.
- А тебе меня такой грубостью за самолюбие не ущипнуть. нет. Хошь -
валяй плюнь! Утрусь - и ничего. Если только ты не заразный. Плевок - это
только так, видимость. А вот если ты меня где-нибудь захочешь физически...
Тут я тоже тебе самооборону не окажу. Но начальство будет точно знать, кто
мне повреждение сделал. Поскольку я теперь на из инвентарном учете.
- У нас одного такого в лагере в сортире задавили, - сказал Гвоздь
раздумчиво.
- И напрасно, - возразил Денисов. - Убили одного, скажем,
провокатора. И за его мерзкую фигуру десятка три хороших людей после
постреляют. Я всегда был против такого. И можно сказать, что немало
хороших людей спас тем, что предотвратил.
- Доносил?
- Так ведь на одного, на двух умыслявших. А сохранил этим жизнь
десяткам. Вдумайся. И получится благородная арифметика.
- Кусок ты...
- На словах задевай меня как хочещь. На грубость я не восприимчивый.
И тебя обратно ею задевать не стану. Потому мне любой человек - человек. А
не скотина, не животное, хотя я тоже к ним отношусь с любовью. И при мне
всегда кот жил. И, если хочешь знать, так о нем я грущу, вспоминаю. А люди
- что ж. Люди везде есть, и все они человеки, и каждый на свою колодку.
- И долго ты при советской власти жил?
- Обыкновенно, как все, - с самой даты рождения до семнадцатого июля
нынешнего года, когда мы накрылись, - словоохотливо сообщил Денисов.
Гвоздь сказал задумчиво:
- Вот я бы с тобой на задание в напарники пошел: человек ты
обстоятельный, с тобой не пропадешь.
- Не-е, - возразил Денисов, - против тебя у меня лично возражения.
- А чем не гожусь?
- Пришибешь ты меня - и все, и сам застрелишься от огорчения.
- Это почему же?
- А так, глаза у тебя дикие. Немец - он до нас тупой, не различает. А
я чую - переживаешь. К своим не подашься, нет. Это я не говорю. Даже
ничуть. Явишься, допустим, к властям: мол, здрасте, разрешите покаяться. А
тебя - хлоп в НКВД. Могут и сразу, без канители, в жмурики, а могут и
снизойти - дадут четвертак. - Сказал с укоризной: - Найдутся среди нас, я
полагаю, наивники с мечтой в штрафниках свою вину искупить. Мечта детская.
на то он и "карающий меч" в руках пролетариата, чтоб таких, как мы,
наивников сокращать.
Гвоздь спросил:
- Тебе за такую агитацию сигаретами выдают или жиром?
- Не-е, я добровольно. - Тревожно спросил: - А что, разве добавку
дают за правильное собеседование?
- Дают, - сказал Гвоздь. - Но только не здесь.
- А ты меня не стращай. Другие, вроде тебя, в случае - попадутся,
может, таблетку с ядом сглотнут. Я - нет. Я самоубийством заниматься не
стану. Господин инструктор правильно рекомендовал на такой случай "легенду
на признание". Я советские законы знаю. За быстрое и чистосердечное
признание - по статье скидка. Ну поживу в лагере, что ж, и там люди.
- Ох и гнида ты, Селезень!
- Я ж тебя информировал, - сердито сказал Денисов. - Не заденешь!
Зашуршал соломенный тюфяк, - наверно, улегся... Тишина.
Иоганн повернул ручку переключателя на другой барак. Здесь играли в
карты на сигареты и порции маргарина. Сделал запись: "Курсант Гвоздь
сказал курсанту Селезню: если тот захочет перебежать к противнику, Гвоздь
застрелит его. Гвоздь оказывает правильное воспитательное влияние.
Возможно, следует соединить их при задании".
Вспомнил, как однажды Гвоздь сказал ему в ответ на замечание:
"Господин инструктор, у меня только глаза дерзкие, а так я тихий, как
дурак, спросите кого хотите". Не так давно Иоганн стал свидетелем драки
Гвоздя с бывшим уголовником Хнычом. Выясняя причину, узнал: Хныч
высказывал грязное предположение насчет жены Гвоздя, и тот чуть не убил
его. Обоих отправил тогда в карцер. Хныч умолял посадить его отдельно,
утверждал, что Гвоздь псих и задушит за свою бабу.
После дежурства Вайс узнал в картотеке адрес Гвоздя и составил
шифровку: просил найти жену Гвоздя и получить от нее письмо для мужа.
К карточке Денисова он прикрепил желтый квадратик: ненадежен, к
карточке Гвоздя - зеленый: проверен. Это он сделал не для себя, а для
ориентации сослуживцев, точнее - для их дезориентации.
Выпал непрочный, слабый снег. Воздух был тусклым. Курсанты на плацу
занимались физзарядкой - приседали, взмахивали руками.
Денисов усерднее других проделывал упражнения. На скулах его появился
румянец, глаза блестели от удовольствия, что он жив, дышит и еще
сколько-то будет жить.
Гвоздь вскидывал руки яростно, энергично. Розовое глянцевитое лицо
его было неподвижно, как лакированная маска.
Курсанты топтали слабый, нежный снег, отпечатывая на нем свои черные
следы, тотчас же заполняемые талой водой.
Огромные сосны с розовато-желтыми стволами в легкой чешуе
отслаивающейся тонкой коры широко распростерли ветви с зелеными кистями
хвои. И если поднять голову и долго смотреть на шатровые вершины деревьев
и еще выше - в самое небо, смотреть до легкого головокружения, то может
прийти пьянящее ощущение, что ничего этого нет, и не было, и не может
быть, и вот сейчас Иоганн опустит взгляд и увидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177
трудности был для них один и тот же.
До сих пор Иоганн не мог считать, что он достаточно полно изучил хотя
бы одного курсанта. Именно это и служило причиной его бессонных
размышлений, когда приходилось перебирать в памяти тысячи мельчайших,
разрозненных, еле ощутимых признаков, говорящих о том, что человек остался
человеком. Но эти обнадеживающие черточки сочетались с таким множеством
отрицательных, что прийти к какому-либо выводу было пока невозможно.
А время шло и повелительно требовало действий, и, хотя Иоганн почти
регулярно оставлял информацию для Центра в тайнике, указанном Эльзой, и
получал через обратную связь рекомендации и советы, кроме Туза, других
верных людей ему до сих пор найти не удалось.
Дневной рацион курсантов составляли хлеб - четыреста граммов,
маргарин - двадцать пять граммов, колбаса гороховая или конская -
пятьдесят граммов и три штуки сигарет. Утром и вечером ячменный или
свекольный кофе. По сравнению с лагерным этот паек мог показаться
обильным.
Больше всего курсанты страдали от недостатка курева. подобно тому,
как заключенный в ожидании приговора жаждет утолить тоску беспрерывным
курением, так же и эти люди - одни ваялые, подавленные, с замедленными
движениями, другие возбужденные до истерики - испытывали мучения от
табачного голода.
Как-то Гаген длбродушно посулил им бодрым тоном:
- Когда поможете нам захватить Кавказ, будет вам табак.
Хотя в переводе на русский язык это звучало несколько двусмысленно и
кое-кто усмехнулся, такое обещание никого не утешило.
После отбоя Иоганну приходилось поочередно с другими переводчиками
дежурить с наушниками в канцелярии у провода микрофонов, установленных в
общежитиях. С помощью переключателя он мог слышать, о чем говорят между
собой курсанты в любом помещении каждого из бараков.
После дежурства он обязан был сдавать запись наиболее существенных
разговоров Дитриху. Кстати, Иоганн предполагал, что подобные же микрофоны
установлены в комнатах сотрудников штаба, но прослушиванием этой линии
занимаются только работники отдела "3-Ц" и сам Дитрих.
Гаген дал Вайсу два исторических романа Виллибальда Алексиса. Сказал
значительно:
- Великий наш романтик прошлого века.
"Какая провинциальная узость, какая напыщенность", - подумал Иоганн.
Читая на дежурстве эти книги, он испытывал только щемящий душевный голод.
Подумать только: Толстой, Чехов. Достоевский писали в то же время.
Иоганн вспомнил "Войну и мир", и воспоминания приходили так, будто
это все была и его жизнь, которой он здесь лишился. Но когда он вспоминал
страницы, посвященные Платону Каратаеву, его кроткую, покорную
беззлобность к врагу, его способность тихо, безропотно, беспечально ко
всему приспосабливаться, умиленно радоваться просто оттого, что он
существует, этот Платон мгновенно представал перед ним в обличье курсанта
Денисова по кличке "Селезень".
Русоволосый, сероглазый, говорит окая, на лице просящая, застывшая
улыбка. В своем "сочинении" Денисов писал: "Как известно, человек
рождается в жизни один раз. Но при этом от него независимо, какой страны
он получается гражданином. В силу такого стихийного обстоятельства я
оказался советским".
В цейхгаузе Денисо долго и тщательно выбирал себе обноски
французского трофейного обмундирования, какие получше. Долго искал такие
ботинки, калуки и подошвы которых были меньше стоптаны, заведомо зная, что
носить ему все это не доведется и после окончания курсов выдадут все
другое. Но хозяйственный инстинкт был выше реальных обстоятельств. И
Денисов счастливо улыбался, когда ему удалось сыскать в груде обуви пару
ботинок на двойной подошве.
- Добрая вещь, - сказал он с довольной улыбкой. - Рассчитана на
серьезного потребителя.
В столовой он ел медленно, вдумчиво. Когда жевал, у него двигались
брови, уши, скулы и даже жесткие волосы на темени. Охотно обменивал
сигарету и отломанную половину другой на порцию маргарина.
Занимался старательно. Испытывал искренее удовольствие, получая
хорошую отметку, огорчался плохой. И был по-своему смекалист.
Вот сейчас Вайс слышит в наушниках его дребезжащий, сладенький,
деловитый тенорок. Рассуждает, наверное лежа на койке:
- Пришел я в себя, и первое, чему очень даже обрадовался, - тому, что
не помер. И бою конец. Очень было неприятно предполагать все время, что
все именно в твое тело стреляют. Подходит немец. Встал перед ним, от
страха дрожу. Гляжу - чкловек как человек. Улыбаюсь деликатно. Ну, он меня
и пожалел. Ведет, автоматом в спину пихает. Кругом наши ребята лежат.
Жалею. Поспешили. А загробной жизни-то нет. Землячок мой в нашей роте был.
Его бы я еще насчет плена постеснялся. Но он раньше, в санбате, помер.
Значит, свидетелев нет. А я оказался живучий. Имею возможность на
дальнейшее существование. Мне ведь самой лучшей жизни не надо. Мне бы
только избушка и солнышка чуток, ну и чтоб пища. Я без зависти. Меня сюда
только за одно поведение прислали. Я и в лагере жить привык. Наспособился
ко всему. Люди огорчаются наказанием несправедливым. А я что же, ничего,
продолжаю жить, только маленько сощурюся, и ничего - существую. Есть
причины, от нас зависимые, а есть независимые. Есть лагеря, есть школы для
шпионов - тоже. Кто-то же все равно место займет. А почему не я? Не пойду
- другой пойдет. Механика ясная.
- Ты аккуратный, и резать будешь аккуратно.
Грубый голос, наверное принадлежащий человеку по кличке "Гвоздь".
Лицо его после ожога в глянцевитой, тугой, полупрозрачной розовой коже. В
анкете записано - сапер. Вайс подозревает: танкист или летчик, обгорел в
машине.
- Мне это не обязательно, - возразил Денисов. - Я на радиста подал. В
силу грамотности, полагаю, уважут. В колхозе я всегда на чистой,
письменной работе был.
- Лизучий ты.
- А это у меня от вежливости. Имею личный жизненный опыт всякое
начальство чтить и уважать. Ум у меня, может, и небольшой, но чуткий.
Велели во время коллективизации жать - ну я и жал. Но кого по моей
статистике высылали, перед их родственниками потом извинялся. Не я.
Власть! Оспорю - меня заденут. Понимали. Народ у нас сознательный. Другим
в окошко стреляли, мне - нет. Я человек простодушный и тем полезный.
- Как рвотное средство.
- А тебе меня такой грубостью за самолюбие не ущипнуть. нет. Хошь -
валяй плюнь! Утрусь - и ничего. Если только ты не заразный. Плевок - это
только так, видимость. А вот если ты меня где-нибудь захочешь физически...
Тут я тоже тебе самооборону не окажу. Но начальство будет точно знать, кто
мне повреждение сделал. Поскольку я теперь на из инвентарном учете.
- У нас одного такого в лагере в сортире задавили, - сказал Гвоздь
раздумчиво.
- И напрасно, - возразил Денисов. - Убили одного, скажем,
провокатора. И за его мерзкую фигуру десятка три хороших людей после
постреляют. Я всегда был против такого. И можно сказать, что немало
хороших людей спас тем, что предотвратил.
- Доносил?
- Так ведь на одного, на двух умыслявших. А сохранил этим жизнь
десяткам. Вдумайся. И получится благородная арифметика.
- Кусок ты...
- На словах задевай меня как хочещь. На грубость я не восприимчивый.
И тебя обратно ею задевать не стану. Потому мне любой человек - человек. А
не скотина, не животное, хотя я тоже к ним отношусь с любовью. И при мне
всегда кот жил. И, если хочешь знать, так о нем я грущу, вспоминаю. А люди
- что ж. Люди везде есть, и все они человеки, и каждый на свою колодку.
- И долго ты при советской власти жил?
- Обыкновенно, как все, - с самой даты рождения до семнадцатого июля
нынешнего года, когда мы накрылись, - словоохотливо сообщил Денисов.
Гвоздь сказал задумчиво:
- Вот я бы с тобой на задание в напарники пошел: человек ты
обстоятельный, с тобой не пропадешь.
- Не-е, - возразил Денисов, - против тебя у меня лично возражения.
- А чем не гожусь?
- Пришибешь ты меня - и все, и сам застрелишься от огорчения.
- Это почему же?
- А так, глаза у тебя дикие. Немец - он до нас тупой, не различает. А
я чую - переживаешь. К своим не подашься, нет. Это я не говорю. Даже
ничуть. Явишься, допустим, к властям: мол, здрасте, разрешите покаяться. А
тебя - хлоп в НКВД. Могут и сразу, без канители, в жмурики, а могут и
снизойти - дадут четвертак. - Сказал с укоризной: - Найдутся среди нас, я
полагаю, наивники с мечтой в штрафниках свою вину искупить. Мечта детская.
на то он и "карающий меч" в руках пролетариата, чтоб таких, как мы,
наивников сокращать.
Гвоздь спросил:
- Тебе за такую агитацию сигаретами выдают или жиром?
- Не-е, я добровольно. - Тревожно спросил: - А что, разве добавку
дают за правильное собеседование?
- Дают, - сказал Гвоздь. - Но только не здесь.
- А ты меня не стращай. Другие, вроде тебя, в случае - попадутся,
может, таблетку с ядом сглотнут. Я - нет. Я самоубийством заниматься не
стану. Господин инструктор правильно рекомендовал на такой случай "легенду
на признание". Я советские законы знаю. За быстрое и чистосердечное
признание - по статье скидка. Ну поживу в лагере, что ж, и там люди.
- Ох и гнида ты, Селезень!
- Я ж тебя информировал, - сердито сказал Денисов. - Не заденешь!
Зашуршал соломенный тюфяк, - наверно, улегся... Тишина.
Иоганн повернул ручку переключателя на другой барак. Здесь играли в
карты на сигареты и порции маргарина. Сделал запись: "Курсант Гвоздь
сказал курсанту Селезню: если тот захочет перебежать к противнику, Гвоздь
застрелит его. Гвоздь оказывает правильное воспитательное влияние.
Возможно, следует соединить их при задании".
Вспомнил, как однажды Гвоздь сказал ему в ответ на замечание:
"Господин инструктор, у меня только глаза дерзкие, а так я тихий, как
дурак, спросите кого хотите". Не так давно Иоганн стал свидетелем драки
Гвоздя с бывшим уголовником Хнычом. Выясняя причину, узнал: Хныч
высказывал грязное предположение насчет жены Гвоздя, и тот чуть не убил
его. Обоих отправил тогда в карцер. Хныч умолял посадить его отдельно,
утверждал, что Гвоздь псих и задушит за свою бабу.
После дежурства Вайс узнал в картотеке адрес Гвоздя и составил
шифровку: просил найти жену Гвоздя и получить от нее письмо для мужа.
К карточке Денисова он прикрепил желтый квадратик: ненадежен, к
карточке Гвоздя - зеленый: проверен. Это он сделал не для себя, а для
ориентации сослуживцев, точнее - для их дезориентации.
Выпал непрочный, слабый снег. Воздух был тусклым. Курсанты на плацу
занимались физзарядкой - приседали, взмахивали руками.
Денисов усерднее других проделывал упражнения. На скулах его появился
румянец, глаза блестели от удовольствия, что он жив, дышит и еще
сколько-то будет жить.
Гвоздь вскидывал руки яростно, энергично. Розовое глянцевитое лицо
его было неподвижно, как лакированная маска.
Курсанты топтали слабый, нежный снег, отпечатывая на нем свои черные
следы, тотчас же заполняемые талой водой.
Огромные сосны с розовато-желтыми стволами в легкой чешуе
отслаивающейся тонкой коры широко распростерли ветви с зелеными кистями
хвои. И если поднять голову и долго смотреть на шатровые вершины деревьев
и еще выше - в самое небо, смотреть до легкого головокружения, то может
прийти пьянящее ощущение, что ничего этого нет, и не было, и не может
быть, и вот сейчас Иоганн опустит взгляд и увидит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177