только, пожа-
луйста, короче, я спешу. Гражданин начальник (Никита, сам вызвавший
именно это обращение, невольно поморщился) - гражданин начальник, мне
меньше месяца сидеть осталось! Солженицын покосился на покуривающего в
конце коридора, у окна, лефортовского прапорщика-конвоира. А если вы по-
дадите рапорт - меня отправят в лагерь и неизвестно на сколько! Могу от-
туда и вообще не вернуться!
Яузский Солженицын (настоящую фамилию его Никита не помнил, да, ка-
жется, и не знал никогда) был диссидентом, два с лишним года назад арес-
тованным по семидесятой за изготовление и распространение цикла хвалеб-
ных статей о творчестве Солженицына вермонтского, под следствием потек и
потому получил пять вместо семи и предложение, что срок будет переполо-
винен, если Солженицын вместо лагеря останется на обслуге в тюрьме. Дис-
сидент согласился, полагая, что обслуга - это убирать двор, чистить кар-
тошку, менять проводку и прочее - однако, ему готовили иную судьбу:
трижды в неделю ездить под конвоем из Лефортово в здание на Яузе и ими-
тировать там стиль и голос любимого своего писателя, то есть сочинять за
него отрывки из новых книг, всяческие статьи, интервью и обращения к го-
сударственным деятелям и общественности, доводя, что, кстати сказать,
особого труда не требовало, до абсурда идеи и приемы прототипа, и произ-
носить сочиненное в микрофон. Такая работа, хоть и заключала в себе оп-
ределенный нравственный изъян, с точки зрения бытовой, житейской предс-
тавлялась все же много приятнее и обслуги, и, конечно же, лагеря, -
только вот страшно было сознавать, что носишь в себе ужасающую госу-
дарственную тайну: убедившись в некоторой духовной нестойкости и болтли-
вости Солженицына, хозяева могли бы и не рискнуть выпустить его на сво-
боду, и сейчас, когда срок подходил к концу, Солженицын все ждал подлян-
ку, провокацию, которая дала бы повод отменить условно-досрочное, отпра-
вить в лагерь и там сгноить, - ждал, опасался, но! но все-таки снова
смалодушничал, хотя и совсем в другом роде.
Никита, занятый своим, с трудом понял, вспомнил, о чем нудит Солжени-
цын: да, действительно, часа полтора назад, возвращаясь с двенадцатого
этажа, куда относил контролерам на утверждение пленку с сегодняшними
"Книгами и людьми", Никита издалека заметил, что у дверей отдела кто-то
толчется. По мере бесшумного - по паласу - приближения Никите все яснее
становилась мизансцена: низенькая пухлая Танька Семенова, она же Людмила
Фостер (программа "Книги и люди"), она же Леокадия Джорджиевич, стояла у
слегка приоткрытой двери, напряженная, вся поглощенная зрелищем внутри
комнаты; длинный тощий прапор, конвоир Солженицына, поверх ее головы
наблюдал столь же внимательно и за тем же самым. Засунув руки за пояс
коротенькой джинсовой юбочки, Людмила Фостер, она же Леокадия Джорджие-
вич, дрочилась, пыхтя, сжимаясь, выгибая короткую спину, не слыша над
собою (или имея в виду) сопение прапора. Никита все понял вмиг: Катька
Кишко, она же Лана Дея ("Европейское бюро" "Голоса Америки"), наруши-
ла-таки категорический запрет Трупца и дала Солженицыну, а на атас пос-
тавила подружку, которая так прониклась сценою, что забыла, зачем,
собственно, здесь стоит. Никита, без труда поборов возникшее на мгнове-
ние искушение пошутить: заорать тонким, пронзительным голоском Трупца
Младенца Малого, - отодвинул рукою и конвоира, и Таньку и вошел в отдел:
потный, красный, повизгивающий Солженицын трахал со спины Лану Дею,
опершуюся руками и грудью о край его, никитиного, рабочего стола. Розо-
вые нейлоновые трусики Ланы Деи были спущены на колени, юбка задрана и
елозила, вторя солженицынским движениям.
Никита как ни в чем не бывало обошел пылких любовников, не услышавших
ни его появления, ни предостерегающих междометий Таньки, ни свиста пра-
пора, обошел и сел за стол. Наконец, Солженицын начальника заметил, и
его, Солженицына, не успевшего, кажется, даже и кончить, сдуло, словно
ветром. Катька под намеренно наглым, пристальным взглядом Никиты начала
приводить себя в порядок, бормоча: надо же посочувствовать человеку. В
тюрьме все-таки живет. В тюрьме, говорят, несладко! Все это было жалко,
грязно, но тем не менее Никиту взвело, и он, злой на себя, что способен
возбудиться от такой пакости, отошел к окну, прижался лбом к теплому
пыльному стеклу и погрузился в оцепенение, так что прослушал суету в ко-
ридоре, и только тогда вернулся к реальности, когда заметил красно-бело-
го жука скорой внизу и услышал катькину реплику: говорят, его Трупец и
отравил.
Итак, Солженицын подкараулил Никиту, чтобы предотвратить возможные
последствия опрометчивого своего поступка. Никита смотрел на Солженицына
так же невозмутимо, как часом раньше - на одевающуюся Катьку, и обеску-
раженный прыщавый бородач попробовал зайти с другого конца, решить воп-
рос, так сказать, по-домашнему, а, возможно, и с оттенком шантажа: граж-
данин начальник, а Лидия Сергеевна
Влых вам, часом, не сестрица? Моя фамилия - Вя- лх! отрезал Никита и
пошел по коридору к большим лифтам.
Стучать на Солженицына Никита, конечно, не собирался - просто тот,
как специально, наступил еще на одну больную мозоль: напомнил о
родственничках-диссидентах и об их вялой, неприятной, соответствующей
диссидентской их сущности фамилии, от которой Никита аж с начальной шко-
лы пытался отмежеваться добавляющим, как ему представлялось, упругости и
энергичности переносом ударения. К тому же, наконец прояснилось, почему
Солженицын всегда казался знакомым, где-то виденным: Никита, выходит,
несколько раз встречал его в лидкином обществе (Лидка прямо висла на
Солженицыне, роняла слюни) и, помнится, злился: нашла, мол, себе старуха
любовника! - грязь диссидентская! - раскаявшийся преступник был примерно
никитиным ровесником, то есть моложе Лидки лет как минимум на десять.
Однако, и минуты не прошло, как раздражение спало, Солженицына стало
жалко. Никита остановился, обернулся и громко, на весь пустынный коридор
сказал вдогонку бородачу, понуро плетущемуся к прапору: чего вы боитесь?
У вас же на следующей неделе статья про китайскую опасность, две
пресс-конференции и глава из "Красного колеса". Вы же монополист - кто
вас в лагерь отпустит?!
Машка-какашка ждала Никиту внизу с замирающим сердцем. Слушай, сказал
он. Я не буду вдаваться в подробности, может, это вообще - чистая психи-
атрия, но ты должна срочно ехать к отцу на службу и ни в коем случае не
допустить, чтобы он включал сегодня "Голос Америки". Если не допустишь,
я на тебе женюсь. (Пауза). И не брошу. Поехали вместе! - Мэри ничего не
понимала. Не могу: много работы. Хорошо, сказала, наконец. Работай. Я
попробую. Не потому, что женишься, а потому (пауза), что я тебя люблю.
Никиту сильно тошнило и раскалывалась голова. К концу рабочего дня
это было делом обычным почти у каждого, кто служил в здании на Яузе: на-
чальство, экономя валюту, многое повычеркивало в свое время из финского
проекта, в том числе и показавшиеся начальству пустыми игрушками зажрав-
шихся империалистов ионаторы системы эр кондейшн; то есть эр кондейшн -
это начальству было еще кое-как понятно, но ионаторы??? Нащупав в карма-
не таблетку аэрона, Никита побрел по вестибюлю в один хитрый закуток,
где стоял автомат с газировкою: запаренные, с землистыми лицами, подни-
мались туда из своей преисподней - многоэтажного подвала - попить работ-
ники технического радиоцентра - ТРЦ, обслуживающего все студии здания.
Насчет много работы Никита Машке, конечно, соврал: работы только и оста-
валось, что забрать у контролеров утвержденный и опечатанный ролик (а
Никите уже сообщили по телефону, что ролик утвержден и опечатан, да и
прежде сомнений не было, что так оно и получится) и спустить на передат-
чик.
В прошлом году генерал Малофеев предложил сдвинуть график передач на
день вперед против вашингтонского, - и впрямь, хули бздеть, когда все
каналы информации в наших руках?! - и для Никиты раз-навсегда закончи-
лись нервы под дулом взведенного автомата, закончилась постоянная исте-
рическая готовность выключить, заменить, заглушить, - теперь все можно
было сделать загодя, в спокойной обстановочке, любое сообщение - обду-
мать, любой промах - поправить.
Вот и сегодня: получив утром запись вчерашнего вашингтонского ориги-
нала, Никита внимательно прослушал его дважды и решил оставить на месте
кусок про последний американский бестселлер (судя по пересказу нату-
ральной Людмилы Фостер - глуповатый и мало чем отличающийся от бестсел-
леров Юлиана Семенова, разве в дурную сторону). Можно было б, пожалуй,
оставить и открытое письмо русских писателей-эмигрантов в адрес Политбю-
ро ЦК КПСС, весьма напоминающее открытое письмо Моськи в адрес Слона, но
Никита работал в "Голосе" не первый год и знал, что перестраховщи-
ки-контролеры с двенадцатого все равно письмо вырежут и нужно будет
что-то придумывать в пожарном порядке или ставить глушилку на целые
двадцать минут и в результате лишиться как минимум половины премиальных,
- поэтому вклеил на место письм на той еще неделе сделанную заготовку о
переводе на английский и бешеном успехе в Штатах очередного опуса поэ-
та-лауреата Вознесенского. Идущее дальше сообщение о новой абличительной
книге из высших тактических соображений оставляемого пока Комитетом в
Советском Союзе последнего писателя-диссидента потребовало только косме-
тического, так сказать, ремонта: замены двух-трех фраз - после чего со-
общение превращалось в такой конский цирк, что, надо думать, последние
знакомые последнего писателя-диссидента перестанут, прослушав передачу,
подавать ему руку. Танька Семенова, специалистка по голосу Фостер, запи-
сала эти две-три фразы, Никита со звукооператором вмонтировали их в нуж-
ные места под глушилочку, и готовый ролик часа еще в четыре был отправ-
лен на двенадцатый этаж.
Никита помыл стакан, бросил в рот таблетку и нажал кнопку - не похо-
жую, правда, на грибок для штопки носков, но тоже крупную и красную. Ав-
томат заурчал, забулькал, однако воды не выдал ни капли, а таблетка тая-
ла, распространяя по небу и языку приторную, тошнотворную сладость. Вот
страна! - разозлился Никита и выплюнул на пол раскисший аэрон. Там, вни-
зу, одних инженеров сотни четыре, не считая техников, а не могут нала-
дить сраную железяку! Не работает? услышал Никита за спиною вопрос пре-
исподнего, повернулся и пошел прочь, с отвращением глотая сладкую от аэ-
рона слюну: не работает!
За двумя коленами коридора находились дальние лифты. Никита вызвал
кабину и стал следить, как последовательно загораются и гаснут номера
этажей на табло: одиннадцатый - высокое начальство, ныне повально пребы-
вающее в отпусках, десятый и девятый, родные: "Голос Америки", восьмой -
"Русская служба Би-Би-Си", седьмой - "Радио Свобода", шестой - "Немецкая
волна из Кельна", пятый - Канада и Швеция, четвертый - "Голос Израиля",
"Ватикан" и, кажется, кто-то еще, третий - соцстраны от Китая до Югосла-
вии и Албании. На втором расположилась столовая. Вот вспыхнул, наконец,
и первый, двери приглашающе распахнулись, показав Никите в зеркале его
самого. Нехорошего цвета было лицо у Никиты, болезненного, бледно-зеле-
новатого, и нечего было обманывать себя, объясняя дурное самочувствие
отсутствием ионаторов, - просто Никита знал, чт может случиться к ночи,
и животное нежелание гибнуть действовало таким вот неприятным образом.
Лифт останавливался буквально на каждом этаже, принимая в свое брюхо од-
них, выпуская других:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
луйста, короче, я спешу. Гражданин начальник (Никита, сам вызвавший
именно это обращение, невольно поморщился) - гражданин начальник, мне
меньше месяца сидеть осталось! Солженицын покосился на покуривающего в
конце коридора, у окна, лефортовского прапорщика-конвоира. А если вы по-
дадите рапорт - меня отправят в лагерь и неизвестно на сколько! Могу от-
туда и вообще не вернуться!
Яузский Солженицын (настоящую фамилию его Никита не помнил, да, ка-
жется, и не знал никогда) был диссидентом, два с лишним года назад арес-
тованным по семидесятой за изготовление и распространение цикла хвалеб-
ных статей о творчестве Солженицына вермонтского, под следствием потек и
потому получил пять вместо семи и предложение, что срок будет переполо-
винен, если Солженицын вместо лагеря останется на обслуге в тюрьме. Дис-
сидент согласился, полагая, что обслуга - это убирать двор, чистить кар-
тошку, менять проводку и прочее - однако, ему готовили иную судьбу:
трижды в неделю ездить под конвоем из Лефортово в здание на Яузе и ими-
тировать там стиль и голос любимого своего писателя, то есть сочинять за
него отрывки из новых книг, всяческие статьи, интервью и обращения к го-
сударственным деятелям и общественности, доводя, что, кстати сказать,
особого труда не требовало, до абсурда идеи и приемы прототипа, и произ-
носить сочиненное в микрофон. Такая работа, хоть и заключала в себе оп-
ределенный нравственный изъян, с точки зрения бытовой, житейской предс-
тавлялась все же много приятнее и обслуги, и, конечно же, лагеря, -
только вот страшно было сознавать, что носишь в себе ужасающую госу-
дарственную тайну: убедившись в некоторой духовной нестойкости и болтли-
вости Солженицына, хозяева могли бы и не рискнуть выпустить его на сво-
боду, и сейчас, когда срок подходил к концу, Солженицын все ждал подлян-
ку, провокацию, которая дала бы повод отменить условно-досрочное, отпра-
вить в лагерь и там сгноить, - ждал, опасался, но! но все-таки снова
смалодушничал, хотя и совсем в другом роде.
Никита, занятый своим, с трудом понял, вспомнил, о чем нудит Солжени-
цын: да, действительно, часа полтора назад, возвращаясь с двенадцатого
этажа, куда относил контролерам на утверждение пленку с сегодняшними
"Книгами и людьми", Никита издалека заметил, что у дверей отдела кто-то
толчется. По мере бесшумного - по паласу - приближения Никите все яснее
становилась мизансцена: низенькая пухлая Танька Семенова, она же Людмила
Фостер (программа "Книги и люди"), она же Леокадия Джорджиевич, стояла у
слегка приоткрытой двери, напряженная, вся поглощенная зрелищем внутри
комнаты; длинный тощий прапор, конвоир Солженицына, поверх ее головы
наблюдал столь же внимательно и за тем же самым. Засунув руки за пояс
коротенькой джинсовой юбочки, Людмила Фостер, она же Леокадия Джорджие-
вич, дрочилась, пыхтя, сжимаясь, выгибая короткую спину, не слыша над
собою (или имея в виду) сопение прапора. Никита все понял вмиг: Катька
Кишко, она же Лана Дея ("Европейское бюро" "Голоса Америки"), наруши-
ла-таки категорический запрет Трупца и дала Солженицыну, а на атас пос-
тавила подружку, которая так прониклась сценою, что забыла, зачем,
собственно, здесь стоит. Никита, без труда поборов возникшее на мгнове-
ние искушение пошутить: заорать тонким, пронзительным голоском Трупца
Младенца Малого, - отодвинул рукою и конвоира, и Таньку и вошел в отдел:
потный, красный, повизгивающий Солженицын трахал со спины Лану Дею,
опершуюся руками и грудью о край его, никитиного, рабочего стола. Розо-
вые нейлоновые трусики Ланы Деи были спущены на колени, юбка задрана и
елозила, вторя солженицынским движениям.
Никита как ни в чем не бывало обошел пылких любовников, не услышавших
ни его появления, ни предостерегающих междометий Таньки, ни свиста пра-
пора, обошел и сел за стол. Наконец, Солженицын начальника заметил, и
его, Солженицына, не успевшего, кажется, даже и кончить, сдуло, словно
ветром. Катька под намеренно наглым, пристальным взглядом Никиты начала
приводить себя в порядок, бормоча: надо же посочувствовать человеку. В
тюрьме все-таки живет. В тюрьме, говорят, несладко! Все это было жалко,
грязно, но тем не менее Никиту взвело, и он, злой на себя, что способен
возбудиться от такой пакости, отошел к окну, прижался лбом к теплому
пыльному стеклу и погрузился в оцепенение, так что прослушал суету в ко-
ридоре, и только тогда вернулся к реальности, когда заметил красно-бело-
го жука скорой внизу и услышал катькину реплику: говорят, его Трупец и
отравил.
Итак, Солженицын подкараулил Никиту, чтобы предотвратить возможные
последствия опрометчивого своего поступка. Никита смотрел на Солженицына
так же невозмутимо, как часом раньше - на одевающуюся Катьку, и обеску-
раженный прыщавый бородач попробовал зайти с другого конца, решить воп-
рос, так сказать, по-домашнему, а, возможно, и с оттенком шантажа: граж-
данин начальник, а Лидия Сергеевна
Влых вам, часом, не сестрица? Моя фамилия - Вя- лх! отрезал Никита и
пошел по коридору к большим лифтам.
Стучать на Солженицына Никита, конечно, не собирался - просто тот,
как специально, наступил еще на одну больную мозоль: напомнил о
родственничках-диссидентах и об их вялой, неприятной, соответствующей
диссидентской их сущности фамилии, от которой Никита аж с начальной шко-
лы пытался отмежеваться добавляющим, как ему представлялось, упругости и
энергичности переносом ударения. К тому же, наконец прояснилось, почему
Солженицын всегда казался знакомым, где-то виденным: Никита, выходит,
несколько раз встречал его в лидкином обществе (Лидка прямо висла на
Солженицыне, роняла слюни) и, помнится, злился: нашла, мол, себе старуха
любовника! - грязь диссидентская! - раскаявшийся преступник был примерно
никитиным ровесником, то есть моложе Лидки лет как минимум на десять.
Однако, и минуты не прошло, как раздражение спало, Солженицына стало
жалко. Никита остановился, обернулся и громко, на весь пустынный коридор
сказал вдогонку бородачу, понуро плетущемуся к прапору: чего вы боитесь?
У вас же на следующей неделе статья про китайскую опасность, две
пресс-конференции и глава из "Красного колеса". Вы же монополист - кто
вас в лагерь отпустит?!
Машка-какашка ждала Никиту внизу с замирающим сердцем. Слушай, сказал
он. Я не буду вдаваться в подробности, может, это вообще - чистая психи-
атрия, но ты должна срочно ехать к отцу на службу и ни в коем случае не
допустить, чтобы он включал сегодня "Голос Америки". Если не допустишь,
я на тебе женюсь. (Пауза). И не брошу. Поехали вместе! - Мэри ничего не
понимала. Не могу: много работы. Хорошо, сказала, наконец. Работай. Я
попробую. Не потому, что женишься, а потому (пауза), что я тебя люблю.
Никиту сильно тошнило и раскалывалась голова. К концу рабочего дня
это было делом обычным почти у каждого, кто служил в здании на Яузе: на-
чальство, экономя валюту, многое повычеркивало в свое время из финского
проекта, в том числе и показавшиеся начальству пустыми игрушками зажрав-
шихся империалистов ионаторы системы эр кондейшн; то есть эр кондейшн -
это начальству было еще кое-как понятно, но ионаторы??? Нащупав в карма-
не таблетку аэрона, Никита побрел по вестибюлю в один хитрый закуток,
где стоял автомат с газировкою: запаренные, с землистыми лицами, подни-
мались туда из своей преисподней - многоэтажного подвала - попить работ-
ники технического радиоцентра - ТРЦ, обслуживающего все студии здания.
Насчет много работы Никита Машке, конечно, соврал: работы только и оста-
валось, что забрать у контролеров утвержденный и опечатанный ролик (а
Никите уже сообщили по телефону, что ролик утвержден и опечатан, да и
прежде сомнений не было, что так оно и получится) и спустить на передат-
чик.
В прошлом году генерал Малофеев предложил сдвинуть график передач на
день вперед против вашингтонского, - и впрямь, хули бздеть, когда все
каналы информации в наших руках?! - и для Никиты раз-навсегда закончи-
лись нервы под дулом взведенного автомата, закончилась постоянная исте-
рическая готовность выключить, заменить, заглушить, - теперь все можно
было сделать загодя, в спокойной обстановочке, любое сообщение - обду-
мать, любой промах - поправить.
Вот и сегодня: получив утром запись вчерашнего вашингтонского ориги-
нала, Никита внимательно прослушал его дважды и решил оставить на месте
кусок про последний американский бестселлер (судя по пересказу нату-
ральной Людмилы Фостер - глуповатый и мало чем отличающийся от бестсел-
леров Юлиана Семенова, разве в дурную сторону). Можно было б, пожалуй,
оставить и открытое письмо русских писателей-эмигрантов в адрес Политбю-
ро ЦК КПСС, весьма напоминающее открытое письмо Моськи в адрес Слона, но
Никита работал в "Голосе" не первый год и знал, что перестраховщи-
ки-контролеры с двенадцатого все равно письмо вырежут и нужно будет
что-то придумывать в пожарном порядке или ставить глушилку на целые
двадцать минут и в результате лишиться как минимум половины премиальных,
- поэтому вклеил на место письм на той еще неделе сделанную заготовку о
переводе на английский и бешеном успехе в Штатах очередного опуса поэ-
та-лауреата Вознесенского. Идущее дальше сообщение о новой абличительной
книге из высших тактических соображений оставляемого пока Комитетом в
Советском Союзе последнего писателя-диссидента потребовало только косме-
тического, так сказать, ремонта: замены двух-трех фраз - после чего со-
общение превращалось в такой конский цирк, что, надо думать, последние
знакомые последнего писателя-диссидента перестанут, прослушав передачу,
подавать ему руку. Танька Семенова, специалистка по голосу Фостер, запи-
сала эти две-три фразы, Никита со звукооператором вмонтировали их в нуж-
ные места под глушилочку, и готовый ролик часа еще в четыре был отправ-
лен на двенадцатый этаж.
Никита помыл стакан, бросил в рот таблетку и нажал кнопку - не похо-
жую, правда, на грибок для штопки носков, но тоже крупную и красную. Ав-
томат заурчал, забулькал, однако воды не выдал ни капли, а таблетка тая-
ла, распространяя по небу и языку приторную, тошнотворную сладость. Вот
страна! - разозлился Никита и выплюнул на пол раскисший аэрон. Там, вни-
зу, одних инженеров сотни четыре, не считая техников, а не могут нала-
дить сраную железяку! Не работает? услышал Никита за спиною вопрос пре-
исподнего, повернулся и пошел прочь, с отвращением глотая сладкую от аэ-
рона слюну: не работает!
За двумя коленами коридора находились дальние лифты. Никита вызвал
кабину и стал следить, как последовательно загораются и гаснут номера
этажей на табло: одиннадцатый - высокое начальство, ныне повально пребы-
вающее в отпусках, десятый и девятый, родные: "Голос Америки", восьмой -
"Русская служба Би-Би-Си", седьмой - "Радио Свобода", шестой - "Немецкая
волна из Кельна", пятый - Канада и Швеция, четвертый - "Голос Израиля",
"Ватикан" и, кажется, кто-то еще, третий - соцстраны от Китая до Югосла-
вии и Албании. На втором расположилась столовая. Вот вспыхнул, наконец,
и первый, двери приглашающе распахнулись, показав Никите в зеркале его
самого. Нехорошего цвета было лицо у Никиты, болезненного, бледно-зеле-
новатого, и нечего было обманывать себя, объясняя дурное самочувствие
отсутствием ионаторов, - просто Никита знал, чт может случиться к ночи,
и животное нежелание гибнуть действовало таким вот неприятным образом.
Лифт останавливался буквально на каждом этаже, принимая в свое брюхо од-
них, выпуская других:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99