Да любой может сделать девку беременной, если она ему даст. Но от этого он не станет ни отцом, ни мужчиной.
Пэйджит в упор смотрел на Джона. Спокойно заметил:
– Как вы правы!
У старика побагровело лицо.
– Ты богатый избалованный мальчишка. Карло никогда не будет таким же, как ты, – или как Мария!
В этом доме способны лишь осуждать, подумал Пэйджит. И только глазами старых Карелли будет смотреть на себя Карло: сын порочной женщины, лишний рот, ребенок, недостойный того, чтобы его любили и холили.
– Вы когда-нибудь задумывались над тем, – спросил он, – каким станет Карло, когда вырастет? Или для вас ненависть к дочери важнее любви к внуку? Хотя я вас достаточно узнал, мистер Карелли, – на любовь вы не способны. – Пэйджит сделал паузу. – Если бы это было не так, вы бы поняли: грех Марии не в том, что она спала со мной, а в том, что оставила сына с вами.
Джон Карелли поднял руку, намереваясь влепить пощечину. Пэйджит перехватил его запястье и вдруг почувствовал смертельную усталость.
– Извините, – мягко произнес он. – Я не имел права так говорить. Я ведь пришел только попрощаться.
Хозяин дома медленно опустил руку.
– Оставь его. Ты и так принес слишком много зла, попусту взбудоражив Карло. А теперь уходи.
– Папа?
Это был Карло – стоял за спиной деда, в прихожей. Оставил свою телевизионную передачу; из гостиной слышались бестелесные голоса Джона и Понча. Мальчик смотрел на него снизу вверх глазами, формой повторявшими глаза матери, и цвета такого же голубого, как глаза самого Пэйджита. "Северо-итальянские рецессивные" – так назвала их Мария, тем самым отвергая напрочь какое бы то ни было отцовское участие.
– О, Карло! – воскликнул Пэйджит и взглянул на Джона Карелли.
– Пять минут, – пробурчал тот. – Потом вызываю полицию. – И отошел в сторону.
Пэйджит присел на корточки рядом с Карло.
– Будешь смотреть со мной? – спросил мальчик.
– С удовольствием бы. Но не могу.
Даже сам он почувствовал пустоту сказанного.
– Уезжаешь?
– Да, надо ехать.
– Почему?
– Я должен быть дома. – Пэйджит помолчал, подыскивая слова. – Я живу в Калифорнии, там, где живут Джон и Понч.
Карло опустил взгляд:
– Это очень далеко, да?
– Да.
Мальчик вздохнул:
– И моя мамочка уехала.
– Знаю. Но она вернется. Мамы всегда возвращаются.
– А ты вернешься?
– Угу. Когда-нибудь.
Карло ушел в гостиную. Вернулся с мячом, который дал ему Пэйджит. Вложил мяч ему в руку:
– Когда вернешься, привези его.
– Но я хотел, чтобы он был у тебя.
Карло помотал головой:
– Мы будем играть. Если ты вернешься.
Пэйджит почувствовал, как маленькая рука прижала мяч к его ладони, и крепко сжал пальцы сына. В глазах Карло были слезы.
– Как тебя зовут? – спросил он. – Я забыл.
– Кристофер. – Пэйджит помедлил, глядя на мальчика, и слова сами слетели с его языка: – Я твой папа.
Мгновение Карло выглядел озадаченным; казалось, что в его взоре мелькнул слабый проблеск надежды. Потом он, будто в испуге, оглянулся.
Пэйджит подхватил его, прижал к себе. Карло замер перед непостижимостью происходящего. Потом его руки медленно обняли шею Пэйджита.
– Я твой папа, – снова прошептал тот. – Все будет хорошо.
Каким прекрасным помнился Пэйджиту Париж!
В самый разгар весны, после полудня, два дня спустя после разлуки с Карло, он сидел один в уличном кафе "Две статуэтки" на бульваре Сен-Жермен, месте, излюбленном еще с университетских лет. Ему нравилось здесь, нравилось наблюдать потоки людей, текущих по улицам вдоль бульвара. В этом угловом кафе особенно заметна была пестрота парижских людских водоворотов – уличные аферисты, элегантные женщины, молодые художники, мнящие себя талантами, старички, прогуливающие собак и делающие остановку, чтобы выпить стаканчик винца – здесь либо в соседнем кафе "Флора". У входа стояли фарфоровые статуэтки, изображающие двух китайских купцов, от них кафе и получило свое название. Через улицу каменной громадой высился пришедший из XII века кафедральный собор Сен-Жермен-де-Пре с маленьким парком, обнесенным железной оградой и украшенным бюстом поэта Аполлинера работы Пикассо. Пэйджит смотрел на высокую темноволосую женщину, пересекавшую улицу с утрированной грацией манекенщицы; он снова вспомнил, что лишь на день разминулся с Андреа и что сегодня вечером она танцует в Праге, за шесть сотен миль отсюда.
Он машинально положил руку на портфель, полный бумаг.
– Греют душу воспоминания? – раздался рядом знакомый голос. – Или мечтаешь о вечере с этой немного переигрывающей брюнеткой – вижу, ты с нее глаз не сводишь?
Пэйджит обернулся.
– Да, воспоминания, – ответил он. – Подсчитываю, сколько лет прошло с нашей последней встречи.
– Пять, – подсказала Мария. – Поговорим здесь? Я не прочь выпить красного вина. Плачу сама, поскольку ты себе уже, конечно, заказывал.
Пэйджит кивнул:
– Но выпью еще, за компанию.
Оба молчали. Мария, сняв пальто, села напротив него, и он стал впитывать происшедшие в ней изменения. Перед ним была женщина, вступившая в свое четвертое десятилетие и уже вполне удовлетворившая стремление к самоутверждению. Одежда и косметика ее были безупречны: никаких излишеств, но во всем виден вкус и внимание к деталям. Речь ее, отлично модулированная для работы на телевидении, была свободной и изысканной. Ее хотелось сравнить с тонким вином, но невольно напрашивалось и другое сравнение – с хамелеоном: в этой женщине не было ничего, что позволило бы предположить, что она и Джон Карелли принадлежат к одной расе, тем более – принадлежали когда-то к одной семье. Даже Пэйджиту она показалась незнакомой.
– Почему ты выбрал это место?
– Когда ты сказала, что будешь в Париже, я сразу подумал о нем. – Он бросил взгляд на улицу. – Отсюда хорошо рассматривать людей, и у этого уголка довольно богатая история – разного рода уличные бои и стычки, было даже несколько публичных казней через отсечение головы.
Мария слабо улыбнулась:
– И, естественно, ты вспомнил обо мне. Но, на мой взгляд, этот собор несколько мрачноват. Не представляю, как можно проводить здесь время.
– Достойное всяческого уважения место. В тринадцатом столетии церковники погибали здесь, защищая собор от студентов Латинского квартала. Потом гугеноты здесь же вырывали им языки за ересь.
Маленький официант, суетливый и услужливый, классически французского обличья, вмешался и принял у них заказ. Когда он ушел, они некоторое время молчали.
– Ты по поводу Карло, – наконец вымолвила она.
– Да. – Пэйджит выдержал паузу. – Я хочу, чтобы он жил у меня.
Мария вскинула брови:
– Так сразу?
– Нет, не сразу. Как я говорил по телефону, за последнее время я несколько раз был у него, водил его к детскому психиатру, получил полное представление о твоих родителях – чего же еще? Карло нужен отец или, точнее, родители. Я говорил тебе, как он несчастен, как тянулся ко мне.
Она сделала отстраняющий жест рукой.
– Крис, ты, наверное, и понятия не имеешь о том, что делаешь.
– В каком смысле?
– В любом. – У нее был раздраженный тон. – То ты себя даже отцом не признаешь, то принимаешь такое решение.
Пэйджит наклонился к ней:
– Да, не признавал, но ты объявила меня им – как раз накануне слушаний по известному делу. Значит, так тому и быть.
Мария пожала плечами:
– Я ни о чем тебя не просила. Неужели ты не помнишь?
– Это не так, Мария. Просьба была. Но еще до рождения Карло.
Ее глаза широко раскрылись:
– Так вот в чем дело? Хочется получше выглядеть в собственных глазах? Сделанного не вернешь, и тебе придется мириться с этим. Сожалеть поздно.
– Я это превосходно понимаю, – холодно бросил Пэйджит. – Но для Карло пока еще не поздно. Вот через пару лет будет поздно.
Два бокала красного вина, которые принес официант, так и стояли перед ними нетронутые.
– С каких это пор, – спросила наконец Мария, – ты стал разбираться в воспитании детей? Да, я всегда понимала: проблемы существуют – я ведь знаю своих родителей. Можешь не верить, но мне неприятно, что я вынуждена оставить его там еще на пару лет, пока не упрочится мое положение на работе. Но потом все пойдет по-другому. Почему ты вдруг решил, что лишь один знаешь, как надо поступить?
Пэйджит решил сменить тактику.
– Ты ошибаешься. – Его голос был спокоен. – Не я так решил. И какого-то соперничества между нами нет. И не может быть – ради Карло.
– Он мой сын, Крис. Я не могу от него отказаться. Это же элементарно.
– Не совсем так. С Карло нельзя обращаться, как с неодушевленным предметом. Хотя, если он останется в доме твоих родителей, он может им стать. – Пэйджит повысил голос. – Черт возьми, а ведь когда я звонил тебе, я рассказывал, как обстоят дела, как будто тебя это могло интересовать!
– Припоминаю. – Она бросила на него скептический взгляд. – Нет, в самом деле, это какая-то нелепость. Ты никогда не хотел быть отцом, никогда не хотел Карло, и до недавнего времени он значил для тебя меньше, чем любая из твоих драгоценных картин. Такой разговор мог лишь присниться.
Пэйджит не отрываясь смотрел на нее.
– Тебе, Мария, надо окончательно определиться: кто я такой – плохой родитель, который никогда не хотел иметь ребенка, или человек, от которого ты сама отказалась, как от отца своего сына? Меня не устраивает, что выбор твой диктуется сиюминутными потребностями. Особенно если речь идет об этом мальчике.
Выражение лица Марии неуловимо изменилось, как будто она принуждала себя сохранять выдержку.
– И долго, – наконец спросила она, – ты об этом думал?
– Сколько мог, сколько время позволило. Но не столько, сколько хотелось бы. – Пэйджит уставил взгляд в бокал с вином. – Ясно, что Карло нужен репетитор, нужны спорт, воздух, движение, и прежде всего – любовь и внимание. Он поднял глаза на Марию:
– Кто-нибудь, кто каждый день внушал бы Карло, что он в этой жизни самый главный.
Она легко улыбнулась:
– Создается впечатление, что для тебя это возможность искупления вины или крестный путь. Да, ты был бы хорош во время крестного пути.
– Это не крестный путь. Просто требуется много времени и немного отзывчивости. – Пэйджит снова помолчал. – То есть то, чем всех нас одаривают только родители.
– И то, что ты вынужден давать один. – Мария подалась вперед. – Скажи, твоя мисс Павлова знает об этих прекрасных намерениях?
– Если ты имеешь в виду Андреа – нет, не во всех деталях. Но я уверен, мы с ней договоримся.
– О, "я уверен". – Мария язвительно усмехнулась. – Могу себе представить. "С возвращением, моя любовь, с шестидневных гастролей в Питсбурге, где ты танцевала "Жизель". Карло и я на игре его Малой лиги, но ты можешь нас потом найти в "Макдональдсе". Разумеется, если в Сан-Франциско есть Малая лига. Есть там Малая лига?
– Должна быть.
Мария покачала головой:
– Честно говоря, впечатления, что ты все хорошо продумал, нет. Прекрасно понимаю и твою реакцию на моих родителей, и то, почему ты сразу прилетел в Париж. Но все это не может быть достаточным основанием, чтобы менять жизнь Карло.
Неожиданно у Пэйджита появилось ощущение, что Мария испытывает его, а возможно, даже пытает – он не мог бы сказать, что вернее. Это будило в нем надежду и отчаяние.
– Мне с ним хорошо. Не знаю почему, но хорошо. Остальное приложится.
Она взглянула на него:
– Просто тебе в твоем теперешнем состоянии нужно, чтобы кто-то был рядом. Если это так, тебе следует сосредоточить внимание на домашнем очаге. Как обстоят дела у тебя в семье? Я вынуждена спросить об этом, потому что ты, кажется, всерьез намерен создать этот сандвич с моим сыном посередине.
Какое изящное сравнение, хотелось ему съязвить. Но перед ним была мать Карло, и он не мог не сказать правды.
– У Андреа, – медленно проговорил он, – повышенная требовательность к эмоциональному комфорту. Все хорошо до той поры, пока я могу его создавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Пэйджит в упор смотрел на Джона. Спокойно заметил:
– Как вы правы!
У старика побагровело лицо.
– Ты богатый избалованный мальчишка. Карло никогда не будет таким же, как ты, – или как Мария!
В этом доме способны лишь осуждать, подумал Пэйджит. И только глазами старых Карелли будет смотреть на себя Карло: сын порочной женщины, лишний рот, ребенок, недостойный того, чтобы его любили и холили.
– Вы когда-нибудь задумывались над тем, – спросил он, – каким станет Карло, когда вырастет? Или для вас ненависть к дочери важнее любви к внуку? Хотя я вас достаточно узнал, мистер Карелли, – на любовь вы не способны. – Пэйджит сделал паузу. – Если бы это было не так, вы бы поняли: грех Марии не в том, что она спала со мной, а в том, что оставила сына с вами.
Джон Карелли поднял руку, намереваясь влепить пощечину. Пэйджит перехватил его запястье и вдруг почувствовал смертельную усталость.
– Извините, – мягко произнес он. – Я не имел права так говорить. Я ведь пришел только попрощаться.
Хозяин дома медленно опустил руку.
– Оставь его. Ты и так принес слишком много зла, попусту взбудоражив Карло. А теперь уходи.
– Папа?
Это был Карло – стоял за спиной деда, в прихожей. Оставил свою телевизионную передачу; из гостиной слышались бестелесные голоса Джона и Понча. Мальчик смотрел на него снизу вверх глазами, формой повторявшими глаза матери, и цвета такого же голубого, как глаза самого Пэйджита. "Северо-итальянские рецессивные" – так назвала их Мария, тем самым отвергая напрочь какое бы то ни было отцовское участие.
– О, Карло! – воскликнул Пэйджит и взглянул на Джона Карелли.
– Пять минут, – пробурчал тот. – Потом вызываю полицию. – И отошел в сторону.
Пэйджит присел на корточки рядом с Карло.
– Будешь смотреть со мной? – спросил мальчик.
– С удовольствием бы. Но не могу.
Даже сам он почувствовал пустоту сказанного.
– Уезжаешь?
– Да, надо ехать.
– Почему?
– Я должен быть дома. – Пэйджит помолчал, подыскивая слова. – Я живу в Калифорнии, там, где живут Джон и Понч.
Карло опустил взгляд:
– Это очень далеко, да?
– Да.
Мальчик вздохнул:
– И моя мамочка уехала.
– Знаю. Но она вернется. Мамы всегда возвращаются.
– А ты вернешься?
– Угу. Когда-нибудь.
Карло ушел в гостиную. Вернулся с мячом, который дал ему Пэйджит. Вложил мяч ему в руку:
– Когда вернешься, привези его.
– Но я хотел, чтобы он был у тебя.
Карло помотал головой:
– Мы будем играть. Если ты вернешься.
Пэйджит почувствовал, как маленькая рука прижала мяч к его ладони, и крепко сжал пальцы сына. В глазах Карло были слезы.
– Как тебя зовут? – спросил он. – Я забыл.
– Кристофер. – Пэйджит помедлил, глядя на мальчика, и слова сами слетели с его языка: – Я твой папа.
Мгновение Карло выглядел озадаченным; казалось, что в его взоре мелькнул слабый проблеск надежды. Потом он, будто в испуге, оглянулся.
Пэйджит подхватил его, прижал к себе. Карло замер перед непостижимостью происходящего. Потом его руки медленно обняли шею Пэйджита.
– Я твой папа, – снова прошептал тот. – Все будет хорошо.
Каким прекрасным помнился Пэйджиту Париж!
В самый разгар весны, после полудня, два дня спустя после разлуки с Карло, он сидел один в уличном кафе "Две статуэтки" на бульваре Сен-Жермен, месте, излюбленном еще с университетских лет. Ему нравилось здесь, нравилось наблюдать потоки людей, текущих по улицам вдоль бульвара. В этом угловом кафе особенно заметна была пестрота парижских людских водоворотов – уличные аферисты, элегантные женщины, молодые художники, мнящие себя талантами, старички, прогуливающие собак и делающие остановку, чтобы выпить стаканчик винца – здесь либо в соседнем кафе "Флора". У входа стояли фарфоровые статуэтки, изображающие двух китайских купцов, от них кафе и получило свое название. Через улицу каменной громадой высился пришедший из XII века кафедральный собор Сен-Жермен-де-Пре с маленьким парком, обнесенным железной оградой и украшенным бюстом поэта Аполлинера работы Пикассо. Пэйджит смотрел на высокую темноволосую женщину, пересекавшую улицу с утрированной грацией манекенщицы; он снова вспомнил, что лишь на день разминулся с Андреа и что сегодня вечером она танцует в Праге, за шесть сотен миль отсюда.
Он машинально положил руку на портфель, полный бумаг.
– Греют душу воспоминания? – раздался рядом знакомый голос. – Или мечтаешь о вечере с этой немного переигрывающей брюнеткой – вижу, ты с нее глаз не сводишь?
Пэйджит обернулся.
– Да, воспоминания, – ответил он. – Подсчитываю, сколько лет прошло с нашей последней встречи.
– Пять, – подсказала Мария. – Поговорим здесь? Я не прочь выпить красного вина. Плачу сама, поскольку ты себе уже, конечно, заказывал.
Пэйджит кивнул:
– Но выпью еще, за компанию.
Оба молчали. Мария, сняв пальто, села напротив него, и он стал впитывать происшедшие в ней изменения. Перед ним была женщина, вступившая в свое четвертое десятилетие и уже вполне удовлетворившая стремление к самоутверждению. Одежда и косметика ее были безупречны: никаких излишеств, но во всем виден вкус и внимание к деталям. Речь ее, отлично модулированная для работы на телевидении, была свободной и изысканной. Ее хотелось сравнить с тонким вином, но невольно напрашивалось и другое сравнение – с хамелеоном: в этой женщине не было ничего, что позволило бы предположить, что она и Джон Карелли принадлежат к одной расе, тем более – принадлежали когда-то к одной семье. Даже Пэйджиту она показалась незнакомой.
– Почему ты выбрал это место?
– Когда ты сказала, что будешь в Париже, я сразу подумал о нем. – Он бросил взгляд на улицу. – Отсюда хорошо рассматривать людей, и у этого уголка довольно богатая история – разного рода уличные бои и стычки, было даже несколько публичных казней через отсечение головы.
Мария слабо улыбнулась:
– И, естественно, ты вспомнил обо мне. Но, на мой взгляд, этот собор несколько мрачноват. Не представляю, как можно проводить здесь время.
– Достойное всяческого уважения место. В тринадцатом столетии церковники погибали здесь, защищая собор от студентов Латинского квартала. Потом гугеноты здесь же вырывали им языки за ересь.
Маленький официант, суетливый и услужливый, классически французского обличья, вмешался и принял у них заказ. Когда он ушел, они некоторое время молчали.
– Ты по поводу Карло, – наконец вымолвила она.
– Да. – Пэйджит выдержал паузу. – Я хочу, чтобы он жил у меня.
Мария вскинула брови:
– Так сразу?
– Нет, не сразу. Как я говорил по телефону, за последнее время я несколько раз был у него, водил его к детскому психиатру, получил полное представление о твоих родителях – чего же еще? Карло нужен отец или, точнее, родители. Я говорил тебе, как он несчастен, как тянулся ко мне.
Она сделала отстраняющий жест рукой.
– Крис, ты, наверное, и понятия не имеешь о том, что делаешь.
– В каком смысле?
– В любом. – У нее был раздраженный тон. – То ты себя даже отцом не признаешь, то принимаешь такое решение.
Пэйджит наклонился к ней:
– Да, не признавал, но ты объявила меня им – как раз накануне слушаний по известному делу. Значит, так тому и быть.
Мария пожала плечами:
– Я ни о чем тебя не просила. Неужели ты не помнишь?
– Это не так, Мария. Просьба была. Но еще до рождения Карло.
Ее глаза широко раскрылись:
– Так вот в чем дело? Хочется получше выглядеть в собственных глазах? Сделанного не вернешь, и тебе придется мириться с этим. Сожалеть поздно.
– Я это превосходно понимаю, – холодно бросил Пэйджит. – Но для Карло пока еще не поздно. Вот через пару лет будет поздно.
Два бокала красного вина, которые принес официант, так и стояли перед ними нетронутые.
– С каких это пор, – спросила наконец Мария, – ты стал разбираться в воспитании детей? Да, я всегда понимала: проблемы существуют – я ведь знаю своих родителей. Можешь не верить, но мне неприятно, что я вынуждена оставить его там еще на пару лет, пока не упрочится мое положение на работе. Но потом все пойдет по-другому. Почему ты вдруг решил, что лишь один знаешь, как надо поступить?
Пэйджит решил сменить тактику.
– Ты ошибаешься. – Его голос был спокоен. – Не я так решил. И какого-то соперничества между нами нет. И не может быть – ради Карло.
– Он мой сын, Крис. Я не могу от него отказаться. Это же элементарно.
– Не совсем так. С Карло нельзя обращаться, как с неодушевленным предметом. Хотя, если он останется в доме твоих родителей, он может им стать. – Пэйджит повысил голос. – Черт возьми, а ведь когда я звонил тебе, я рассказывал, как обстоят дела, как будто тебя это могло интересовать!
– Припоминаю. – Она бросила на него скептический взгляд. – Нет, в самом деле, это какая-то нелепость. Ты никогда не хотел быть отцом, никогда не хотел Карло, и до недавнего времени он значил для тебя меньше, чем любая из твоих драгоценных картин. Такой разговор мог лишь присниться.
Пэйджит не отрываясь смотрел на нее.
– Тебе, Мария, надо окончательно определиться: кто я такой – плохой родитель, который никогда не хотел иметь ребенка, или человек, от которого ты сама отказалась, как от отца своего сына? Меня не устраивает, что выбор твой диктуется сиюминутными потребностями. Особенно если речь идет об этом мальчике.
Выражение лица Марии неуловимо изменилось, как будто она принуждала себя сохранять выдержку.
– И долго, – наконец спросила она, – ты об этом думал?
– Сколько мог, сколько время позволило. Но не столько, сколько хотелось бы. – Пэйджит уставил взгляд в бокал с вином. – Ясно, что Карло нужен репетитор, нужны спорт, воздух, движение, и прежде всего – любовь и внимание. Он поднял глаза на Марию:
– Кто-нибудь, кто каждый день внушал бы Карло, что он в этой жизни самый главный.
Она легко улыбнулась:
– Создается впечатление, что для тебя это возможность искупления вины или крестный путь. Да, ты был бы хорош во время крестного пути.
– Это не крестный путь. Просто требуется много времени и немного отзывчивости. – Пэйджит снова помолчал. – То есть то, чем всех нас одаривают только родители.
– И то, что ты вынужден давать один. – Мария подалась вперед. – Скажи, твоя мисс Павлова знает об этих прекрасных намерениях?
– Если ты имеешь в виду Андреа – нет, не во всех деталях. Но я уверен, мы с ней договоримся.
– О, "я уверен". – Мария язвительно усмехнулась. – Могу себе представить. "С возвращением, моя любовь, с шестидневных гастролей в Питсбурге, где ты танцевала "Жизель". Карло и я на игре его Малой лиги, но ты можешь нас потом найти в "Макдональдсе". Разумеется, если в Сан-Франциско есть Малая лига. Есть там Малая лига?
– Должна быть.
Мария покачала головой:
– Честно говоря, впечатления, что ты все хорошо продумал, нет. Прекрасно понимаю и твою реакцию на моих родителей, и то, почему ты сразу прилетел в Париж. Но все это не может быть достаточным основанием, чтобы менять жизнь Карло.
Неожиданно у Пэйджита появилось ощущение, что Мария испытывает его, а возможно, даже пытает – он не мог бы сказать, что вернее. Это будило в нем надежду и отчаяние.
– Мне с ним хорошо. Не знаю почему, но хорошо. Остальное приложится.
Она взглянула на него:
– Просто тебе в твоем теперешнем состоянии нужно, чтобы кто-то был рядом. Если это так, тебе следует сосредоточить внимание на домашнем очаге. Как обстоят дела у тебя в семье? Я вынуждена спросить об этом, потому что ты, кажется, всерьез намерен создать этот сандвич с моим сыном посередине.
Какое изящное сравнение, хотелось ему съязвить. Но перед ним была мать Карло, и он не мог не сказать правды.
– У Андреа, – медленно проговорил он, – повышенная требовательность к эмоциональному комфорту. Все хорошо до той поры, пока я могу его создавать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96