– А не кажется ли тебе, что прежде надо было поговорить с ней, а потом уже нервировать меня всем этим?
– Я уже поговорил. – Пэйджит сделал паузу. – Самое подходящее слово для определения ее реакции – "отстраненность".
Мария нахмурилась:
– В таком случае рассчитываю, что ты откажешься от своего намерения и вернешься к прежней жизни.
– Невозможно. Я слишком много времени провел с Карло. Пусть я покажусь жестоким, но Андреа не вправе принимать за меня это решение. Если же она поступит так и Карло пострадает, нашему супружеству конец. Я ей об этом сказал.
Мария рассматривала его лицо. А между тем день сменился вечером и облик толпы определяли мужчины и женщины в деловой одежде. Официант явно ждал, что они либо будут пить вино, либо уйдут. Пэйджит игнорировал его.
– Нет, я против, – наконец заявила она.
Он возмутился:
– Но почему?
– Потому что как только Карло появится у тебя, твой брак можно считать расторгнутым. И ты станешь отцом-одиночкой, который обременен маленьким сыном и мучается по поводу развода. Карло будет чувствовать себя виноватым, а ты в глубине души будешь сердиться на него. – Взгляд Марии сделался твердым. – Чем эта жизнь лучше той, которую я смогу обеспечить ему через пару лет?
– Честно?
– Конечно.
– Он в горе – по причине, о которой я рассказывал тебе по телефону, ты превосходно ее знаешь. – Пэйджит заговорил совсем тихо. – Кроме того, для этого мальчика я буду хорошим отцом. Если бы я не был в этом уверен, я бы не сидел сейчас здесь.
Мария вздохнула:
– Уезжай домой, Крис. Сохрани свою семью. Через два года я избавлю Карло от моих родителей. Я же сказала тебе, когда он родился, – ты уже достаточно сделал для меня.
Пэйджит посмотрел ей прямо в глаза со всей твердостью, на которую только был способен:
– Вот мы и подошли к завершению нашей дискуссии. После небольшой паузы Мария спросила:
– Что ты имеешь в виду?
– Бумаги, которые я подготовил. Они дают мне право на законном основании стать опекуном, и есть у меня, разумеется, довод, чтобы убедить тебя подписать их. Ради деликатности сошлемся на "профессиональные соображения".
Ее глаза едва заметно расширились:
– Ты шутишь.
– Как и многие женщины, ты большое значение придаешь карьере. Взглянув правде в глаза, замечаешь несовместимость карьеры с материнством и тогда приходишь к выводу, что можно отвести более значительную роль отцу. То есть мне.
Она холодно улыбнулась:
– Ты, кажется, забыл, Крис, что "профессиональными соображениями" руководствуюсь не только я, но и ты.
– Это не так. Мы не в одинаковом положении. Прежде всего, как ты когда-то любила подчеркивать, я богат. – Он резко наклонился к ней через стол. – Семь лет назад я не стал терзаться. И теперь не проклинаю то, что со мной случилось. И буду сидеть здесь до тех пор, пока ты не скажешь мне, что безропотно принимаешь выпавшее на твою долю. – И, откинувшись назад, спокойно закончил: – А пока я жду, можно будет выпить бутылочку вина.
Оба замолчали. Странно наблюдать, подумал Пэйджит, как застывшая на ее лице улыбка постепенно становится улыбкой презрения. И в этот момент он услышал:
– Ты на самом деле ублюдок.
Пэйджит почувствовал усталость.
– Это не так, – медленно проговорил он. – Мне совсем не хочется поступать таким образом. И я ненавижу тебя за то, что ты вынуждаешь меня так поступать.
Мария медленно качнула головой.
– Твоя ненависть ко мне меня не удивляет. То, что тебе не хочется поступать таким образом, удивило бы меня, если бы я поверила в это. – Она не отрывала взгляда от бокала с вином. – Но совершенная неожиданность для меня то, что ты вообще делаешь это. Могла ли я семь лет назад предположить, что такой день наступит? Кто бы мог подумать, что ты захочешь растить его?
Пэйджит увидел, что она бледна.
– Сожалею. Но я действительно хочу этого. И если ты не согласишься, мы окажемся в суде, я буду потрясать свидетельством о рождении Карло и добиваться отцовских прав всеми средствами. Любыми средствами. Тебе от этого ничего хорошего ждать не приходится. Карло тоже, и никому на свете.
Глаза Марии на мгновение закрылись.
– Несомненно.
– Несомненно, – тихим эхом повторил он. – И поверь: я так и сделаю.
– О, в это я верю. – Ее голос стал тихим и слабым. – Бумаги, конечно, с тобой.
Кивнув, Пэйджит открыл портфель и разложил бумаги на столе. С тщательностью юриста, которым она когда-то была, Мария перечитала их.
– Какое имя ты намерен дать ему? – спросила она. – Не думаю, что имя "Карло" надо менять.
– Карло Пэйджит.
Она взглянула на него:
– Карло Карелли Пэйджит.
– Хорошо.
Быстро, почти небрежно, она расписалась.
– Ты знаешь, – спросила она, – что Карло любит черничные вафли?
Пэйджит помотал головой; удивительно, подумал он, какое мучительное ощущение, просто ужасное.
– Ладно. Он сам тебе скажет об этом.
Внезапно Мария поднялась. Пэйджит видел, как менялось ее лицо: потрясенный, затравленный взгляд – боль, гнев, недоумение от того, что сделал он с ней. Она схватила бокал, полный вина, и какое-то мгновение Пэйджит был уверен, что этот бокал сейчас будет выплеснут ему в лицо.
Но она отвернулась, выпила бокал до дна и поставила на стол перед Пэйджитом.
– Мои поздравления. Отныне ты отец Карло.
Повернулась и, не оглядываясь, быстро пошла прочь.
10
Появившись в офисе Брукса, Пэйджит увидел на столе магнитофон и сидящую рядом с ним Марни Шарп. Рукопожатий не было.
– Тебе надо послушать, – сказал Брукс.
Дождь, моросящий за окном, бороздил оконное стекло каплями, и, казалось, дождевая влага пропитала сам воздух комнаты. Окружной прокурор не улыбался. И следа не осталось от его привычной доброжелательности. Шарп смотрела на Пэйджита мрачно-гневным взглядом оскорбленной святости.
– Где вы нашли это? – спросил Пэйджит.
Шарп подалась вперед.
– В квартире Ренсома в Ки-Уэсте, – резко ответила она. – За каких же дураков вы нас принимали!
– Не за дураков, Марни, за шизиков.
Она поджала губы:
– Трудно поверить, что вы не знали об этом; как только они прослушают кассету, ни один судья в это не поверит.
Пэйджит старательно сохранял самообладание.
– С какой стати стал бы я скрывать то, что вы так легко можете найти?
– Очень просто. Вы знали, что Карелли была пациенткой Стайнгардта. Вы только не были уверены, что у Ренсома есть эта кассета. Поэтому вы старались как можно скорее прекратить дело, до того, как мы найдем ее. – Шарп помедлила. – Конечно, не исключена возможность, что клиентка лгала вам. Если это так, то я бы сказала, что Мария Карелли – прирожденная лгунья. Но более вероятным представляется, что вы с ней заодно.
– Это бездоказательно, – резко произнес Пэйджит. – Никто не спрашивал, была ли Мария пациенткой психиатра, следовательно, никто не лгал. Это не детский сад – работа защитника состоит не в том, чтобы болтать с клиентом. И этот случай никак не может определять наши с вами взаимоотношения.
Брукс поднял руку, призывая к спокойствию.
– Надо послушать кассету.
Пэйджит кивнул:
– Думаю, из-за этого вы и пригласили меня сюда. Если же я приглашен, чтобы дать возможность вашим сотрудникам высказаться о моем характере либо о характере Марии Карелли, то, да будет вам известно, единственный человек, перед которым я готов держать ответ по этим претензиям, – я сам.
– Считай, что мы объяснились. – Брукс положил палец на кнопку. – Я сам настаивал на том, чтобы предварительно выяснили: кто она и что она, так что можно переходить к сути.
И нажал кнопку.
Вначале было молчание, потом Пэйджит услышал мужской голос, звучавший бесстрастно, – бестелесный голос в сумрачной комнате.
– Было что-то конкретное, – спросил он, – что привело вас сюда?
Снова молчание.
– Да, – отвечала она. – И сейчас, два года спустя, я не могу это забыть. Меня преследует один и тот же сон.
Снова пауза.
– Днем я могу заставить себя забыться, но ночью теряю контроль над собой.
Пэйджит узнал говорящую – не ту женщину, которую он знал когда-то, – другую, ставшую более изысканной, женщину, которую он встретил в Париже. Но без ее лица и жестов голос звучал беспомощно, почти жалко. И что-то в самой глубине его души, еще не тронутое неумолимым профессионализмом, противилось тому, чтобы продолжать слушать.
– Вы можете рассказать этот сон? – спросил Стайнгардт.
– Конечно. – Чувствовалось, что в горле у Марии пересохло. – Он каждый раз один и тот же.
Пэйджит поймал взгляд Шарп – пристальный, злой, непреклонный.
– Расскажите мне о нем, – попросил Стайнгардт.
– Я в Париже, – говорила она, – в церкви Сен-Жермен-де-Пре. Ни разу в жизни там не была, только видела через улицу. Но в моем сне я внутри церкви, и там так же мрачно, как было снаружи в тот день, когда я была возле нее – темно и просторно, так что стены внутри храма, уходя ввысь, пропадают во тьме. За алтарем – скульптура Иисуса, распятого и страдающего, такая же, как у моих родителей.
В голосе зазвучали язвительные нотки.
– Но скульптура, конечно, гораздо больше.
– Во сне вы знали, почему вы там?
Пэйджит видел, как неотрывно Шарп и Брукс смотрят на кассету. Глядя на перематывающуюся пленку, он представил Марию в белой комнате, Терри описывала ему эту комнату: Мария смотрит в пустой потолок, Стайнгардт сидит позади, она не видит его, только слышит его голос.
– Да, – тихо ответила Мария. – Просить прощения за свои грехи.
– Вы одна?
– Своего сына Карло я оставила в уличном кафе напротив. Даже во сне чувствую себя виноватой из-за того, что бросила Карло одного. Но мне непременно надо это сделать, и я не хочу ни за что на свете, чтобы Карло узнал о моих грехах.
– Они прощены?
Голос Марии начинает звучать приглушенно, тихо:
– Вначале никаких знамений не было. Кроме меня, там нет никого, я ничего не слышу, ничего не чувствую. В какое-то мгновение вспоминаю во сне то, что уже говорила себе, когда была молодой, что церковь так же пуста, как стала пуста латинская месса, когда я впервые слушала ее на английском языке. Что Бог либо покинул ее, либо никогда в ней не был. – Голос звучит еще тише. – Потом я выхожу наружу. И Он дает мне ответ. Карло ушел.
Голос прерывается, Мария умолкает. Пэйджит, скрестив руки на груди, смотрел в пол. Он уже давно ничего не замечал, и ему было безразлично, смотрят ли на него Брукс и Шарп или нет.
– Вместо него два пустых бокала. – Она помолчала. – Один для меня, другой для Криса. И, кроме того, я знаю…
– Что вы знаете?
– Что Крис забрал Карло и что я должна оставить его. – Ее голос как шелест пепла. – Что мои грехи искупить невозможно.
Молчание.
– Кто такой Крис? – спрашивает Стайнгардт. – И что у вас за грехи – во сне, я имею в виду?
Снова молчание.
– Вы знаете Кристофера Пэйджита?
– Я знаю о нем. Молодой человек, который давал показания во время слушаний по делу Ласко.
– Да. – Мария делает паузу. – Карло теперь у Криса. Пэйджит представил, как Стайнгардт решает, о чем расспрашивать – о сне или о реальности. Кисти его рун непроизвольно сжались в кулаки.
– А ваши грехи? – спрашивает Стайнгардт.
– Во сне или в жизни? – Тон голоса холодный, почти вызывающе холодный. – Поскольку в реальной жизни грех не много значит для меня.
– В таком случае – во сне.
– Вы не поймете их без предварительных пояснений. Вы действительно смотрели сенатские слушания?
Пэйджит понял, что стоит в той же позе, какая у него была в комнате свидетелей, когда он наблюдал Марию на телеэкране пятнадцать лет назад: тело напряжено, устремлено вперед, он живет лишь ее словами.
– Да, – подтвердил Стайнгардт. – Как и миллионы других, я был очарован.
Мария заговорила голосом, лишенным всякого чувства, голосом юриста, говорящего о случае, бывшем с кем-то другим:
– А вы смотрели, как я давала показания?
– С большим интересом.
– Тогда для начала необходимо отметить один очень важный факт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96