– Какой?
Мария помолчала. Потом ровным тоном произнесла:
– Я лгала.
Долго длилось молчание. Брукс не отрываясь смотрел на кассету, Шарп – на Пэйджита.
– Относительно чего? – спросил Стайнгардт.
– Относительно нескольких вещей. – Она снова сделала паузу; Пэйджиту оставалось только ждать.
– Извините, – сказала Мария, – но магнитофон нервирует меня.
Внезапно Пэйджит, как бы очнувшись от сна, обнаружил, что Брукс и Шарп смотрят на него. – Почему? – спросил Стайнгардт.
– Разве это непонятно? – В ее голосе звучало раздражение. – Если то, что я рассказываю, не сохранится в тайне, – я погибла. И вообще, я не знаю, надо ли было приходить к вам.
Пэйджит коснулся пальцем переносицы; неизвестно почему, это рефлекторное движение помогло ему сосредоточиться.
– Но у вас была потребность прийти сюда, – заметил Стайнгардт.
– Да.
– А почему?
– Из-за сна. Как я уже говорила, не люблю терять контроль над собой.
– В таком случае могу вас успокоить. Кассету буду прослушивать только я и только для того, чтоб помочь вам. По государственным установлениям ее содержание – врачебная тайна, которую я хранил бы самым бережным образом даже в том случае, если бы не было соответствующего закона. Поэтому то, что вы мне рассказываете, так же конфиденциально, как если бы не было магнитофона.
От убежденности, с какой были высказаны эти слова, Пэйджиту стало не по себе. Скорее всего, от того, что вот теперь, пять лет спустя, довелось выслушать эти заверения в офисе окружного прокурора. Он взглянул сначала на Брукса, потом на Шарп, без слов обращая их внимание на это обстоятельство.
– Хорошо, – ответила Мария.
Долго длилось молчание, потом заговорил Стайнгардт:
– Вы заявили, что солгали комиссии. Не могли бы вы пояснить, в чем была ложь?
Пэйджит подался вперед.
– Большая часть из того, что я сказала сенатору Толмеджу, была правдой – я имею в виду то, что касается Джека Вудса. Председателя. Моего босса. – Она сделала паузу, после паузы заговорила торопливо и монотонно, как будто читала наизусть молитвы: – Это правда, что Джек шпионил за Крисом в интересах президента. Это правда, что Ласко убил свидетеля, потому что тот встречался с Крисом в Бостоне, и Джен сообщил Ласко об этом. Это правда, что Джен помог скрыть мотивы убийства. Это правда, что Джек пытался нейтрализовать Криса до того, как тому откроется, что Ласко перекачивал деньги в компанию президента. Правда и то, что из-за Джека Криса чуть было не убили. В общем, многое из того, что говорила я, было правдой. – Мария помолчала. – Но я не сказала Толмеджу, что именно я помогала Джеку во всех этих делах.
Пэйджит почувствовал, что молчание на магнитофонной ленте сливается с молчанием Брукса и Шарп, неотрывно и пристально глядящих на него. Он постарался сосредоточиться на записи.
– Вы хотели обезопасить себя? – осторожно спросил Стайнгардт.
Слова Марии прозвучали почти весело:
– Я хотела избежать тюрьмы. Я слишком упорно боролась за место в жизни, чтобы там закончить ее, сказав правду. – Помолчав, она добавила мягче: – И, конечно, сыграло роль то, что я была беременна.
Пэйджит увидел, что Шарп улыбается странной деланной улыбкой.
– Крис знал о вас? – поинтересовался Стайнгардт.
– Что знал? – вопросом на вопрос ответила Мария, и катушка, щелкнув, замерла.
Шарп подалась вперед.
– Меня занимает тот же самый вопрос. – Она скопировала голос Стайнгардта: – "Крис знал о вас?" – например, в тот момент, когда вы давали показания перед сенатом.
Пэйджит холодно взглянул на нее:
– Я думаю, есть и вторая кассета. Почему бы вам ее не послушать и самой не узнать.
– Не говорите глупостей. Вы, конечно, знаете, что есть вторая кассета, но вы превосходно знаете и то, что у нас ее нет.
Пэйджит сделал паузу, потому что почувствовал: если не делать передышки, ситуация выйдет из-под контроля.
– У меня нет второй кассеты. Но если бы и была, единственный человек, которому я бы отдал ее, – это Мария Карелли. Только она имеет на нее права.
Он перевел взгляд с Шарп на прокурора.
– Что касается этой кассеты – ее содержание никогда не будет оглашено, по крайней мере на суде, и вы это прекрасно знаете.
Шарп покачала головой:
– Только в том случае, если Мария Карелли сама нас к этому не вынудит и если ее защитник не сделает ни единой ошибки. И вы, несомненно, понимаете, что не можете им быть.
Пэйджит улыбнулся:
– Так вот чего вы хотите – отстранить меня от дела.
Она нахмурилась:
– Вы придаете слишком большое значение собственной персоне. Речь идет не о том, кого бы я предпочла видеть на стороне защиты, есть этика. Это не случай Марии Карелли, это случай ваш и Марии Карелли и, возможно, вашего сына. И, как мне кажется, вы знали об этом с самого начала. Я не хочу даже перечислять связанные с этим этические проблемы.
Он обернулся к Бруксу:
– Здесь обсуждается случай с Марией, не со мной. Меня не в чем обвинить, мне не о чем свидетельствовать. И я сам, а не вы буду решать, представлять ли мне ее интересы.
Прокурор покачал головой:
– Положение твое очень щекотливое. Две недели назад ты говорил нам, что у Марии Карелли не было иных мотивов для убийства Ренсома, кроме самообороны. Мотив есть – у Ренсома была кассета, которая, как Мария сама выразилась, способна погубить ее. – Он кивнул в сторону своей сотрудницы. – У меня есть заключение медэксперта, руководителя группы изнасилований, о том, что случай не имеет ничего общего с изнасилованием, если не считать того, что твоя клиентка пытается сослаться на него как на прикрытие. Если это подтвердится, мы выходим на умышленное убийство.
– И тем не менее, – возразил Пэйджит, – представить это присяжным как мотив вряд ли удастся. Закон о врачебной тайне распространяется и на эту кассету. Ни один судья, если он в здравом уме, выслушав заверения Стайнгардта о том, что содержание кассеты останется в тайне, не позволит вам представить ее присяжным.
– Мы выслушали ваши доводы, – вмешалась Шарп. – Послушайте теперь наши. Сомнений в том, что Карелли убила Ренсома, нет, вопрос один – почему. По данному делу у нас есть, во-первых, кассета с записью допроса, проведенного Монком. Затем Лиз Шелтон представила свое заключение о том, что Ренсом не мог погибнуть так, как рассказывает Карелли, что факты свидетельствуют о попытке ввести следствие в заблуждение, в том числе путем нанесения повреждений мертвому телу. Служащий отеля и постоялец, видевшие ее, дают нам еще парочку доказательств ее лживости. Она поймет, что разоблачена, и мы свое дело сделали.
Шарп помолчала, чтобы оттенить заключительную фразу:
– Ни разу не упомянув Стайнгардта.
– Да, не упомянув, но оставив многое неясным. Я подаю ходатайство – судья не примет дело, и разойдемся по домам.
Она сделала предостерегающий жест рукой:
– Вы подаете ходатайство и проигрываете. Случай с Раппапорт отбрасываем, поскольку она соглашалась на все, чего от нее хотел Ренсом. И для вас остаются только две возможности. Первая – вы доказываете, что многое осталось неясным, предоставляя Карелли возможность держаться в тени, присяжные будут немало удивлены тем, что ваша мужественная феминистка прячется за спину своего защитника. И вы, как и я, несомненно, понимаете, что эта позиция рискованная. Вторая возможность в том, чтобы Мария сама защищала себя, давая показания, и я смогла бы провести перекрестный допрос. Возможно, хотя я в этом сильно сомневаюсь, она сможет разъяснить все несообразности, выявленные после ее беседы с Монком, экспертизы Лиз Шелтон и двух свидетельских показаний. И врачебная тайна не запрещает мне спросить ее: была пи она пациенткой доктора Стайнгардта, почему она не сказала об этом Монку, и не было ли у Ренсома кассеты, способной привести к краху ее карьеры.
– Если на последний вопрос, – закончила Шарп, – она ответит "да" – она проиграла. А скажет "нет" – это будет просто анекдот. Потому что судья уже знает, что она лжет, и, я больше чем уверена в этом, даст мне возможность разыскать эту кассету.
Странно, подумал Пэйджит, эта безжалостная женщина заставляет его вспоминать, какой пронзительной болью полон сон Марии, а не о том, как расчетливо-холодна ее ложь.
– А поскольку, – спокойно добавил он, – кассета пока не найдена, прямой резон дать о ней материал в утренние газеты.
Шарп пожала плечами:
– Я не отвечаю за то, что они печатают.
– Ну почему же? – Голос Пэйджита был резок. – Последний раз должны были бы отвечать. – И он холодно продолжил: – Если вы играете в какие-то свои игры с этой кассетой, в любые игры, Мария здесь ни при чем, хотя для нас она – ходячий анекдот. Поэтому для начала я объявлю о нарушении процессуальных норм, а потом прижму вас к стене.
Шарп вспыхнула.
– Теперь понимаю, – воскликнула она, – почему вы хотели утаить уже найденную кассету.
– Понимаете? Тогда вам не стоит затруднять себя, оказывая мне хоть какое-то доверие. – Пэйджит обернулся к Бруксу: – И ты не веришь?
– Нет. – Видно было, что он чувствует себя неловко и с удовольствием оказался бы сейчас в другом месте. – В этих обстоятельствах – нет.
Пэйджит помедлил:
– В каких обстоятельствах?
– Мы обвиняем ее в умышленном убийстве. – Брукс покачал головой, как будто впервые услышав эту дурную весть. – У нас нет выбора.
Боковым зрением Пэйджит увидел триумф на лице Шарп. Он был ошеломлен.
– Это ошибка.
– Ошибкой будет отказ, – снова подала голос Шарп, – отказ от соглашения с нами.
– Соглашения?
Она кивнула:
– Ваша клиентка сознается в непреднамеренном убийстве, а мы предлагаем вынести самый мягкий приговор. Несколько лет тюрьмы, зато эта кассета никогда и нигде не будет фигурировать.
Брукс подался вперед:
– Подумай об этом, Крис. Это избавит мисс Карелли от гораздо худшего.
Не теряй головы, сказал себе Пэйджит.
– И вам, конечно же, не придется опасаться политических последствий из-за нежелательной реакции на вашу мягкость по отношению к Марии. Не говоря уже о том, что позор семьи Кольтов остается совершенно незамеченным.
Прокурор всем своим видом выражал спокойствие.
– Я предпочитаю верить, что справедливость восторжествует. И скажу без обиняков – меня вовсе не волнует "нежелательная реакция", как кому-то представляется. Что касается обид семьи Кольтов, я приложу все усилия, чтобы доказать, что кассета Лауры Чейз не имеет никакого отношения к делу и должна исчезнуть. – Он развел рунами. – Кроме того, не думаю, что судебное разбирательство желательно для кого бы то ни было – для мисс Карелли, для тебя, для твоего сына. Поговори с ней, Крис, и приходи ко мне. Пока я не услышу от тебя ответа, мы не будем предъявлять обвинение, а если она подпишет признание, мы столкуемся.
Пэйджит подумал, что окружной прокурор обходится с ним, как с каким-нибудь адвокатом клиента, безусловно виновного в преступлении, но не очень тяжком. Такой оборот дела ошеломил его. Он встал.
– Речь идет не о месячном пребывании на курорте. Для Марии это означает: жизнь кончена, и она это, несомненно, поймет.
– Если бы ее осудили за тяжкое убийство первой степени, – проговорила Шарп, – это был бы действительно конец жизни. По сравнению с этим то, что мы предлагаем, – возможность обретения покоя, и только. Объясните ей.
Пэйджит обернулся:
– Вы не могли бы записать это для меня? Боюсь упустить хотя бы слово.
Шарп молча встала и открыла дверь. Сей жест означает: извольте удалиться, сказал себе Пэйджит.
– Счастливо, – кивнул он Бруксу и прошел в дверь.
Шарп вышла за ним и закрыла дверь, чтобы Брукс не услышал ее слов.
– Когда вы впервые появились здесь, – ровным голосом произнесла она, – я испытывала к вам некоторую симпатию, хотите верьте, хотите нет. Теперь понимаю: вы совсем не тот человек. И хочу, чтобы вы знали: заняты вы не тем, делаете это не для той женщины, и случай этот для вас неподходящий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96