Пэйджит почувствовал что-то похожее на страх.
– Что произошло?
Ее глаза широко раскрылись, как будто она впервые поняла что-то.
– Когда я сосала, его член стал делаться мягким. Задыхающимся голосом он стал ругать меня, требовал, чтобы я сосала сильней. Ничего не помогало. – Смолкнув, Мария глубоко вздохнула. – Я подняла на него взгляд, мой затылок упирался в стену, его член все еще был у меня во рту. Он смотрел на него. Глаза были злыми и испуганными одновременно.
Снова помолчав, она заговорила тише:
– Когда наши взгляды встретились, его член выскользнул из моего рта. Он посмотрел вниз – член был уже сморщившимся. Я боялась отвести взгляд. Замерла, зажатая между стеной и Ренсоном, смотрела на его член. Он становился все меньше, пугая меня. Я все еще смотрела, когда Ренсом ударил меня. Я была ошеломлена, глаза заволокло слезами. Он снова ударил, посмотрел на свой член, снова ударил и опять посмотрел на свой член. Как будто от этих ударов он мог сделаться твердым. Крутанувшись, я выскользнула, комната вдруг показалась мне черной. Я поползла к кофейному столику. Все еще слышался голос Лауры, рассказывавшей, что они делали с ней. Этот голос заставил меня ползти проворнее. Когда оглянулась, он все еще смотрел на свой член. – В ее голосе послышалось изумление. – По его лицу текли слезы. Это остановило меня. Я встала на колени у кофейного столика, голая, и смотрела, как он плачет. Потом он увидел меня.
У Марии был остановившийся взгляд, казалось, она смотрела не на Пэйджита, а на Марка Ренсома.
– Ярость от унижения появилась в его глазах. Он смотрел на меня как зверь, с лицом, красным от ярости, брюки вокруг лодыжек. И не мог говорить от ненависти. Потом направился ко мне. Его брюки по-прежнему были приспущены, и двигался он какими-то рывками, почти звериными, как будто неудача лишила его всего, что было в нем человеческого. Потом снова поднял руку. – Ее голос наполнился внутренней силой. – Что-то первобытное было в этом – отсутствие всякого сдерживающего начала. Прежде он бил меня, чтобы снова стал твердым его член. Теперь собирался уничтожить. Взглянув друг на друга, мы оба поняли это. Я схватила свою сумочку…
Она проглотила комок, застрявший в горле: в тишине Пэйджит ясно представил тот взрывоопасный момент, когда патология Ренсома породила в Марии желание выжить.
– Мои пальцы одеревенели, я едва смогла вынуть пистолет. Когда я повернулась к нему с пистолетом в руне, все еще трясясь, он был футах в шести от меня. Глаза его расширились. – Она помолчала, вспоминая. – На мгновение он даже остановился. Потом снова пошел на меня. Он был до такой степени взбешен, что для него не существовало ничего, кроме стремления добраться до меня.
Ее речь стала отрывистой.
– Я все еще стояла на коленях. "Стой", – крикнула я. Он не остановился. Теперь он был уже в четырех футах. А я все не могла выстрелить. – Ее глаза закрылись. – Потом он назвал меня никудышной кошелкой. И сразу же во мне вспыхнула такая ненависть! Может быть, я как-нибудь смогла бы противиться ему – брюки мешали ему двигаться быстро. Может быть, я могла выстрелить в ногу. И ничего бы не было. – Замолчав, Мария покачала головой. – Но это надругательство, эти оскорбительные слова – все это сделало меня такой же, как он сам. Помолчав снова, она произнесла медленно и отчетливо:
– Единственное, чего я хотела, – убить Марка Ренсома. Мои руки перестали трястись. Он был в четырех футах от меня, когда я выстрелила ему в сердце.
От спокойствия в ее голосе Пэйджиту стало не по себе. Она смотрела мимо него.
– Он не упал, а остановился. Его глаза сделались невидящими. Опустился на пол. Лицо стало печальным, немного озадаченным. Потом он скрючился на полу. На его глаза снова навернулись слезы. Последнее, что он делал, – бормотал единственное слово. – Изумление было в голосе Марии. – "Лаура". Он шептал имя "Лаура". Ни кровинки не было в его лице. Я знала, что он умер раньше, чем упал на спину. Неожиданно я оказалась одна. Пыталась осознать произошедшее. За мгновение до этого Марк Ренсом мог убить меня. А теперь он был трупом с брюками, приспущенными на лодыжки. – Удивление снова звучало в ее голосе. – Я сидела рядом с ним, голая, в чужом номере, на кофейном столике лежала кассета, полная секретов.
Пэйджит попытался представить это. Но слишком все перемешалось – шок, страх, стыд и изумление, – чтобы можно было понять, как это получилось. Он невольно посмотрел на кассету в своей руке.
Мария проследила его взгляд.
– Я убила человека, – медленно произнесла она. – Моя кассета могла бы пролить свет – почему. Но как без кассеты объяснить выставленный для обозрения детородный орган? Или без кассеты Лауры Чейз? Я сразу поняла это, несмотря на шок. Я была как при анестезии, но в полном сознании. На самом деле никакого плана у меня никогда не было. Мысли приходили спонтанно, хаотично. Единственной зацепкой было то, что я пришла сюда ради кассеты и теперь должна была спрятать ее.
Голос ее был слаб и равнодушен. Было впечатление, что, действуя когда-то в состоянии наркотического опьянения, она пыталась теперь восстановить последовательность событий, которые смутно помнила и суть которых едва понимала.
– Все это казалось слишком трудным, – говорила она. – В какое-то мгновение я хотела даже отказаться от борьбы и рассказать все как было. Но потом подумала о Карло. – Она помолчала. – И о себе, конечно.
Слез больше не будет, подумал Пэйджит. Она слишком истощилась в проявлении своих чувств, а может, была уже в состоянии с ними справиться. Больше ей нечего было скрывать.
– Наконец я заставила себя посмотреть на Ренсома. Он лежал, открыв рот, распластавшись на спине, и было впечатление, что смерть настигла его в тот момент, когда он одевался. И тогда первая мысль пришла ко мне: если Ренсома оставить в таком положении, я ничего не смогу объяснить. Я не могла бы объяснить, почему он был полуголым или почему я была голой. Не говоря уже о том, почему он заслужил смерть. Помнится, я разозлилась. То, что он делал со мной, было не просто осквернением моего тела – осквернением моей личности. А теперь я даже не могла рассказать об этом. Он осквернил меня, думала я. Он заслужил смерть, говорила я себе, – то, что делал он, хуже, чем изнасилование.
Мария снова переживала тот момент – в ее голосе появилась радость от того, что она нашла выход.
– Изнасилование, – продолжала она, – это почти то же, что и шантаж в целях принуждения к половому акту. И это было бы единственным приемлемым объяснением. Но как он мог заманить меня сюда, рассуждала я дальше. Ведь он насильник, а не шантажист. И тогда я вспомнила, что он писал книгу о Лауре Чейз. Ну конечно же, подумала я, за этим ты и пришла. За материалом. Послушать кассету, которая у него есть. Это было все равно что написать пьесу. Которая объяснит мое появление здесь, кассету Лауры, магнитофон. А когда посмотрела на него, вспомнила его патологию, то поняла: кассета Лауры поможет объяснить, почему он был раздетым.
Несмотря на охватившее его тяжелое чувство, Пэйджит почувствовал что-то похожее на восхищение.
– Тогда ты перевернула его, – мягко заметил он. – Потому что насильник должен был быть на тебе.
Мария встретилась с ним взглядом, потом подтвердила:
– Он был тяжелым – чтобы перевернуть его, пришлось подсунуть под него руки. Тогда-то я и расцарапала ему ягодицы и сломала ноготь.
Пэйджит коснулся ладонью лба.
– А я настаивал на том, что это санитары.
– Шарп сказала, что я сделала это, чтобы создать видимость борьбы. Я не настолько хладнокровна. Я с омерзением прикасалась к нему.
У Пэйджита закрылись глаза, он слышал нотку стыда в ее голосе.
– Когда он оказался на боку, я толкнула его. Он распластался на полу, как тряпичная кукла, с той проворностью, которой не было в нем живом, лежал задом кверху. – Она помолчала, потом добавила с изумлением: – Взглянув на него, я поняла, что моя история выглядит теперь вполне правдоподобно. И тогда почувствовала прилив бешеной энергии. Не переживай, сказала я себе, действуй. Но как действовать, я не знала. – Ее речь замедлилась, как будто она снова о чем-то задумалась. – Конечно же, он не сунул мне. Тогда я попыталась представить себе, что может делать насильник перед тем, как войти в жертву, и стала создавать видимость того, что все это было на самом деле.
Пэйджит представил ее голой над телом Ренсома: полубезумной и все же целеустремленной, пытающейся найти путь, ведущий к свободе, а не в тюрьму. Он открыл глаза.
– Ты расцарапала себя.
– Да. И порвала колготки. Совсем не подумала о том, что волокна попадут под ногти.
Пэйджит попытался представить себе ход ее мыслей тогда – с отчаянным поиском выхода, при скромных познаниях в методах полицейского расследования. Спокойно произнес:
– Были еще кассеты.
– Я помнила. Но была больше не в состоянии думать. Пока не оденусь. – Она казалась смущенной. – Странно как-то было. Он многого лишил меня. Но в одежде я больше была собой. Марк Ренсом же лежал голый. Я подошла к кофейному столику и взяла кассету. Стояла, сжимая ее в руке. Где-то была другая кассета, которая могла погубить мою жизнь. Но та, которую держала я, могла погубить жизнь Карло и твою. – Помолчав, добавила спокойно: – Теперь надо было избавиться от нее. Можно будет сказать им, что я здесь только из-за Лауры Чейз, и надеяться, что они никогда не найдут ту, другую кассету. Один за другим я перебрала все возможные варианты. Я не могла выбросить кассету в окно. И если бы я попыталась спустить пленку в унитаз, она могла застрять. Стала посматривать на часы, пытаясь усмирить подступающее отчаяние. И потом, опять же в отчаянии, вспомнила почтовый ящик в коридоре.
Мария заговорила быстрее:
– Уже почти обезумев, бросилась искать конверт. Слишком спешила, чтобы думать об отпечатках пальцев. Слишком была охвачена паникой, чтобы посмотреть прежде всего там, где конверты, скорее всего, могли быть, – в письменном столе. До него добралась в последнюю очередь. Когда выдвинула ящик стола, увидела конверты, а рядом с ними – еще одну кассету. Подумала, что это, наверное, моя вторая кассета, что Ренсом слушал ее. Но точно я не знала, в системе нумерации Стайнгардта не разбиралась. Прослушать ее не было времени. Я просто схватила ее. В ящике стола была ручка, но я не могла воспользоваться ею – теперь я уже помнила об отпечатках пальцев. Неожиданно поняла, как глупо поступила. Если адресую бандероль себе, то полиция, арестовав меня, найдет ее раньше меня. – Она смолкла, перевела дух. – И потом вспомнила о более важном. Не было марок. Меня уже трясло. Я попыталась представить себе судьбу этого конверта, попавшего к почтовикам без адреса и марок.
Мария смолкла, потрясла головой.
– И единственное, что мне представлялось, – почтовый служащий, ленивый и небрежный, выбрасывающий кассеты, поскольку неясно, кто их послал и кому их получать. – Мария грустно улыбнулась. – И все же я решила вручить судьбу Карло в руки правительства. Мне и в голову не приходило, что его судьба стала и судьбой Линдси Колдуэлл.
Пэйджит молча смотрел на кассету в своей руке. Она заметила это и отвела взгляд.
– Я опустила их в почтовый ящик, – тихо сказала она. – За мгновение до того, как этот напыщенный банкир вышел из лифта. Вернувшись в комнату и закрыв за собой дверь, я уже знала, что времени прошло слишком много. У меня не было полноценной версии. Только фрагменты. – Она снова помолчала. – Когда позвонила по 911, все, на что могла надеяться, – это мои собственные способности. А как ты любил повторять, они у меня более чем скромные.
С минуту Мария молчала. Потом снова взглянула на него.
– И конечно, – тихо выговорила она, – у меня был ты.
Он взглянул ей в глаза.
– Почему? – спросил он. – Потому что ты можешь манипулировать мною?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96