Как я и думал, таинственный Блейбурн – настоящий отец короля. А вот брат Сванн ошибался, полагая, что с лучником, дерзнувшим вступить в связь с герцогиней, разделались, как только эта история вышла наружу. В действительности Блейбурн умер своей смертью и на смертном одре сделал признание, первые строчки которого мне удалось пробежать глазами. Строки, выведенные неровным почерком человека, не привыкшего держать в руке перо, возникли перед моим мысленным взором.
«Я, Эдвард Блейбурн, находясь на пороге смерти, желаю сделать сие признание, дабы весь мир узнал о моем тяжком грехе…»
Скорее всего, он умер до 1483 года, до того, как Сесиль Невиль тоже сделала свое признание. Будь он жив, старуха непременно заявила бы, что соучастник ее грехопадения может подтвердить истинность ее слов.
А в апреле этого года, после того как заговор был пресечен на корню, один из его участников под пытками проговорился о существовании документов, весьма опасных для репутаций нынешнего короля. Но, по всей вероятности, он не знал, где и у кого хранятся эти бумаги. Заговорщики, как правило, не доверяют друг другу и стараются сообщать своим сообщникам лишь минимум необходимых сведений. Бернард Лок, заключенный в Тауэре, знал, что бумаги находятся у стекольщика Олдройда. Но до сей поры Локу удавалось избежать пыток, ибо у него имелись заступники, а свидетельства, подтверждающие его участие в заговоре, были весьма слабы. Тем временем в Йорке арестован Бродерик. Возможно, ему известно многое. Но он упорно хранит молчание, и потому решено отправить его в Лондон и передать в руки искусных палачей.
Любопытно, что представляют из себя прочие документы, хранившиеся в шкатулке? Вероятно, они каким-либо образом подтверждают признание Блейбурна. Одним из таких подтверждений служит «Titulus». Что до родословного древа, оно служит чем-то вроде вспомогательного средства. Но кто посвящен во все подробности этой истории?
Король и члены Тайного совета еще весной узнали о существовании опасных документов. Я рассказал Малевереру, что Олдройд перед смертью упомянул о некоем Блейбурне, а тот передал это герцогу Суффолку. Стоило герцогу услышать злополучное имя, он сразу переполошился. Возможно, он объяснил Малевереру причины своей тревоги. И тот произнес фразу, которая так меня озадачила: «Все началось с Сесиль Невиль».
В памяти всплыли последние слова умирающего стекольщика: «Если у Генриха и Кэтрин Говард родится дитя, ему не бывать истинным наследником престола. Она знает об этом».
Пораженный внезапной догадкой, я остановился посреди улицы. Как только я раньше об этом не подумал! Стекольщик имел в виду отнюдь не измену юной королевы, не то, что отцом ее ребенка может оказаться молодой повеса Калпепер. Дети короля не имеют законных прав на английский трон, ибо сам Генрих является внуком лучника. А слова «она знает» относились вовсе не к королеве, а к Дженнет Марлин, только что столкнувшей его с лестницы.
– Так, значит, Кэтрин Говард здесь ни при чем, – неожиданно для себя самого произнес я вслух.
Барак расхаживал по комнате, как видно, не найдя более содержательного занятия; он слишком рано отказался от костыля и, ступая на поврежденную ногу, всякий раз морщился.
– Не слишком себя утруждайте, – предостерег я.
– Нога почти не болит, если не опираться на нее всем телом! – сообщил Барак.
Он вновь шагнул, поморщился и тяжело опустился на кровать.
– Черт, до чего мне надоело быть калекой!
– Джек, мне удалось кое-что выяснить, – произнес я, усаживаясь на свою постель.
– Что еще?
В голосе Барака не слышалось ни малейшей заинтересованности. Но когда я рассказал ему о том, что услышал от брата Сванна, и поделился собственными догадками, он по-трясенно присвистнул:
– Господи боже!
Несколько мгновений Барак молчал, пытаясь осмыслить услышанное.
– Если все это правда, значит, нынешний король – внук лучника из Кента, – наконец пробормотал он.
– Получается, что так.
У Барака глаза на лоб полезли.
– И королю об этом известно, – продолжал он. – Известно с тех самых пор, как кто-то из заговорщиков проговорился о документах.
– А еще королю известно, что некий стряпчий по имени Шардлейк отыскал бумаги, а потом упустил их, – продолжил я. – Неудивительно, что он так набросился на меня в Фулфорде. И неудивительно, что заговорщики готовы на все, лишь бы заполучить эти документы. Признание Блеибурна способно сотворить в стране настоящую бурю.
– А Бернард Лок, в прошлом заговорщик, приказал своей невесте уничтожить эти документы, рассчитывая таким образом спасти собственную шкуру.
– Как и всегда в этой жизни, желания и интересы разных людей противоречат друг другу, – пожал плечами я.
– Но каким образом это признание, сделанное неким Блейбурном, попало в руки заговорщиков? Скорее всего, лучник вернулся в Кент, там и отдал богу душу. Как документ оказался в Йорке? К тому же с тех пор прошло более шестидесяти лет. Почему признание решили пустить в ход только сейчас? Что, пять лет назад, во время «Благодатного паломничества», о нем еще не знали?
Я задумчиво потер подбородок.
– Полагаю, дело в том, что Роберт Эск и его сторонники вовсе не стремились к свержению короля. Они хотели избавиться от рьяных реформаторов – архиепископа Кранмера и Кромвеля. А может, вы правы и в то время они не знали о существовании документов.
– Значит, вы считаете, среди бумаг, хранившихся в шкатулке, не было таких, что представляют опасность для Кэтрин Говард и Калпепера? – осведомился Барак, пристально взглянув на меня.
– Не было. Теперь, когда нам известно, что Олдройда убила Дженнет Марлин, его последние слова приобретают иной смысл. Если помните, он сказал: «Она знает об этом». Уверен, он имел в виду свою убийцу.
– Что ж, если все это так, тем лучше для нас, – с нескрываемым облегчением заявил Барак. – Тэмми может спать спокойно. И королева, конечно, тоже. Скажите, а Малевереру вы намерены сообщить о рассказе старого законника? – осведомился он после недолгого молчания.
– Не вижу в этом смысла, – покачал головой я. – О том, кто такой Блейбурн, он знает и без меня. Так что мне лучше не проявлять излишней осведомленности. Самое разумное, что мы можем сделать, – забыть и об этой истории, и о ночном свидании Кэтрин Говард. И спокойно вернуться домой. Конечно, нам предстоит хранить две опасные тайны. Но я умею держать язык за зубами, да и вы, насколько мне известно, тоже.
– Любопытно, удалось ли заговорщикам заполучить документы? – проговорил Барак.
– Понятия не имею. Но если документы у них в руках, пусть поступают с ними, как им заблагорассудится. Если им угодно, пусть отпечатают тысячу копий с признания Блейбурна и развесят его на всех углах Лондона и Йорка. Меня это нимало не волнует.
– Но, когда мы вернемся в Лондон, думаю, вам стоит поговорить с Кранмером, – заметил Барак. – Надо, по крайней мере, сообщить ему, что Дженнет Марлин вовсе не уничтожила бумаги. Власти должны знать, какое опасное оружие находится в руках заговорщиков.
– На досуге я подумаю, как лучше поступить.
– Вы должны сообщить обо всем Кранмеру, – настойчиво повторил Барак.
– Я сам знаю, что мне делать, – с раздражением отрезал я.
Про себя я не без удивления отметил, что, несмотря на свое неприятие папизма, в глубине души я невольно сочувствую заговорщикам.
– К тому же пока одному богу известно, когда мы попадем в Лондон, – добавил я, взглянув на усеянное дождевыми брызгами окно.
– Рано или поздно попадем. И снова окажемся в Линкольнс-Инне.
– Вы не изменили своего намерения служить у меня? – спросил я, бросив на Барака испытующий взгляд.
– Пока у меня есть одно лишь намерение – вернуться в Лондон. А там посмотрим. К тому же я хочу посоветоваться с Тэмми.
Произнеся последнюю фразу, он посмотрел на меня с откровенным вызовом.
– Я знаю, Тамазин по-прежнему винит меня в смерти Дженнет Марлин, – произнес я после недолгого колебания. – Она пытается держаться со мной приветливо, ибо понимает, что ей не следует наживать врага в лице человека, у которого вы служите. Но я вижу, что она питает ко мне неприязнь, которой я вовсе не заслужил.
Барак не смог скрыть смущения.
– Тэмми никак не может смириться со смертью мистрис Марлин, – пробормотал он. – Она понимает, что вы ни в чем не виноваты. Но женщины живут чувством, а не разумом.
– Тамазин отнюдь не глуха к доводам разума, когда это в ее интересах, – проворчал я. – Именно поэтому она попыталась вернуть себе мое расположение. Эта девушка из тех, кто не упустит свой кусок хлеба с маслом.
Я медлил в нерешительности, не зная, стоит ли рассказывать Бараку о четках. Впрочем, он все равно не усомнится, что четки Тамазин хранит лишь в память о бабушке. Как и все влюбленные, он безоговорочно примет сторону своей пассии и не станет докапываться до истины.
– С тех пор как Дженнет Марлин погибла, у Тэмми постоянно глаза на мокром месте, – нахмурившись, сообщил Барак. – Она не может понять, что эта особа заслужила смерть. А тут еще постоянные тревоги, связанные с королевой и ее ухажером. Неудивительно, что нрав ее изменился не в лучшую сторону.
– Что ж, полагаю, по приезде в Лондон мне придется привыкнуть к перепадам ее настроения, – проронил я.
– Может, и придется, – дерзко буркнул Барак. – Знаете, в чем ваша главная слабость? – спросил он, посмотрев мне прямо в глаза.
– Ив чем же, скажите на милость?
– Вы совершенно не понимаете женщин. Более того, к нормальным женщинам вас даже не тянет. Если вы и положите на кого глаз, то лишь на какую-нибудь самовлюбленную гордячку. Вроде леди Онор, в которую вы втрескались в прошлом году, или…
– Довольно, – отрезал я, поднимаясь. – Я оценил вашу откровенность и проницательность. В благодарность я тоже буду с вами откровенен. Прежде я думал, что ни одной женщине не удастся вертеть вами по собственному усмотрению. Я ошибался – это без труда удалось прелестной Тамазин. А вы, похоже, даже не заметили, что оказались под каблуком.
Я пожалел об этих словах, едва они сорвались с моих губ. Упрек мой был не вполне справедлив, но в последнее время мы с Джеком успели изрядно друг другу надоесть, ибо почти не разлучались. И я, не думая о последствиях, дал волю накопившемуся раздражению.
– У вас есть еще одна слабость, которую уместнее назвать пороком, – злобно прищурив глаза, процедил Барак. – Вы чертовски ревнивы. Вам завидно, что у меня есть Тэмми. Надеюсь только, вы немного успокоитесь, когда встретите очередную знатную леди и снова предадитесь сладким мечтаниям.
– Попридержите язык! – взревел я.
– Что, правда глаза колет? – язвительно осведомился Барак.
– Я пошел к мастеру Ренну.
С этими словами я выскочил из комнаты и хлопнул дверью, словно обиженный ребенок.
В течение следующих дней мы с Бараком держались друг с другом холодно и отчужденно. Об отплытии по-прежнему нечего было и думать: юго-восточный ветер не унимался, и прохудившиеся небеса извергали на город потоки воды. Хозяин постоялого двора ворчал, что ненастье, того и гляди, разорит Халл, ибо в здешний порт давно уже не заходил ни один торговый корабль. Тамазин, появляясь в таверне, едва кивала мне при встрече. Как видно, Барак рассказал ей о нашей размолвке, а она, возможно, поведала ему о случае с четками.
Отрадой мне служило лишь одно обстоятельство. Благодаря вынужденному отдыху недуг, терзающий Джайлса, казалось, немного отступил. Впрочем, иногда лицо моего друга становилось непроницаемым, и я догадывался, что он испытывает сильную боль. Я проводил с ним большую часть времени, развлекая его занятными случаями из своей практики и взамен выслушивая истории о славном прошлом города Йорка, ныне пришедшего в полный упадок. Я начал сознавать, в каком прискорбном небрежении оказались северные графства после воцарения Тюдоров, питавших к ним застарелую неприязнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
«Я, Эдвард Блейбурн, находясь на пороге смерти, желаю сделать сие признание, дабы весь мир узнал о моем тяжком грехе…»
Скорее всего, он умер до 1483 года, до того, как Сесиль Невиль тоже сделала свое признание. Будь он жив, старуха непременно заявила бы, что соучастник ее грехопадения может подтвердить истинность ее слов.
А в апреле этого года, после того как заговор был пресечен на корню, один из его участников под пытками проговорился о существовании документов, весьма опасных для репутаций нынешнего короля. Но, по всей вероятности, он не знал, где и у кого хранятся эти бумаги. Заговорщики, как правило, не доверяют друг другу и стараются сообщать своим сообщникам лишь минимум необходимых сведений. Бернард Лок, заключенный в Тауэре, знал, что бумаги находятся у стекольщика Олдройда. Но до сей поры Локу удавалось избежать пыток, ибо у него имелись заступники, а свидетельства, подтверждающие его участие в заговоре, были весьма слабы. Тем временем в Йорке арестован Бродерик. Возможно, ему известно многое. Но он упорно хранит молчание, и потому решено отправить его в Лондон и передать в руки искусных палачей.
Любопытно, что представляют из себя прочие документы, хранившиеся в шкатулке? Вероятно, они каким-либо образом подтверждают признание Блейбурна. Одним из таких подтверждений служит «Titulus». Что до родословного древа, оно служит чем-то вроде вспомогательного средства. Но кто посвящен во все подробности этой истории?
Король и члены Тайного совета еще весной узнали о существовании опасных документов. Я рассказал Малевереру, что Олдройд перед смертью упомянул о некоем Блейбурне, а тот передал это герцогу Суффолку. Стоило герцогу услышать злополучное имя, он сразу переполошился. Возможно, он объяснил Малевереру причины своей тревоги. И тот произнес фразу, которая так меня озадачила: «Все началось с Сесиль Невиль».
В памяти всплыли последние слова умирающего стекольщика: «Если у Генриха и Кэтрин Говард родится дитя, ему не бывать истинным наследником престола. Она знает об этом».
Пораженный внезапной догадкой, я остановился посреди улицы. Как только я раньше об этом не подумал! Стекольщик имел в виду отнюдь не измену юной королевы, не то, что отцом ее ребенка может оказаться молодой повеса Калпепер. Дети короля не имеют законных прав на английский трон, ибо сам Генрих является внуком лучника. А слова «она знает» относились вовсе не к королеве, а к Дженнет Марлин, только что столкнувшей его с лестницы.
– Так, значит, Кэтрин Говард здесь ни при чем, – неожиданно для себя самого произнес я вслух.
Барак расхаживал по комнате, как видно, не найдя более содержательного занятия; он слишком рано отказался от костыля и, ступая на поврежденную ногу, всякий раз морщился.
– Не слишком себя утруждайте, – предостерег я.
– Нога почти не болит, если не опираться на нее всем телом! – сообщил Барак.
Он вновь шагнул, поморщился и тяжело опустился на кровать.
– Черт, до чего мне надоело быть калекой!
– Джек, мне удалось кое-что выяснить, – произнес я, усаживаясь на свою постель.
– Что еще?
В голосе Барака не слышалось ни малейшей заинтересованности. Но когда я рассказал ему о том, что услышал от брата Сванна, и поделился собственными догадками, он по-трясенно присвистнул:
– Господи боже!
Несколько мгновений Барак молчал, пытаясь осмыслить услышанное.
– Если все это правда, значит, нынешний король – внук лучника из Кента, – наконец пробормотал он.
– Получается, что так.
У Барака глаза на лоб полезли.
– И королю об этом известно, – продолжал он. – Известно с тех самых пор, как кто-то из заговорщиков проговорился о документах.
– А еще королю известно, что некий стряпчий по имени Шардлейк отыскал бумаги, а потом упустил их, – продолжил я. – Неудивительно, что он так набросился на меня в Фулфорде. И неудивительно, что заговорщики готовы на все, лишь бы заполучить эти документы. Признание Блеибурна способно сотворить в стране настоящую бурю.
– А Бернард Лок, в прошлом заговорщик, приказал своей невесте уничтожить эти документы, рассчитывая таким образом спасти собственную шкуру.
– Как и всегда в этой жизни, желания и интересы разных людей противоречат друг другу, – пожал плечами я.
– Но каким образом это признание, сделанное неким Блейбурном, попало в руки заговорщиков? Скорее всего, лучник вернулся в Кент, там и отдал богу душу. Как документ оказался в Йорке? К тому же с тех пор прошло более шестидесяти лет. Почему признание решили пустить в ход только сейчас? Что, пять лет назад, во время «Благодатного паломничества», о нем еще не знали?
Я задумчиво потер подбородок.
– Полагаю, дело в том, что Роберт Эск и его сторонники вовсе не стремились к свержению короля. Они хотели избавиться от рьяных реформаторов – архиепископа Кранмера и Кромвеля. А может, вы правы и в то время они не знали о существовании документов.
– Значит, вы считаете, среди бумаг, хранившихся в шкатулке, не было таких, что представляют опасность для Кэтрин Говард и Калпепера? – осведомился Барак, пристально взглянув на меня.
– Не было. Теперь, когда нам известно, что Олдройда убила Дженнет Марлин, его последние слова приобретают иной смысл. Если помните, он сказал: «Она знает об этом». Уверен, он имел в виду свою убийцу.
– Что ж, если все это так, тем лучше для нас, – с нескрываемым облегчением заявил Барак. – Тэмми может спать спокойно. И королева, конечно, тоже. Скажите, а Малевереру вы намерены сообщить о рассказе старого законника? – осведомился он после недолгого молчания.
– Не вижу в этом смысла, – покачал головой я. – О том, кто такой Блейбурн, он знает и без меня. Так что мне лучше не проявлять излишней осведомленности. Самое разумное, что мы можем сделать, – забыть и об этой истории, и о ночном свидании Кэтрин Говард. И спокойно вернуться домой. Конечно, нам предстоит хранить две опасные тайны. Но я умею держать язык за зубами, да и вы, насколько мне известно, тоже.
– Любопытно, удалось ли заговорщикам заполучить документы? – проговорил Барак.
– Понятия не имею. Но если документы у них в руках, пусть поступают с ними, как им заблагорассудится. Если им угодно, пусть отпечатают тысячу копий с признания Блейбурна и развесят его на всех углах Лондона и Йорка. Меня это нимало не волнует.
– Но, когда мы вернемся в Лондон, думаю, вам стоит поговорить с Кранмером, – заметил Барак. – Надо, по крайней мере, сообщить ему, что Дженнет Марлин вовсе не уничтожила бумаги. Власти должны знать, какое опасное оружие находится в руках заговорщиков.
– На досуге я подумаю, как лучше поступить.
– Вы должны сообщить обо всем Кранмеру, – настойчиво повторил Барак.
– Я сам знаю, что мне делать, – с раздражением отрезал я.
Про себя я не без удивления отметил, что, несмотря на свое неприятие папизма, в глубине души я невольно сочувствую заговорщикам.
– К тому же пока одному богу известно, когда мы попадем в Лондон, – добавил я, взглянув на усеянное дождевыми брызгами окно.
– Рано или поздно попадем. И снова окажемся в Линкольнс-Инне.
– Вы не изменили своего намерения служить у меня? – спросил я, бросив на Барака испытующий взгляд.
– Пока у меня есть одно лишь намерение – вернуться в Лондон. А там посмотрим. К тому же я хочу посоветоваться с Тэмми.
Произнеся последнюю фразу, он посмотрел на меня с откровенным вызовом.
– Я знаю, Тамазин по-прежнему винит меня в смерти Дженнет Марлин, – произнес я после недолгого колебания. – Она пытается держаться со мной приветливо, ибо понимает, что ей не следует наживать врага в лице человека, у которого вы служите. Но я вижу, что она питает ко мне неприязнь, которой я вовсе не заслужил.
Барак не смог скрыть смущения.
– Тэмми никак не может смириться со смертью мистрис Марлин, – пробормотал он. – Она понимает, что вы ни в чем не виноваты. Но женщины живут чувством, а не разумом.
– Тамазин отнюдь не глуха к доводам разума, когда это в ее интересах, – проворчал я. – Именно поэтому она попыталась вернуть себе мое расположение. Эта девушка из тех, кто не упустит свой кусок хлеба с маслом.
Я медлил в нерешительности, не зная, стоит ли рассказывать Бараку о четках. Впрочем, он все равно не усомнится, что четки Тамазин хранит лишь в память о бабушке. Как и все влюбленные, он безоговорочно примет сторону своей пассии и не станет докапываться до истины.
– С тех пор как Дженнет Марлин погибла, у Тэмми постоянно глаза на мокром месте, – нахмурившись, сообщил Барак. – Она не может понять, что эта особа заслужила смерть. А тут еще постоянные тревоги, связанные с королевой и ее ухажером. Неудивительно, что нрав ее изменился не в лучшую сторону.
– Что ж, полагаю, по приезде в Лондон мне придется привыкнуть к перепадам ее настроения, – проронил я.
– Может, и придется, – дерзко буркнул Барак. – Знаете, в чем ваша главная слабость? – спросил он, посмотрев мне прямо в глаза.
– Ив чем же, скажите на милость?
– Вы совершенно не понимаете женщин. Более того, к нормальным женщинам вас даже не тянет. Если вы и положите на кого глаз, то лишь на какую-нибудь самовлюбленную гордячку. Вроде леди Онор, в которую вы втрескались в прошлом году, или…
– Довольно, – отрезал я, поднимаясь. – Я оценил вашу откровенность и проницательность. В благодарность я тоже буду с вами откровенен. Прежде я думал, что ни одной женщине не удастся вертеть вами по собственному усмотрению. Я ошибался – это без труда удалось прелестной Тамазин. А вы, похоже, даже не заметили, что оказались под каблуком.
Я пожалел об этих словах, едва они сорвались с моих губ. Упрек мой был не вполне справедлив, но в последнее время мы с Джеком успели изрядно друг другу надоесть, ибо почти не разлучались. И я, не думая о последствиях, дал волю накопившемуся раздражению.
– У вас есть еще одна слабость, которую уместнее назвать пороком, – злобно прищурив глаза, процедил Барак. – Вы чертовски ревнивы. Вам завидно, что у меня есть Тэмми. Надеюсь только, вы немного успокоитесь, когда встретите очередную знатную леди и снова предадитесь сладким мечтаниям.
– Попридержите язык! – взревел я.
– Что, правда глаза колет? – язвительно осведомился Барак.
– Я пошел к мастеру Ренну.
С этими словами я выскочил из комнаты и хлопнул дверью, словно обиженный ребенок.
В течение следующих дней мы с Бараком держались друг с другом холодно и отчужденно. Об отплытии по-прежнему нечего было и думать: юго-восточный ветер не унимался, и прохудившиеся небеса извергали на город потоки воды. Хозяин постоялого двора ворчал, что ненастье, того и гляди, разорит Халл, ибо в здешний порт давно уже не заходил ни один торговый корабль. Тамазин, появляясь в таверне, едва кивала мне при встрече. Как видно, Барак рассказал ей о нашей размолвке, а она, возможно, поведала ему о случае с четками.
Отрадой мне служило лишь одно обстоятельство. Благодаря вынужденному отдыху недуг, терзающий Джайлса, казалось, немного отступил. Впрочем, иногда лицо моего друга становилось непроницаемым, и я догадывался, что он испытывает сильную боль. Я проводил с ним большую часть времени, развлекая его занятными случаями из своей практики и взамен выслушивая истории о славном прошлом города Йорка, ныне пришедшего в полный упадок. Я начал сознавать, в каком прискорбном небрежении оказались северные графства после воцарения Тюдоров, питавших к ним застарелую неприязнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115