Гай встал, подошел к полке, снял с нее ту самую книгу, которую незадолго до этого поставил туда подмастерье, и с превеликой осторожностью положил фолиант на стол. Мы с Роджером встали по бокам от него.
– «De Humani Corporis Fabrica», – негромко прочитал Гай. – Трактат «О строении человеческого тела». Только что вышел из печати. Мне привез его мой друг, немецкий торговец. Это анатомический атлас, написанный Андреасом Везалием, фламандским врачом, работающим в Италии. Там давно разрешено посмертное вскрытие человеческих тел, в то время как здесь оно до последнего времени находилось под запретом.
– Старая церковь не одобряла этой практики.
– И была не права. Везалий стал первым за многие века, а то и вообще за всю историю медицины ученым, который в столь беспрецедентных масштабах занялся препарированием человеческих тел. И знаете, что он обнаружил? Что древние – Гиппократ и Гален – эскулапы, на авторитет которых прежде было нельзя покуситься без риска вылететь из корпорации врачей, ошибались!
Гай повернулся к нам. Его темные глаза блестели.
– Везалий доказал, что древние заблуждались во многих своих описаниях внутренних органов человеческого тела. А все потому, что им не было разрешено анатомировать трупы и их описания основывались на исследовании не человеческих органов, а органов животных.
Гай засмеялся.
– Эта книга наделает много шума. Научное общество попытается всячески дискредитировать, а то и вовсе запретить ее.
– Но откуда нам знать, что Везалий был прав, а древние эскулапы ошибались?
– Это легче легкого, стоит лишь сравнить описания и рисунки из этой книги с тем, что мы видим, препарируя человеческое тело. Сейчас для публичного вскрытия доступны тела четырех повешенных преступников.
При этих словах я внутренне съежился, поскольку всегда отличался некоторой брезгливостью, но Гай продолжал:
– Ив правильности того, о чем я сейчас говорил, мне удалось убедиться лично.
– Каким образом? – осведомился Роджер.
– Лондонский коронер имеет право потребовать вскрытия трупа с целью выяснения причин смерти. Большинство врачей считают подобную работу ниже собственного достоинства, тем более что и платят за нее гроши. Но я предложил свои услуги, и это позволило мне убедиться в правоте Везалия. Он ни в чем не ошибся.
Гай медленно, почти благоговейно раскрыл книгу. Написанная на латыни, она включала множество иллюстраций великолепного качества, но в чем-то смешных и жестоких. По мере того, как доктор листал страницы, я видел изображение скелета, сидящего на столе в позе мыслителя, тело с начисто снятой кожей и выставленными на всеобщее обозрение внутренностями. В уголке рисунка с ворохом человеческих кишок сидел херувимчик, который испражнялся и при этом мило улыбался читателю.
Гай открыл книгу на странице с рисунком вскрытого человеческого сердца, лежащего на столе.
– Вот, – сказал он, – видите? У сердца четыре желудочка. Четыре, а не три, как нас всегда учили!
Я кивнул, хотя видел перед собой только ужасающую мешанину каких-то клапанов и тканей. Переведя взгляд на Роджера, я заметил, что тот заметно побледнел.
– Все это очень интересно, Гай, – поспешил я закончить неприятный разговор, – но, боюсь, несколько выходит за рамки нашего понимания. Кроме того, нам пора возвращаться в Линкольнс-Инн.
– Ну что ж, очень хорошо.
Обычно очень тонко чувствующий других людей, Гай сейчас, похоже, не ощутил, как покоробила нас его книга. Он улыбнулся.
– Возможно, этот год является провозвестником наступления эры чудес. Я слышал, некий польский ученый напечатал книгу, в которой доказывает, что не Солнце вращается вокруг Земли, а наоборот. Я уже попросил своего друга привезти мне экземпляр. В новом, тысяча пятьсот сорок третьем году мы можем оказаться на пороге нового мира.
– Вы знакомы со многими чужеземными торговцами? – с любопытством поинтересовался Роджер.
– Мы, кто выглядит и говорит иначе, чем остальные, должны держаться друг друга, – с невеселой улыбкой ответил Гай.
Он принес нашу одежду, а Роджер оставил на столе плату за консультацию. Гай пообещал, что лечебные вкладки в башмаки будут готовы не позже чем через пару недель. Роджер еще раз горячо поблагодарил Гая за помощь, и мы распрощались. Как только дверь захлопнулась, он стиснул мою руку.
– Не могу передать, насколько я благодарен тебе за то, что ты привез меня к доктору Малтону. Я твой должник навек!
– Какие могут быть долги между друзьями? – с улыбкой ответил я. – Рад, что сумел тебе помочь.
– Правда, можно было бы обойтись и без книги про разрезанные трупы, – пробормотал Роджер, когда мы отъезжали.
Двигаясь вверх по Баклсбери, мы доехали до Олд-Бардж, старинного здания времен Генриха III. Длинный особняк был превращен в переполненный жильцами доходный дом. Именно тут жили Барак и Тамазин.
– Послушай, Роджер, ты не будешь возражать, если здесь мы с тобой расстанемся? – спросил я. – Мне нужно кое-кого навестить.
Он посмотрел на дом и скептически вздернул бровь.
– Надеюсь, не какую-нибудь дешевую шлюху? Я слышал, здесь их хоть отбавляй.
– Нет, тут живут мой клерк и его жена.
– А я тогда отправлюсь повидаться со своим новым клиентом.
– Что за дело?
– Еще не знаю. Поверенный прислал мне письмо и сообщил про своего клиента, у которого в Саутуорке возник какой-то имущественный спор. Клиент слишком беден, чтобы оплатить услуги барристера, но стряпчий утверждает, что дело интересное, и спрашивает, не возьмусь ли я за него безвозмездно. Все это пока звучит весьма расплывчато, но я обещал подъехать и встретиться с клиентом.
– Кто поверенный?
– Человек по имени Нантвик. Я прежде никогда не слышал о нем, но сейчас так много этой публики, рыскающей по судебным корпорациям в поисках любой, даже самой мелкой работы.
Роджер плотнее запахнул накидку.
– Впрочем, нынче слишком холодно для верховых поездок. Отправлюсь-ка я лучше домой и в спокойной обстановке отпраздную конец своих страхов.
Он развернул лошадь, но придержал ее. Воздух был холодным и густым от древесного дыма.
– И где только потерялась весна? – спросил он, махнул мне рукой на прощание и растворился в ночной темноте.
Я спешился и пошел к освещенным окнам Олд-Бардж.
Глава 5
Я посещал жилище Барака еще в дни, предшествовавшие его женитьбе на Тамазин, и до сих пор помнил, какая именно из некрашеных дверей с улицы вела к нескольким ветхим квартирам, на которые был разделен старый, полуразвалившийся дом. Поднимаясь в кромешной темноте по немилосердно скрипучим ступеням, я неизменно испытывал ощущение, что все это жалкое сооружение вот-вот обрушится.
Я помнил жилище Барака как типичное логово молодого холостяка: горы грязных тарелок на столе, разбросанная по полу одежда и мышиный помет по углам. Поэтому я обрадовался, когда он сообщил, что после свадьбы они переберутся в маленький домик, расположенный где-то возле Линкольнс-Инн. Но впоследствии им пришлось отказаться от этого плана, к моему великому огорчению: Олд-Бардж был совсем неподходящим местом для молодой девушки, особенно столь домовитой, как Тамазин.
На втором этаже я постучал в дверь их каморки. Через минуту дверь приоткрылась, и я увидел головку с аккуратной прической, золотистым абрисом выделявшуюся на фоне света горевшей внутри свечи.
– Кто там? – нервно спросила женщина.
– Я, мастер Шардлейк.
– Ах, это вы, сэр! Добро пожаловать.
Тамазин распахнула дверь, и я вошел в большую комнату, служившую одновременно столовой, спальней и гостиной. Повсюду была видна заботливая женская рука: везде царила чистота, тарелки вымыты и аккуратно сложены в старом обшарпанном буфете, кровать аккуратно заправлена. Но в комнате пахло сыростью, а на стене по периметру окна бежали дорожки черной плесени. Было видно, что ее пытались оттереть, но плесень возвращалась снова и снова. Барака дома не было.
– Не желаете присесть, сэр? – Тамазин указала на стул возле стола. – Могу я взять вашу накидку? Барака, видите ли, нет дома.
– Нет, накидку я, пожалуй, оставлю. Я, гм, ненадолго.
На самом деле в комнате, где не горел огонь, было так холодно, что я не испытывал ни малейшего желания раздеваться. Я сел и принялся разглядывать Тамазин. Она была очень привлекательной молодой женщиной двадцати с небольшим лет, с высокими скулами, большими голубыми глазами и полными губами. До замужества она гордилась тем, что никогда не отказывала себе в хорошей одежде, теперь же на ней было бесформенное серое платье с застиранным белым фартуком, а ее светлые волосы скрывал большой чепец домохозяйки. Она радостно улыбнулась, но от меня не укрылось, что ее плечи ссутулились, а глаза потухли.
– Давненько я вас не видела, сэр, – проговорила она.
– Почти полгода. Как поживаете, Тамазин?
– О, весьма хорошо. Какая жалость, что нет Джека!
– Это неважно. Я отводил друга на консультацию к доктору Малтону, а на обратном пути проезжал мимо и решил заглянуть к вам.
– Не желаете ли кружечку пива, сэр?
– Желаю, но мне, пожалуй, пора отправляться.
Я знал, что нарушаю правила приличия, находясь с ней наедине.
– Нет, сэр, не уходите! Ведь мы же с вами старые друзья.
– Надеюсь, что так.
– Мне сейчас очень нужна добрая компания.
Она отошла, налила в кружки пива из кувшина, стоявшего в кухонном шкафу, принесла их к столу и села на стул, стоявший напротив меня.
– Доктор Малтон сумел помочь вашему другу?
Я сделал глоток пива, оказавшегося, к моему удивлению, приятно крепким.
– Да. Мой друг вдруг стал без видимых причин часто терять сознание и решил, что у него приключилась падучая, но, как оказалось, у него какие-то нелады с ногами.
Тамазин улыбнулась – тепло, как в старые добрые времена.
– Представляю, какое облегчение он испытал!
– Это точно. Сейчас, небось, пляшет от радости, невзирая на неправильные ноги.
– Доктор Малтон – хороший человек. Ведь это он спас вас, когда позапрошлой зимой вы заболели лихорадкой.
– Да, я обязан ему жизнью.
– А вот моему бедному маленькому Джорджи он помочь не сумел.
– Я знаю.
Она смотрела на пустое место у дальней стены.
– Он родился мертвым, мертвым лежал в своей маленькой колыбельке, которую мы сделали сами и поставили вон там.
Женщина перевела на меня глаза, полные боли.
– Потом я не хотела, чтобы Джек убирал колыбельку. Мне казалось, пока она здесь, какая-то частица Джорджи тоже остается с нами. Но ему было невыносимо любое напоминание об этой потере.
– Приношу извинения за то, что я не пришел повидать вас после этой трагедии, Тамазин. Я собирался, но Джек сказал, что вам лучше побыть наедине друг с другом.
– Я была сама не своя. Джек не хотел, чтобы вы видели меня такой. А вы? Как ваше здоровье, сэр?
– Весьма удовлетворительно, – улыбнулся я. – Много работаю и процветаю, в том числе и благодаря вашему Джеку.
– Он просто восхищается вами, сэр. Все время рассказывает о том, как мастер Шардлейк выиграл то или иное дело, «обнаружив новые доказательства и опрокинув все бастионы противника».
– Правда? – Я рассмеялся. – Мне действительно кажется, что иногда он смотрит на меня как на полководца.
– Так и есть, сэр.
Я улыбнулся женщине. Кода мы впервые познакомились два года назад во время большого королевского путешествия в Йорк, уверенная в себе, полная жизни Тамазин поначалу вызывала у меня некоторые подозрения, но по мере того, как мы сообща преодолевали опасности, я проникся к ней поистине отцовской привязанностью. Глядя на уставшую домохозяйку, сидевшую напротив, я думал: куда девалось все это?
Эти мысли, видимо, невольно отразились на лице, потому что губы Тамазин задрожали, а по щекам скатились две крупные слезы. Она опустила голову.
– Тамазин, – проговорил я, приподнявшись на стуле. – Ну зачем вы это?
– Простите, сэр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95