Кантрелл обвел комнату взглядом.
– У него была опухоль.
Бывший монах помолчал, пытаясь успокоиться и собраться с мыслями. Затем он снова заговорил, но без прежнего пыла.
– Когда отец умер, я боялся, что он будет являться ко мне, чтобы ворчать и браниться, как при жизни. Но этого не случилось. С тех пор в доме царила тишина.
Кантрелл устало вздохнул, словно заблудившись в собственных мыслях. Я посмотрел на запущенную комнату, грязную тарелку и разбитое стекло. Кантрелл, может быть, и выживет благодаря монашеской пенсии, но ему определенно был нужен кто-то, кто стал бы ухаживать за ним.
– Как вы собираетесь чинить окно? – спросил я.
Он только пожал плечами.
– Может, соседи помогут?
Молодой человек яростно замотал головой.
– Они только и делают, что суют нос в чужие дела. Приходила ко мне одна старая мегера, что живет вверх по улице. Прибиралась, копалась в моих вещах, твердила, что мне нужно жениться.
Он зло засмеялся.
– Может, мне и вправду найти какую-нибудь слепую женщину, и мы будем вместе ощупью ходить по дому, натыкаясь на все подряд и друг на друга? Я и в лавку-то за провизией сходить боюсь, опасаясь, что меня переедет повозка.
– Что случилось с той маленькой религиозной группой в Вестминстере? Она до сих пор существует?
Кантрелл отрицательно мотнул головой.
– Викарий церкви Святой Маргариты прослышал про то, что в его приходе собираются какие-то радикалисты. По его доносу их лидера арестовали, а остальные разбежались. Это еще в прошлом году было.
С его губ снова сорвался злой смешок.
– Недолго же они хранили верность истинному слову! Бросились врассыпную, что твои крысы!
Значит, о судьбе, постигшей эту группу, стало известно всей округе. Что же случилось с теми, кто в нее входил? Наверняка они присоединились к другим подобным ячейкам или церквям. Может быть, недавно среди них затесался и убийца, а потом услышал разговоры о том, что Кантрелл стал отступником? Если убивал действительно Годдард, имя Кантрелла было ему хорошо знакомо.
– Вы не могли бы припомнить имена людей, входивших в эту группу? – спросил я, и Кантрелл назвал с полдюжины фамилий.
Мне они ничего не говорили, но, возможно, могли что-то сказать Харснету.
– Но какое отношение все это может иметь к мастеру Годдарду, сэр? – осведомился Кантрелл, глядя на меня и беспомощно моргая.
Я не посмел рассказать ему всю правду.
– Я пока ни в чем не уверен, мастер Кантрелл, но, возможно, вам понадобится защита. Я мог бы устроить так, чтобы вам выделили охранника, человека, который будет постоянно находиться в вашем доме.
Кантрелл яростно воспротивился.
– Нет, я не хочу, чтобы здесь кто-то был! Будет кривить нос, говорить о том, какая кругом грязь…
Лужицы его глаз вновь пристально смотрели в моем направлении.
– Если Годдард заявится ко мне снова – ну и пусть. Вы не сказали мне, почему он охотится за мной, но мне теперь уже все равно: жить или умереть.
Я взглянул на Барака, тот пожал плечами. Я решил, что все равно организую охрану для Кантрелла.
– Вы, наверное, считаете, что я большой грешник, если меня не беспокоит смерть? – неожиданно спросил хозяин дома.
– Скажем так: я считаю, что думать так негоже.
– А в конечном итоге что такое смерть? Кто может знать, что будет дальше – вечные муки или вечное блаженство, да и какое это имеет значение?
Он издал невеселый надтреснутый смешок.
– Последний вопрос. Я только что снова был у Фрэнсиса Локли, и у меня сложилось впечатление, что он утаивает от нас какие-то сведения, имеющие отношение к лекарю Годдарду. Как, по-вашему, что это может быть?
– Не представляю, сэр. Я не имел никакого отношения к лечебнице для мирян и видел Фрэнсиса лишь тогда, когда он приходил к мастеру Годдарду за лекарствами или какими-то больничными принадлежностями.
Кантрелл растерянно развел руками, и я понял, что он действительно не знает ни о чем, даже о собственной жизни и смерти.
Мы вышли из дома и вновь окунулись в шум и вонь монастырского подворья.
– Кантрелл погано выглядит, – задумчиво заметил Барак.
– Я бы сказал, что он находится в состоянии глубокой меланхолии, и это неудивительно, учитывая состояние его зрения и то, во что превратилась его жизнь.
– Мог бы хоть немного собраться, взять себя в руки, наконец, принять чью-то помощь. Подумать только, не беспокоиться насчет того, будешь ты жить или умрешь, но зато переживать из-за того, что кто-то скажет, что у тебя в доме грязно!
– Когда встретимся с Харснетом, я попытаюсь договориться о том, чтобы к Кантреллу приставили охрану. Не хочу видеть его истерзанным, как те, предыдущие.
Я не думал, что убийца вернется в дом Кантрелла, поскольку тот теперь будет начеку, но нельзя было исключать ни одной вероятности.
– Ну вот, у нас появились кое-какие новые сведения. Будем искать мужчину с раной на голове.
Мы пересекли улицу и подъехали к воротам в монастырской стене. До встречи с Харснетом оставался час, и мне вдруг захотелось хоть немного побыть одному.
– Барак, – обратился я к помощнику, – поищи какую-нибудь конюшню, куда на время можно было бы поставить лошадей, а я прогуляюсь немного.
– Вы уверены, что вам ничего не угрожает?
– Я все время буду находиться на подворье, а оно охраняется. До скорой встречи.
Пока Барак не успел затеять спор, я спешился, подошел к воротам и приветственно кивнул стражнику. Тот, узнав меня, открыл калитку. Я снова оказался во дворе Вестминстерского аббатства.
Лавируя между кучами битого кирпича и прочего строительного мусора, я дошел до старого клуатра. Здесь царили тишина и спокойствие. Я шел по древним плиткам безлюдного дворика и напряженно думал. Мне удалось найти кое-какие зацепки, но от этого тайна стала еще более непроницаемой. Кого мы ищем – Годдарда или некоего молодого человека, что навещал Абигайль? И почему убийца выбрал своей пятой жертвой Кантрелла, в чем сомневаться не приходилось? Если это был Годдард, он должен был знать, что молодой человек вряд ли сможет защититься. Я поймал себя на том, что испытываю неизъяснимое удовольствие, представляя, как Кантрелл обрушивает свою палку на голову нападавшего, но тут же подумал, что Кантрелл, как и Мифон, пусть и опосредованно, имел отношение ко мне. С досады я тряхнул головой. Было бы опасно и глупо воображать, будто убийца, совершая преступления, ориентируется на меня, как артист на публику. Не потому ли он прилагает такие старания? Действительно ли он хочет запугать меня и заставить бросить это дело? Но, несмотря на все доводы здравого смысла, мне не удавалось избавиться от противного холодка в груди. Ведь я идеально вписывался в схему, по которой убийца выбирал жертв: бывший радикалист, превратившийся в отступника.
Я находился на взводе и решил прогуляться до старой церкви Вестминстерского аббатства в надежде хоть немного успокоиться. Неторопливо шагая вперед, я обнаружил, что дверь, ведущая в зал капитула, приоткрыта, а изнутри доносятся голоса и – удивительно! – стук молотков. Чуть помедлив, я шагнул в вестибюль.
Несколько одетых в черное клерков аккуратно вынимали из старых сундуков пожелтевшие древние свитки и укладывали их на плиточный пол. Рабочие, многие из которых для удобства взобрались на лестницы, приколачивали к стенам массивные деревянные полки, и под ними одна за другой скрывались обрамленные темно-бордовой каймой картины апокалипсиса. На моих глазах длинный гвоздь впился в туловище чудища о семи головах.
Один из чиновников, высокий молодой мужчина, посмотрел на меня вопросительным взглядом.
– Вы из церковного архива, сэр?
– Н-нет, я просто… проходил мимо и услышал стук молотков. Ну конечно же, теперь я вспомнил! Бывший зал капитула решено превратить в хранилище государственных документов.
Он кивнул с серьезным видом.
– Работы с государственными бумагами становится все больше и больше. Старые документы необходимо куда-нибудь переместить.
Я взглянул на стены.
– Значит, старинных фресок больше не будет?
Клерк пожал плечами.
– И витражей тоже, насколько мне известно. Что ж, в конце концов, все это не более чем старая монастырская бутафория. А эти маленькие росписи, на мой взгляд, так себе.
– Это Апокалипсис Иоанна Богослова. История, рассказанная в Книге Откровения.
Услышав эти слова, один из клерков поднял голову, а рабочие перестали стучать молотками. Молодой чиновник, который разговаривал со мной, подошел к стене и с видимым чувством неловкости посмотрел на изображение великой блудницы.
– Правда? – спросил он и, подумав пару секунд, добавил: – Что ж, конец света надо живописать жестокими картинами, такими, как эти.
«Еще один богомолец», – подумал я.
Выйдя наружу, я прошел по дорожке клуатра к монастырской церкви. Там царило безлюдье, лишь несколько церковников лениво слонялись туда-сюда. Огромное молчаливое пространство, в котором не осталось ни икон, ни украшений, было тускло освещено серым светом, лившимся сквозь высокие окна. Веками здесь молились монахи, а теперь тут царили безмолвие и праздность. Единственный стражник, стоявший у двери, спал, опершись на свою пику. Тут было нечего воровать. Все ценное уже прибрал к рукам король.
Я прошел к часовне Генриха VII, где покоился отец нынешнего короля. Большая сводчатая усыпальница до сих пор находилась на своем месте, и ее светлая каменная поверхность являла разительный контраст с полумраком, царившим в соборе. Я вернулся в неф и двинулся вдоль гробниц прежних королей.
Наконец я оказался перед саркофагом Эдуарда Исповедника. Сейчас он представлял собой простое каменное сооружение, но я помню, что до начала антимонастырской кампании эта усыпальница находилось в роскошном обрамлении золотых и серебряных статуй и икон, отражавших свет множества свечей. Возле могилы всегда можно было увидеть груды костылей и палок для ходьбы, поскольку считалось, что она обладает чудодейственной силой, исцеляющей калек. Насколько мне помнилось, одним из первых, кто обрел здесь исцеление, был горбун.
«Все это, конечно, чушь, – подумалось мне, – но чушь, обладающая огромной силой».
Только сейчас я заметил четверых могучих мужчин в красных мундирах. Они собрались у каменного алтаря, украшенного одним только распятием. Каждый в одной руке держал шапку, а вторую положил на эфес шпаги. Перед ними стояла коленопреклоненная женщина со склоненной головой. На ней было красивое алое шелковое платье с черными обшлагами, вышитыми золотом, а на каждом пальце молитвенно сложенных рук сияло по кольцу. Ее черный капюшон был осыпан жемчугом.
Один из охранников, увидев, что я смотрю на его подопечную, бросил на меня строгий взгляд, словно предупреждая, что я не должен приближаться. Женщина со вздохом опустила руки, и я увидел, что это леди Кэтрин Парр. Выражение ее лица было таким же, как в день похорон мужа, когда я увидел ее в окне кареты, – замкнутым и тревожным. Но когда леди Парр встала, ее лицо разгладилось, и тревога покинула его. С легкой улыбкой она кивнула своим охранникам, и они пошли к выходу.
Когда они уже находились на полпути к двери, возник переполох. Возле одной из могил молился какой-то оборванец, и в тот же миг, когда я его заметил, он вскочил, метнулся к леди Кэтрин Парр и упал перед ней на колени. Я дернулся, повинуясь инстинкту, требовавшему защитить женщину, но ее охранники действовали быстрее. Один из них шагнул вперед и приставил острие меча к шее босяка. Мужчина поднял голову, и я увидел, что это тот самый сумасшедший нищий, которого мы с Бараком встретили в заброшенной лечебнице и который заявил, что ищет свои зубы.
Затем из тени выступила еще одна фигура с обнаженным мечом. Это был сэр Томас Сеймур, облаченный в темно-синий дублет с украшениями из драгоценных камней. Леди Кэтрин побледнела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95