Король надеется, что когда-нибудь тоже будет здесь погребен. И он очень разозлится, если вы устроите скандал.
Бенсон встал, давая понять, что разговор окончен. По глазам Харснета я понял, что больше всего на свете ему сейчас хочется арестовать настоятеля, бросить в темницу и лично подвергнуть его допросу третьей степени. Но в одном Бенсон был прав: он являлся важной персоной, обладал влиянием, и при отсутствии прямых улик Харснету нужно было действовать с крайней осторожностью. Мне подумалось, что он изначально выбрал неправильную тактику поведения с настоятелем и в результате сразу же настроил его против себя.
Когда мы вышли на двор, Харснет повернулся ко мне. Я видел, что он буквально кипит от ярости.
– Вы ему верите? – спросил он.
– Мне кажется, что настоятель тоже что-то скрывает. Причин тому может быть две: он либо думает, что это не имеет значения для нашего расследования, либо считает себя слишком влиятельной шишкой, на которую нельзя надавить.
– Ему не помогут никакие высокопоставленные друзья, если он утаивает важную информацию, которая помогла бы в раскрытии четырех убийств.
– Хотелось бы в это верить, – откликнулся я.
Харснет стиснул губы.
– Послушаем, что нам скажет Локли. Не исключено, что это поможет прижать Бенсона. Я должен прихватить пару констеблей и взять в оборот Локли. Увидимся вечером, в шесть часов, мастер Шардлейк.
Он поклонился и ушел.
– Не завидую я Локли, – сказал Барак.
– Да уж.
Я оглянулся на дом настоятеля.
– Бенсон называет себя реалистом. Что ж, так оно и есть. Как и у любого из монахов, помогавших Кромвелю, им руководило только одно: жажда власти и денег. Едва ли он хоть изредка задумывается о судьбе монахов, которых выбросили из монастыря, и уж тем более не испытывает угрызений совести.
– У него она, по-моему, вообще отсутствует, – заметил Барак.
С крыши трапезной, которую сносили рабочие, свалился огромный каменный блок, и Джек от неожиданности моргнул, обвел взглядом картину разрушений, царивших вокруг, и расхохотался.
– Что смешного? – удивился я.
– Этот болван Бенсон распинался о том, как он стал аббатом. Посмотрите вокруг. Он стал хозяином развалин.
– И тем не менее по соизволению короля он до сих пор управляет Вестминстерским собором, – серьезно ответил я.
Барак поднял глаза на огромную церковь.
– Значит, Генрих хочет, чтобы его здесь похоронили, – тихо проговорил он.
– И чем скорее – тем лучше, – еще тише отозвался я.
Харснет жил на северной стороне Вестминстера в одном из красивых старых домов, стоявших вдоль Королевской улицы, чуть ниже дворца Уайтхолл. Над дворцом развевались флаги, его силуэт был красиво очерчен на фоне ясного синего неба, а солнце ярко отражалось в высоких окнах караульной постройки в воротах. Я остановился перед дверью дома Харснета с отполированным до блеска дверным молоточком в виде львиной головы. Мне было интересно, каким будет этот ужин с семьей Харснетов, но еще интереснее было узнать, что рассказал ему Локли.
Я постучал в дверь, и слуга проводил меня в большую гостиную.
На высоком деревянном буфете, отражая свет ламп, сияло золотое блюдо, а одна стена была увешана картинами, изображавшими путешествие волхвов в Вифлеем. Верблюды и повозки были выписаны в мельчайших деталях, а сами полотна выдержаны в теплых песочных тонах.
Меня уже ждали Харснет и его жена. Коронер, облаченный в черный бархатный дублет, выглядел щеголевато, аккуратно подстриженная борода с седыми прядями составляла контраст темным волосам. Однако выражение его лица было озабоченным. Жена Харснета оказалась маленькой круглолицей женщиной со светлыми волосами и яркими глазами, полными любопытства. Она сидела на подушках и вышивала, но при моем появлении поднялась и сделала книксен.
– Элизабет, – сказал Харснет, – позволь представить тебе выдающегося адвоката Мэтью Шардлейка, который работает вместе со мной над… одним сложным делом.
Харснет бросил на меня предупреждающий взгляд, и я понял, что его жена ничего не знает про убийства. Значит, чтобы услышать новости о Локли, придется подождать.
Элизабет заговорила высоким, но приятным голосом.
– В последнее время я почти не вижу Грегори, а когда он появляется, то у него такой усталый вид! Надеюсь, это не вы взвалили на него столько работы?
– Упаси меня бог, мадам, я всего лишь временно работаю вместе с ним.
– Грегори очень тепло отзывается о вас.
Я с удивлением взглянул на Харснета, поскольку полагал, что он не может испытывать уважения к тем, кто не разделяет его строгих религиозных воззрений. Коронер смущенно улыбнулся, и я опять убедился в том, что он застенчив.
– Я еще не поблагодарил вас за то, что вы прислали ко мне в дом человека, – сказал я. – Этот Орр – симпатичный парень, и теперь женщины чувствуют себя гораздо спокойнее.
Харснет выглядел польщенным.
– Я не сомневался в том, что Орр будет работать на славу, ведь он – член нашей церкви.
Элизабет пригласила меня за стол, застеленный нарядной вышитой скатертью.
– Надеюсь, вы любите жареную баранину?
– Больше всего на свете! – ответил я, ничуть не покривив душой.
Она позвонила в маленький колокольчик, и слуги внесли большое блюдо с бараниной и миски с овощами. Я вдруг поймал себя на мысли, что впервые нахожусь на званом ужине после того – последнего – вечера, который провел в гостях у Дороти и Роджера.
«Сэмюель, должно быть, уже уехал, и она опять осталась одна, – подумал я. – Завтра непременно ее навещу».
Дверь снова открылась, и служанка ввела в гостиную четверых тщательно причесанных детей: двух мальчиков и двух девочек в возрасте примерно от четырех до десяти лет. Двое младших были в ночных рубашках.
– Входите, дети, – пригласил Харснет. – Я хочу познакомить вас с мастером Шардлейком.
Дети подошли и послушно выстроились перед отцом. Мальчики вежливо поклонились мне, девочки сделали книксен. Харснет улыбнулся.
– Юных джентльменов зовут Авессал и Ревнитель, юных леди – Рахиль и Бела.
Все это были ветхозаветные имена, за исключением Ревнителя, одного из многих странных имен, которые протестанты давали своим детям: Богобоязненный, Неколебимый, Спасенный. Две маленькие девочки с испуганным любопытством поглядывали на мою горбатую спину. Младший мальчик смотрел в пол, но у самого старшего из детей, Ревнителя, был злой, неприветливый взгляд. Отец положил ладонь ему на голову.
– Надеюсь, ты извлек урок из сегодняшнего наказания? – серьезным тоном спросил он. – Ты понял, что произносить имя Спасителя всуе – большой грех?
– Да, отец, – ответил мальчик.
В его голосе звучала покорность, но глаза оставались колючими.
Харснет отпустил детей, проводил их взглядом и, когда они вышли, грустно покачал головой.
– Мне пришлось ударить Ревнителя палкой, – пояснил он. – За то, что он ругался. Не самая приятная, но необходимая часть отцовских обязанностей. Я и представить себе не мог, что он знает такие слова.
Коронер умолк, и лицо его снова приняло озабоченное выражение.
– Дети могут быть испытанием, – сказала Элизабет, – но при этом они и великое утешение, и наше будущее.
Женщина с улыбкой посмотрела на меня.
– Муж сказал мне, что вы не женаты.
– Да, – коротко ответил я, дотянувшись ножом до нового куска баранины.
– Господь повелевает мужчине вступать в брак, – сказала Элизабет, не сводя с меня взгляда.
– Ну, мне он этого пока не повелел, – отозвался я и повернулся к Харснету. – Вы сказали, что занимаете должность помощника коронера уже шесть лет. Могу я спросить, где вы изучали юриспруденцию, сэр?
– В Миддл-Темпле. Затем в течение нескольких лет я работал в Линкольншире, откуда родом мои родители. А потом, шесть лет назад, случилось Северное восстание. Я собрал отряд для борьбы с этими папистами, но сражаться нам не пришлось. Они сдались без боя.
– В Йоркшире все обстояло иначе, – заметил я.
– Божьей милостью восстание удалось подавить и там. После этого я получил письмо, в котором меня приглашали к лорду Кромвелю. Вы ведь его тоже знали?
Харснет уставился на меня своим проницательным взглядом, словно пытаясь проникнуть в мою душу.
– Да, с тех самых пор, когда он был молод и еще только стал радикалистом.
– Тогда он находился на вершине власти. Он сказал, что разглядел во мне способного человека, и попросил занять пост помощника королевского коронера. Прежний только что умер.
Харснет вздохнул.
– В Линкольншире мы были счастливы и не хотели переезжать, хотя предложенная мне должность, как и любая другая на королевской службе, предусматривала солидный доход. Но деньги никогда не стояли для нас на первом месте.
– Лорд Кромвель был не из тех, кому легко отказать.
– О, я и не собирался отказываться, и убеждать меня тоже не было нужды. Хватило единственного аргумента: Кромвель сказал мне, что, если я приму это предложение, при дворе станет одним добрым христианином больше.
– Он работает просто на износ, мастер Шардлейк, – посетовала Элизабет, – но каждый из нас должен жить так, как предназначил ему Господь.
Женщина улыбнулась, и я подумал: не относится ли ее последняя фраза к моей холостой жизни?
– Вы как-то упомянули о том, что подумываете организовать больницу для бедных? – напомнил Харснет.
Я был только рад сменить тему.
– Да, это была идея Роджера Эллиарда. Он задумал собрать пожертвования с членов Линкольнс-Инн, а то и вообще всех адвокатских корпораций и учредить лечебницу для бедных и больных. Когда у меня появится свободное время, я непременно займусь этим.
Харснет согласно кивнул.
– Это было бы замечательно. Между нами говоря, король не горит желанием тратить деньги, полученные от разорения монастырей, заменяя монастырские больницы чем-то получше.
Пришла моя очередь согласиться.
– Да, – сказал я, – он занят только сооружением дворцов и теперь, когда скотты побеждены, подготовкой войны с Францией.
– Ага, и все это ради суетной, призрачной славы.
– Грегори! – одернула его жена.
– Я знаю, дорогая, мы должны проявлять осторожность. Однако вернемся к теме больницы, мастер Шардлейк. Я хотел бы помочь вам в осуществлении этого проекта. У меня до сих пор множество знакомых в Миддл-Темпле. В каком месте вы собираетесь ее строить?
– Признаюсь, я еще не задумывался об этом, хотя после того, как снесли все монастыри, в Лондоне появилось сколько угодно свободного места.
Коронер кивнул.
– Больницу нужно строить поближе к центру. Именно туда стекаются нищие со всего города, чтобы просить подаяние. Мы каждый день становимся свидетелями их страданий. Именно эти страдания вкупе с необразованностью становятся для них соблазном усомниться в милости Господа и мудрости Его.
– В больнице их можно было бы знакомить с Библией, – вставила Элизабет.
– Верно, – глубокомысленно кивнул ее муж. – Позаботившись о теле несчастных, позаботиться и об их душе.
Мы уже покончили с ужином и, перехватив мой полный нетерпения взгляд, Харснет сказал:
– Надеюсь, ты извинишь нас, дорогая, но нам с мастером Шардлейком нужно поговорить. Не желаете ли пройти в мой кабинет? – обратился он ко мне.
Я поднялся из-за стола и поклонился миссис Харснет.
– Благодарю вас за прекрасное угощение, мадам.
Она склонила голову.
– Рада, что вам понравилось. Подумайте, сэр, если бы вы нашли себе добрую жену, такой стол встречал бы вас каждый вечер.
Харснет провел меня в свой кабинет, небольшую комнату, главным предметом которой являлся письменный стол, заваленный бумагами. На одной стене висел большой витраж в раме. На темном фоне были изображены красные и белые розы с золотыми листьями. Это произведение словно освещало комнату, наполняло ее теплой атмосферой уюта. Заметив мой взгляд, Харснет пояснил:
– Это из старого женского монастыря в Бишопсгейте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95