– От дьявола, – произнес Харснет так, словно это было очевидной истиной, и посмотрел на меня.
Я с сомнением покачал головой.
– Возможно, так проще думать, поскольку подобное утверждение якобы все объясняет, но…
– А может, на самом деле все действительно очень просто, вы же слишком много думаете об этом человеке и невольно все усложняете.
– У меня имеется для этого веская причина. Он убил моего друга.
Я открыл третий сундук, и мы склонились над ним.
Под кипой какой-то одежды обнаружилась большая плоская деревянная коробка. Я вспомнил, что видел похожую у Гая. Я открыл ее, и мы одновременно отступили назад, выдохнув от ужаса.
Внутри коробки были аккуратно уложены ножи различного размера, маленький топорик и даже предмет, напоминающий небольшой мясницкий нож. В боковых отделениях покоились крюки, спицы, большие и малые щипцы и пинцеты. Мясницкий нож и некоторые другие инструменты были покрыты засохшей кровью, и от них исходил тошнотворный запах.
– Хирургический набор Годдарда, – сказал я.
– Я же говорил, он одержим дьяволом!
Харснет отвернулся, его лицо исказила гримаса отвращения.
Мы поднялись на второй этаж. Там располагались две спальни. Одна, из которой убрали всю мебель, за исключением старой кровати, видимо, когда-то принадлежала отцу Кантрелла, вторая – ему самому. В ней стояла низкая кровать, еще один сундук – старый и обшарпанный – и стол, на котором лежал большой тяжелый том Библии на английском языке. В сундуке обнаружилась бедная одежда, в которой я видел Кантрелла, расшатанный раскладной столик и табуретка.
Харснет открыл Библию и тихо проговорил:
– Взгляните, чем он тут занимался.
Он открыл Священное Писание на Откровении Иоанна Богослова. Поля были заполнены заметками, написанными красными чернилами и таким мелким почерком, что они были почти нечитаемы. Мне однако удалось выхватить из текста такие слова, как «возмездие», «кара», «огонь». Каждое из них было написано с нажимом, крупнее остальных и подчеркнуто. Листая страницы, я обратил внимание, что некоторые строки, в которых рассказывалось о том, как семь ангелов последовательно изливают чаши с гневом Господним, также были подчеркнуты: «жестокие и отвратительные гнойные раны», «реки и источники вод сделались кровью», «они кусали языки свои от страдания»…
– Какое богохульство! – воскликнул Харснет.
Никогда, даже в самые страшные моменты нашей эпопеи, я не слышал, чтобы голос отважного коронера дрожал так сильно. Я пролистал Библию. Красными чернилами были подчеркнуты и некоторые другие места, например, в рассказе о разрушении Содома и Гоморры. Но в основном пометки содержались только в Новом Завете и только в Откровении, причем лишь в определенных его главах. После повествования о семи чашах гнева они были сделаны только в рассказе о суде над великой блудницей.
– Взгляните сюда! – привлек я внимание Харснета. – В этой части пометок даже больше, чем в главах, рассказывающих о семи ангелах. Дает ли это нам какую-нибудь зацепку, которая помогла бы предугадать его следующий ход?
– Эта книга осквернена, – ответил Харснет. – От нее исходят миазмы.
– Великая блудница… Кто же это может быть в его представлении?
– Она символизирует Папу и Рим, ставший современным Вавилоном, – сказал Харснет. – Теперь мы это знаем.
– А вот апостол Иоанн не знал, когда писал эту книгу.
– Но именно это он предсказал, – твердо ответствовал Харснет. – Для тех, кто прилежно изучает Священное Писание, это совершенно ясно.
– В мозгу Кантрелла был кто-то другой. Нет, он думал не о Папе, а о человеке, находящемся гораздо ближе.
Харснет несколько мгновений молчал, а затем повернулся ко мне.
– Где он сейчас, Мэтью? – тихо спросил он. – Должен признаться: мне страшно.
На лестнице послышались шаги, и появился один из констеблей.
– Пришла какая-то старуха, она говорит, что знает Кантрелла, – сообщил он.
– Соседка, – пояснил я Харснету.
Мы спустились вниз и обнаружили ту самую старую каргу, которая заговорила со мной во время моего первого визита сюда. Она стояла на пороге и безуспешно пыталась заглянуть за плечо высоченного констебля, преградившего ей путь. Узнав меня, она раздвинула губы в беззубой улыбке.
– А, господин законник! Сэр! Мы с вами уже как-то разговаривали. Я увидела, что к Кантреллу кто-то пришел, вот и решила разузнать, кто и зачем. С Чарли ничего не случилось?
Кумушка буквально сгорала от любопытства.
– Его здесь нет, и мы его разыскиваем.
– Это связано с совершенным преступлением, – мрачно добавил Харснет. – Что вы о нем знаете?
– Я живу через несколько домов отсюда, – затараторила старуха. – Я дружила с отцом Чарли до тех пор, пока он не ударился в религию и не стал слишком праведным, чтобы иметь дело с такими, как я. А что натворил Чарли?
Она вновь предприняла попытку осмотреть комнату через плечо констебля.
– Уверена, он не мог сделать ничего плохого, ведь Чарли – несчастное, слабое создание.
Она горестно покачала головой.
– Как вас звать? – спросил я.
– Джейн Бекетт.
– Пойдемте, Джейн, мне нужно задать вам несколько вопросов.
– Ага, значит, на сей раз вы все-таки решили поговорить со мной.
Я провел старуху через гостиную, где она невольно сморщила нос, в мастерскую. Лицо ее сделалось печальным.
– Только взгляните, на что похоже это место! – запричитала она. – Здесь стало так пусто и грустно! Эдриан был мастером на все руки. Когда он был жив, у него всегда было полно заказов, и мастерская буквально ломилась от всякой всячины.
Я открыл сундук с одеждой.
– Не знаете ли вы, откуда могло взяться все это? Тут такого барахла хоть отбавляй.
Я вытащил разноцветный лоскутный плащ.
– О да, – закивала женщина, – это принадлежит Эдриану. Он собрал целую коллекцию таких нарядов, поскольку работал для разных актерских трупп. Строил для них сцены, декорации, всякие хитрые театральные штучки. Как-то раз его даже попросили соорудить подмостки в Хэмптон-Корт, где должны были давать спектакль для короля. А Эдриан другой раз брал с актеров плату костюмами.
Старуха хитро поглядела на меня.
– Он был мужик не промах, знаете ли. Все эти вещи стоят денег, негоже им валяться здесь.
– Эдриан когда-нибудь брал сына на эти представления?
– Кого, Чарли? Да, когда тот был еще совсем мальчишкой. Ему это нравилось. Только в те дни я видела его счастливым. Если представление проходило где-то неподалеку, на него собиралась вся округа. Мне кажется, Чарли с детства мечтал стать актером, но у него не было для этого данных, вот он и подался в монахи.
Женщина презрительно рассмеялась, повернулась ко мне и сказала уже серьезным тоном:
– А вот у Эдриана был настоящий талант. Он сооружал деревянных драконов и такие приспособления, благодаря которым они двигались по сцене как живые.
Она погладила плащ костлявой рукой и положила его обратно в сундук, а когда снова подняла на меня глаза, в них горело любопытство.
– Так что же он натворил, наш никчемный Чарли?
– Не забивайте себе этим голову, – отрезал Харснет.
Вдруг меня поразила внезапная догадка.
– Как умер Эдриан Кантрелл? – спросил я.
– По словам Чарли, как-то ночью он свалился с лестницы и сломал себе шею. – Старуха горько усмехнулась. – Значит, если верить религии, которую так рьяно исповедовал Эдриан, он отправился прямиком на небеса. А что это за другие вещи в сундуке? Они не принадлежали Эдриану.
Я взял соседку под локоть и вывел ее из мастерской. Она была явно разочарована тем, что я не собираюсь рассказывать ей никаких подробностей. Уже на пороге я спросил:
– А вот та тележка, что стояла в мастерской, она принадлежала Эдриану Кантреллу?
– Ага, он развозил в ней выполненные заказы.
Тут в мозгу у меня родилась новая мысль. Для того чтобы добраться от Вестминстера до Хартфордшира, у Кантрелла должна была быть лошадь.
– А что стало с его лошадью? – словно невзначай осведомился я.
– Чарли, наверное, продал жеребца.
– Какой он был?
Старуха пожала плечами.
– Какой, какой… Обычный. Коричневый, с треугольной отметиной под носом.
– Вы никогда не видели, чтобы он приезжал домой или куда-нибудь уезжал с лошадью и тележкой?
– Это он-то? Который едва видит? – Женщина фыркнула. – Нет. Раз или два я видала, как он выходит из дому за покупками и при этом держится рукой за стену, чтобы не сбиться с пути.
– А ночью он когда-нибудь уходил?
Старуха громко рассмеялась.
– Вряд ли такое было возможно. Впрочем, я рано ложусь спать и при этом крепко запираю двери. Здесь у нас не безопасно. Послушайте, сэр, а к чему вы задаете мне все эти вопросы?
– Неважно. Благодарю вас.
Я аккуратно выпроводил ее за порог, закрыл дверь и повернулся к Харснету.
– Значит, он кое-что смыслил в актерском ремесле. Возможно, даже в детстве, чтобы чувствовать себя нормальным человеком, он испытывал потребность играть. Я не исключаю, что это он убил отца и тогда наконец понял, кем хочет быть на самом деле.
– Это всего лишь предположения. Они нам ничего не дают.
– Тут вы правы.
– А почему вы заговорили о лошади?
– У него должна была быть лошадь.
– Вы полагаете, с таким слабым зрением он способен ездить верхом?
– Я начинаю думать, что разговоры о его проблемах со зрением сильно преувеличены. Он не мог добраться до дома Годдарда иначе, как верхом. Мне нужно еще раз взглянуть на его Библию и на выделенные в ней места. Поглядим, может, мне и удастся извлечь из его каракулей что-нибудь полезное для нас.
– Я пойду с вами.
Харснет был слишком зашорен своими религиозными воззрениями, чтобы оказать мне сколько-нибудь серьезную помощь.
– Нет, Грегори, не надо. Лучше я поработаю один.
Я снова поднялся на второй этаж. Мне было странно сидеть в этой тихой, отгороженной от уличного шума комнате, за столом Кантрелла, рядом с его кроватью. Я сжал голову руками и склонился над книгой. Как юрист, пытающийся разгадать тайные помыслы оппонента, вчитываясь в текст его искового заявления, я искал то, что мог видеть Кантрелл на этих страницах, старался понять, кого он считал своим главным врагом, полагая, что обязан уничтожить его. Мой мозг просеивал и расшифровывал слова очень короткой главы Апокалипсиса.
«Я покажу тебе суд над великою блудницею», с которой «и цари земные любодействовали». «И зверь, который был и которого нет, есть восьмой, и из числа семи, и пойдет в погибель».
Я думал, что после семи чаш гнева новая жертва станет восьмой по счету, но в чем-то будет непременно отличаться от предыдущих. Это будет самая важная жертва, поскольку после суда над ней наступит Армагеддон. Я размышлял столь напряженно, что мои мозги находились на грани кипения. Станет ли восьмой жертвой женщина? По всей вероятности, да, поскольку она будет символизировать собой великую блудницу, виновную в прелюбодеяниях с царями земными. Для Кантрелла это, без сомнения, должна быть протестантка, усомнившаяся в прежних убеждениях, подобно несчастной миссис Бьюнс и бывшему монаху Локли. Мысли вертелись в голове: прелюбодеяние, цари, кто-то восьмой… Женщина, которая еще не предала истинную религию, но, несомненно, предаст ее, если свяжет свою жизнь с царем, исповедующим старую веру.
«Зверь, который был и которого нет, есть восьмой…»
Король Генрих VIII!
Я встал и посмотрел в окно. Пьяный охранник сидел на перевернутом ведре. Спустившись на первый этаж, я приблизился к Харснету и, пытаясь говорить как можно более спокойно, сказал:
– Я думаю… – Голос мой сорвался. – Я думаю, он замыслил убить Кэтрин Парр.
Глава 44
Я стоял перед заваленным бумагами письменным столом архиепископа Кранмера. Прелат сверлил меня пронизывающим взглядом, и я буквально физически ощущал силу ума, таящегося за его светло-голубыми глазами. У стола, также глядя на меня, стояли оба брата Сеймура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95