Но недостаточно быстро. Умирал слишком
медленно.
Михаил опустил голову и уставился в грязь. Вокруг Никиты лежали куски
его тела, с волчьей шерстью и человеческой кожей, похожие на разломанную
головоломку. Михаил услышал стон Никиты и закрыл глаза; внутренним взором
он увидел умиравшего на рельсах олененка и руки Никиты, державшие голову
животного. Он вспомнил резкий рывок, которым Никита свернул голову
олененка и при котором послышался звук ломающихся костей. Это был акт
милосердия, простой, без капли жестокости. И именно об этом без слов
просил сейчас Никита.
Михаил встал, пошатнулся, чуть было опять не упал. Он ощущал себя
будто во сне, словно бы плыл в этом безбрежном море дождя. Никита задрожал
и посмотрел на него; он ждал. Наконец Михаил шевельнулся. Нога застряла в
грязи, но он вытащил ее и опустился на колено возле друга.
Никита поднял голову, подставляя шею.
Михаил обхватил волчью голову ладонями. Глаза Никиты закрылись, и его
из горла вышел продолжительный низкий стон.
Мы можем вылечить его, подумал Михаил. Мне нельзя его убивать. Мы
сможем его вылечить. Виктор должен уметь это. Мы же вылечили Франко, разве
не так?
Но в душе он сознавал, что все это было много хуже, чем искалеченная
нога Франко. Никита был при смерти, и он всего лишь просил избавить его от
муки. Все произошло так быстро: ливень, поезд, дымившиеся рельсы... так
быстро, так быстро...
Руки Михаила сжались крепче. Его трясло, так же, как Никиту. Ему
приходилось оказывать такую услугу первый раз в жизни. Темная пелена
застилала ему взор, глаза его наполнялись дождем. Это нужно сделать, это
милосердно. Михаил взял себя в руки. Одна из передних ног Никиты
поднялась, лапа легла на руку Михаила.
- Прости, - прошептал Михаил и, затаив дыхание, как можно резче
повернул. Он услышал хруст, и тело Никиты дернулось. Потом Михаил, ничего
не осознавая, пополз по дождю и грязи. Он зарылся в высокую траву и
свернулся в ней калачиком, и дождь продолжал лить на него. Когда он
собрался с силами снова посмотреть на Никиту, он увидел неподвижный
обезноженный торс волка, с одной человечьей рукой и кистью. Михаил сел на
землю, обнял колени, уткнулся в них подбородком, пытаясь успокоить себя.
Он уставился на труп с одной рукой, покрытой белой кожей. Его нужно было
убрать с путей прежде, чем утром его обнаружат стервятники. Его нужно
похоронить поглубже.
Никита ушел. Куда? - думал Михаил. И пришел к нему на ум вопрос
Виктора: что есть ликантроп в глазах Божьих?
Он почувствовал, как что-то от него отпало. Наверное, это был
последний цвет юности. То, что осталось, что ранее лежало, скрытое под
ним, ощущалось сырым, с жесткими краями, словно кровоточащая рана. Чтобы
прожить полноценную жизнь, подумал он, человеку нужно иметь такое сердце,
которое обложено листами стали и извергает горячий пепел. И оно будет у
него таким, если ему суждено выжить.
Он оставался возле тела Никиты, пока не перестал дождь. Ветер стих,
лес присмирел. Лишь тогда Михаил побежал домой сквозь сгущавшуюся тьму,
чтобы сообщить Виктору эту новость.

3
Петр зашелся плачем. Была самая суровая пора зимы; за стенами белого
дворца завывал ветер, Виктор сгорбился над ребенком, лежавшим на подстилке
из сена, которому было уже семь месяцев и он. Рядом поблескивал маленький
костер, ребенок был укутан в оленью шкуру и в одеяло, которое Рената сшила
из одежды путешественников. Петр не просто плакал, он пронзительно ревел,
но не холод был тому причиной. Виктор, в бороде которого появились белые
прядки, щупал лоб у Петра. Лоб горел. Виктор посмотрел на остальных.
- Началось, - сказал он. Голос у него был мрачен. Олеся тоже
заплакала. Виктор рявкнул: - Замолкни! - И Олеся отползла, чтобы
успокоиться.
- Что мы сможем поделать? - спросил Михаил, но он уже знал ответ:
ничего.
Петр вот-вот должен был ступить на путь мучительных испытаний, и
никто не мог помочь ребенку преодолеть этот путь. Михаил нагнулся над
Петром; пальцами поправил одеяло, подтыкая его плотнее, просто потому, что
испытывал потребность хоть что-то для него сделать. Лицо Петра горело, его
льдисто-голубые глазки были окаймлены красным. На голове ребенка местами
пробивались темные волоски. Глаза Олеси, подумал Михаил. Волосы мои. А
внутри этого хрупкого тельца начиналась первая битва долгой войны.
- Он крепкий, - сказал Франко. - Он справится. - Но в голосе его не
было уверенности. Как может дитя выжить после таких мук?
Франко поднялся на свою единственную ногу и с помощью соснового
костыля доковылял до своей подстилки.
Виктор, Рената и Михаил спали кружком около ребенка. Олеся,
свернувшись, спала, держась за Михаила. Плач Петра то усиливался, то
сникал, становился хриплым, но не прекращался. Так же, как и вой ветра за
стенами.
С каждым днем мучения Петра усиливались. Это было видно по тому, как
он дрожал и корчился, как сжимал кулачки и, казалось, пытался бить ими по
воздуху. Стая часто собиралась вокруг него; Петр горел огнем. Иногда он
беззвучно кричал, разевая рот и крепко зажмуриваясь. Иногда плач наполнял
помещение, и сердце у Михаила от него обливалось кровью, а Олеся плакала.
Иногда, когда боли, казалось, стихали, Олеся пыталась накормить Петра
сырым мясом, разжеванным ею в мягкую пасту; он большей частью поглощал ее,
но становился все слабее, ссыхаясь у них на глазах, как старик. И все же
Петр цеплялся за жизнь. Иногда плач ребенка становился столь ужасным, что
Михаил думал о том, почему Бог вообще продолжает эти страдания. Иногда
боль прекращалась на три-четыре часа, но потом она снова возвращалась, и
плач возобновлялся. Михаил чувствовал, что и сама Олеся тоже была близка к
кризису; глаза ее ввалились, а руки тряслись так, что она сама едва могла
класть еду себе в рот. Она тоже старилась с каждым днем.
Как-то после долгой и изнурительной охоты ночью Михаила разбудили
страшные хрипящие звуки. Он сел, потом было потянулся к Петру, но Виктор
отстранил его, сам поспешил к ребенку. Рената сказала:
- Что это? Что случилось?
Франко проковылял на свет со своим костылем. Олеся только просто
смотрела, глаза у нее были пустыми. Виктор сел на колени рядом с ребенком,
лицо его было серым. Ребенок молчал.
- Он проглотил язык, - сказал Виктор. - Михаил, подержи его, чтобы он
не бился.
Михаил сжал тельце Петра, и было похоже, что он держал раскаленный
уголь.
- Держи его так, чтобы он не дернулся! - крикнул Виктор, пытаясь
раскрыть рот ребенка и вынуть пальцами ему язык.
Это не удавалось. Лицо Петра посинело, он явно задыхался. Маленькие
ручонки били по воздуху. Палец Виктора раскрыл рот ребенка, нашел язык и с
помощью второго пальца подцепил его. Он выправил его; язык снова запал
Петру в горло.
- Вытащи его! - завопила Рената. - Виктор, вытащи его!
Виктор потянул опять. Послышался хлюпающий звук, когда язык
высвободился, но лицо Петра по-прежнему оставалось синим. Легкие
трепетали, не в силах сделать вдох. На лице Виктора заблестел пот, хотя
дыхание его в холодном воздухе выходило клубами пара. Он поднял Петра,
держа ребенка за ножки, и шлепнул его ладонью по спинке. Михаил от звука
шлепка слегка вздрогнул. Петр по-прежнему молчал. Виктор еще раз шлепнул
его по спинке, посильнее. И в третий раз. Послышался шум выходящего
воздуха, и изо рта ребенка вырвался клуб пара. За этим последовал вой боли
и ярости, после которого шум бури показался слабее. Олеся протянула руки,
чтобы взять ребенка. Виктор отдал его ей. Она баюкала малыша, слезы
благодарности текли у нее по щекам; она подняла маленькую ручонку и
прижала ее к своим губам.
И вдруг резко отстранила голову, глаза ее были широко раскрыты.
На белой коже ребенка появилась темная шерсть. Детское тельце у нее
на руках корчилось, Петр открыл рот, чтобы слабо захныкать. Олеся подняла
глаза на Виктора, потом на Михаила; Виктор сидел на корточках, положив
подбородок на сложенные на коленях руки, его янтарные глаза блеснули на
свету; он наблюдал.
Лицо Петра изменялось, образовывалась мордочка, глаза западали в
покрывшийся темной шерсткой череп. Михаил услыхал, как сидевшая рядом
Рената раскрыла рот, издав звук изумления. Уши Петра удлинялись, на
кончиках появились мягкие белые волоски. Пальцы обеих ручек и носки обеих
ножек втягивались, превращаясь в лапки с маленькими загнутыми коготками.
Слабый хруст сопровождал изменения костей и суставов, и Петр затявкал, но
затем этот его плач прекратился. Превращение заняло вероятно минуту.
Виктор спокойно сказал:
- Отпусти его.
Олеся повиновалась. Синеглазый волчонок, с покрытым тонкой черной
шерстью тельцем, пытался подняться на четыре лапки. Петр поднялся, упал,
попытался встать и опять упал. Михаил хотел помочь ему, но Виктор сказал:
- Нет. Дай ему сделать это самому.
Петр попробовал лапки и приготовился подняться, тельце его дрожало от
напряжения, голубые глазки сверкали от изумления. Хвостик извивался,
волчьи ушки прядали. Он сделал шажок, потом другой, задние лапки у него
заплелись и он упал еще раз. Петр издал от измождения звук "у-уф", из его
ноздрей вился пар. Виктор нагнулся, протянул палец и стал водить им перед
мордочкой Петра. Голубые глазки следили за ним - и тут головка Петра
дернулась вперед, челюсти раскрылись и сомкнулись на пальце Виктора.
Виктор высвободил палец из щенячьих зубов и поднял его кверху. На нем
показалась капелька крови.
- Поздравляю, - сказал он Михаилу и Олесе. - У вашего сына появился
молочный зуб.
Петр на какое-то время сдался в борьбе с силой тяготения. Он пополз
по полу, обнюхивая каменные плиты. Под носом Петра из трещины вылез
таракан и стал удирать от смерти, Петр от удивления тявкнул высоким
голоском, потом продолжил свои исследования.
- Он превратится обратно, да? - спросила Виктора Олеся. - Правда?
- Увидим, - сказал ей Виктор, и это было все, что он мог
предположить.
На половине пути по залу Петр ушиб нос о край плиты. Он начал тявкать
от боли и, пока катался по полу, его тело снова начало менять свой облик
на человеческий. Нежная черная шерстка ушла в мякоть, мордочка уплощилась
в нос - из одной ноздри шла кровь - а лапки превратились в ручки и ножки.
Тявканье сменилось ровным, во всю глотку, плачем, и Олеся бросилась к
ребенку и схватила его на руки. Она укачивала и убаюкивала его и, наконец,
Петр несколько раз всхлипнул и перестал плакать. Он остался человечьим
дитятей.
- Ну, - сказал после паузы Виктор, - если наше новое пополнение
переживет зиму, за ним будет потом интересно понаблюдать.
- Он выживет, - пообещала Олеся. Сияние жизни вернулось в ее глаза. -
Я заставлю его выжить.
Виктор восхищался укушенным пальцем.
- Дорогая, я сомневаюсь, что ты сможешь заставить его вообще хоть
что-либо сделать. - Он взглянул на Михаила и слегка улыбнулся. - А ты
славно сработал, сынок, - сказал он и жестом велел Олесе с ребенком опять
вернуться к теплу костра.
"Сынок", осознал Михаил, сказал он. Сынок. До этого ни один человек
не звал его так, и что-то в этом звучало как музыка. В эту ночь он будет
спать, слушая Олесю, убаюкивающую Петра, и будет видеть во сне высокого
худого человека в военной форме, стоящего рядом с женщиной, совсем забытой
Михаилом, и у этого человека будет лицо Виктора.

4
К концу зимы Петр был все еще жив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106