- Я - уроженец Ростова. Но жил в России повсюду.
Это было началом изложения истории жизни Лазарева. Ему было тридцать
один год, отец его был "техником-мастером" в Советской авиации - что по
сути означало, что отец его был бригадиром механиков. Лазарев рассказал
про свою жену и трех сыновей - все они в безопасности в Москве - и как он
совершил больше сорока вылетов на своем истребителе "Як-1" и сбил
двенадцать самолетов "Люфтваффе".
- Я как раз вел бой против тринадцатого, - с тоской сказал Лазарев, -
когда из облаков вынырнули еще два, прямо надо мной. Они раздолбали
беднягу "Задиру" на куски, а я выбросился с парашютом. Приземлился всего
лишь в ста метрах от вражеских позиций. - В темноте Майкл не мог
разглядеть лицо человека, но увидел, как светящееся очертание его фигуры
пожало плечами. - В небе я храбр. Но не на земле. И вот я тут.
- Задира, - повторил Майкл. - Это был твой самолет?
- Да, я так его называл. И даже написал это название у него на
фюзеляже. И еще по звездочке за каждый сбитый самолет. А он был хороший,
красавец-зверь. - Он вздохнул. - Знаешь, я так и не видел, как он падал.
Может, это и к лучшему. Иногда мне хочется верить, что он все еще летает
там, делая круги над Россией. Все летчики в моей эскадрилье давали своим
самолетам названия. Думаешь, это ребячество?
- Все, что помогает человеку оставаться живым - не ребячество.
- Точно, мыслишь прям как я. И американцы так же поступают. О, видел
бы ты их самолеты! Разукрашенные, как волжские шлюхи, - особенно
бомбардировщики дальнего действия, - но воюют как казаки. Вот нашим бы
орлам подобные машины - так бы надрали фашистам задницы!
Лазарева переводили из лагеря в лагерь, рассказал он Майклу, и в
Фалькенхаузене он провел, как ему кажется, около шести или семи месяцев. В
эту конуру его бросили недавно, может быть, недели две назад, по его
мнению, хотя трудно уследить за течением времени в месте, вроде этого.
Почему он оказался в конуре, можно только гадать, но самое худшее здесь -
что он не может видеть небо.
- То здание, с трубами, - отважился спросить Майкл. - Что в нем?
Лазарев не ответил. Майкл слышал только поскребывание его пальцев в
бороде.
- Я и в самом деле мечтаю о небе, - сказал спустя некоторое время
Лазарев. - Облака, голубой простор. Если бы я увидел хоть одну птицу, я
был бы целый день счастлив. Но над Фалькенхаузеном птицы летают редко. -
Он погрузился в молчание. Метцер опять принялся всхлипывать - ужасные,
хватающие за душу звуки. - Кто-нибудь, спойте ему, - сказал Лазарев на
ломаном, но понятном немецком. - Он любит, когда ему поют.
Никто не запел. Майкл уселся на вонючем сене, подтянув колени к
груди. Кто-то тихо стонал, стоны сопровождались булькающими звуками
поноса. От противоположной стены камеры, которая была от него не далее чем
в восьми футах, до Майкла доносилось хныканье слепой девушки. Он видел
шесть фигур - бледно-голубых силуэтов. Он поднял руку и коснулся потолка.
Ни лучика света не попадало в эту конуру. У него было такое ощущение, что
потолок опускается, а стены приближаются друг к другу, вся камера
сжимается, чтобы раздавить их, превратить в кровавое месиво. Конечно, это
была иллюзия, но никогда в жизни он не желал так сильно глотка чистого
воздуха и увидеть лес. Спокойнее, сказал он себе. Спокойнее. Он знал, что
может перенести более сильную боль, чем обычное человеческое существо,
потому что такая вещь как боль была неотъемлемой частью его жизни. Но
теперешнее заключение было для него мукой душевной, и он знал, что в
подобном месте он может сломаться. Спокойнее. Никому не ведомо, когда он
еще увидит солнце, и ему следует держать себя в узде. Волк не должен
терять самообладания. Без него волку не выжить. Ему ни в коем случае
нельзя терять надежду, даже здесь, в этом логове безнадежности. Ему
удалось переключить внимание Блока на вымышленное гнездо изменников в
"Рейхкронене", но сколько это продлится? Рано или поздно пытки начнутся
опять, и когда они начнутся...
Спокойнее, подумал он. Не думай об этом. Это произойдет тогда, когда
произойдет, не раньше.
Ему захотелось пить. Он полизал влажную стену позади себя и набрал на
язык достаточно влаги для одного глотка.
- Лазарев? - спросил Майкл немного погодя.
- Аюшки?
- Если бы ты затеял отсюда побег, есть ли тут, в лагере, какое-нибудь
уязвимое место? Такое, где можно было бы перебраться через стену?
Лазарев заворчал:
- Да ты что, смеешься что ли?
- Нет. Наверняка ведь охрана меняется, ворота открываются для въезда
и выезда, или можно прокопать туннель. Здесь что, никто не ведет
подготовку к побегу? Разве никто отсюда не пытался вырваться?
- Нет, - сказал Лазарев. - Люди здесь счастливы, если могут просто
ходить, а не только бегать или только ползать. Здесь никто не ведет
подготовку к побегу, потому что побег невозможен. Теперь: выкинь все это
из головы, пока совсем не рехнулся.
- Должен быть способ вырваться, - настаивал Майкл. В голосе Лазарева
он слышал только безнадежность. - Сколько здесь пленных?
- Точно не знаю. В мужском лагере, должно быть, тысяч сорок. Еще
тысяч двадцать в женском. Конечно, люди все время прибывают и убывают.
Каждый день прибывает поезд с новым пополнением.
Майкл был поражен. По самым осторожным оценкам - около шестидесяти
тысяч.
- А сколько охранников?
- Трудно сказать. Семьсот или восемьсот, а может - тысяча.
- Охраны меньше, чем один к шестидесяти? И никто не пытался убежать?
- Галатинов, - устало сказал русский, как будто говорил с
непоседливым ребенком, - я не встречал еще такого человека, кто мог бы
обогнать пулю из пулемета. Или такого, кто бы рискнул попытаться сделать
это. И еще у охраны есть собаки: доберманы. Я видел, что их зубы делают с
человеческой плотью, и скажу тебе, выглядит это очень неприятно. И если,
благодаря сверхъестественному чуду, пленному все-таки удастся вырваться из
Фалькенхаузена, куда бежать этому бедолаге? Мы - в сердце Германии. Здесь
все дороги ведут в Берлин. - Он отполз на несколько футов и пристроился
спиной к стене. - Для тебя и меня война уже закончилась, - спокойно сказал
он. - Так что пусть она идет без нас.
- Да будь я проклят, если она для меня закончилась, - сказал ему
Майкл, внутри него все кричало.
О течении времени судить было трудно. Прошел еще один или два часа, и
Майкл заметил, что пленные забеспокоились. Вскоре после этого он услышал
звуки открывавшейся ближней к их конуре двери. Пленные поднялись на
колени, дрожа от возбуждения. Потом отперли дверь в их конуру, она
распахнулась, чтобы впустить лучики света.
К ним была брошена маленькая буханка черного хлеба с прожилками
зеленой плесени. Пленные кинулись за ней, стали отрывать от нее куски.
- Несите ваш бачок, - сказал один из солдат, стоявших в коридоре.
Лазарев прополз вперед, держа в руке серый бачок. Когда-то он был
дюжим мужчиной, но теперь плоть обтянула его крупные кости. Темно-бурые
волосы спадали ему на плечи, в бороду набилось сено и грязь. Ткани лица
плотно обтягивали выступающие вперед скулы, а глаза превратились в мрачные
впадины на бледной коже. Его нос, крупный носище, который мог заставить
Сирано снять перед ним шляпу, был в крови, запекшейся вокруг ноздрей,
благодаря удару Майкла. Он глянул на Майкла, когда проползал мимо него, и
Майкл отшатнулся. У Лазарева были глаза мертвого человека.
Русский погрузил бачок в ведро с грязной водой. Потом вытащил его,
наполненным до краев. Ведро убрали, дверь конуры с треском захлопнулась -
звук показался Майклу крайне неприятным - и железная задвижка вернулась на
место. Открылась следующая по коридору конура.
- Время жратвы, - сказал Лазарев, когда опять проползал мимо Майкла.
- Каждый получает порцию пойла из бачка. Эй, вы, сволочи! Оставьте
что-нибудь моему другу! - Раздался шум быстрой и решительной борьбы, а
затем Лазарев коснулся руки Майкла. - Вот. - Он положил кусочек мокрого
хлеба ему в руку. - Этот чертов француз старается всегда заграбастать
больше, чем ему полагается. Здесь тебе нужно всегда поспешать, если хочешь
получить что-нибудь получше, чем корки.
Майкл устроился спиной на грубых камнях и стал жевать хлеб. Он
уставился в пустоту. Глаза у него щипало. Из них текли слезы и ползли по
щекам, но по кому они были, он не знал.
8
Опять взвизгнула железная задвижка.
Майкл тут же сел на четвереньки, вырванный из кошмара с трубами,
черный дым из которых заволакивал землю. Открылась дверь.
- Выставьте девушку! - скомандовал один из трех солдат, стоявших там.
- Пожалуйста, - сказал Лазарев хриплым спросонья голосом. -
Пожалуйста, оставьте ее в покое. Разве она не страдала...
- Выставьте девушку! - повторил солдат.
Девушка проснулась и дрожала в своем углу. Она издавала тихие
хныкающие звуки, как попавший в ловушку заяц.
Майкл дошел до того предела унижения, который мог выносить. Он
скорчился перед дверью, сверкая зелеными глазами над отросшей черной
бородой.
- Если вы так сильно ее хотите, - сказал он по-немецки, - тогда
войдите и заберите ее.
Был взведен затвор винтовки. Ствол уперся в него.
- Пошел прочь, ты, сброд.
- Галатинов, - налетел на него Лазарев. - Ты что, с ума сошел?
Майкл остался на месте.
- Входите, сучьи дети. Трое на одного. Чего ждете? - Он заорал: -
Давайте!
Ни один из немцев приглашение не принял. Они не станут стрелять в
него, понял Майкл, потому что Блок и Кролль с ним еще не окончательно
разобрались. Один из солдат набрал слюны и плюнул в Майкла, а затем дверь
с треском захлопнулась и опять была заперта.
- Х..вое дело ты затеял, - нахмурился Лазарев. - Теперь лишь черт
знает, чего ты разбередил.
Майкл повернулся и ухватил его за бороду.
- Слушай меня, - сказал он. - Если хочешь забыть, что ты человек, это
твое личное дело, но я не буду валяться здесь и стонать всю оставшуюся мне
жизнь! Ты защищал эту девушку, когда думал, что я пристал к ней, так
почему бы тебе не защитить ее от этих подонков?
- Потому, - Лазарев отцепил руку Майкла от своей бороды, - что я -
один, а их - до х...
Дверь снова отперли.
- Милости Божьей! - завизжал Метцер.
Дверь раскрылась. В коридоре стояли уже шесть нацистов.
- Ты! - Луч карманного фонарика нашарил лицо Майкла. - Выходи оттуда!
- Это был голос Баумана.
Майкл не двинулся.
- Тебе не шибко понравится, если нам придется тебя вытаскивать самим,
- пообещал Бауман.
- Скорее, тому хлюпику, который попытается меня вытащить.
Из кобуры Баумана появился "Люгер".
- Ну, давайте, - сказал он солдатам. Они колебались. - Давайте, я
сказал! - загремел Бауман и дал ближайшему пинок под зад.
Первый солдат пригнулся и шагнул в конуру. Он потянулся, чтобы
схватить Майкла за руку, но Майкл кинул ему в лицо пригоршню гнилого сена
и добавил к этому удар в челюсть, отчего раздался треск, как от выстрела
пистолета. В дверь проскочил второй солдат, и сразу за ним третий. Майкл
отразил удар, а затем ребром ладони ударил по горлу второго солдата.
Третий быстрым ударом попал Майклу в челюсть, а четвертый насел на него и
загнул ему руки за шею. Девушка начала визжать, высоким пронзительным
визгом, за которым стояли годы ужаса.
Этот звук - так похожий на вой волка, зовущего в ночи, - подстегнул
Майкла. Он двинул локтем назад, в ребра человека, обхватившего его шею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106